Помоги проекту - поделись книгой:
В более широком плане XX столетие можно назвать веком глобальных социальных перемен. Во второй половине века окончательно сформировался феномен «социального государства», закрепленный в конституциях ряда стран. Европа, страны Северной Америки, Япония демонстрировали в послевоенные годы наиболее яркие примеры таких государств. Но и в странах Латинской Америки, Азии и Африки трансформации в обществе кардинально меняли политический и социальный ландшафт.
В связи с трансформацией термина «социальное» появились и новые подходы к социальной истории. Современная социальная история все более приобретает антропологический характер. Она продолжает исследовать взаимоотношения государства и общества, проблему автономии личности, однако интересуется и многообразием ее социальных связей, а также ставит вопрос о взаимоотношениях человека с окружающей средой.
Одно из наиболее ярких проявлений дихотомии XX в. — противостояние демократии и тоталитаризма.
Тоталитаризм вырос на европейской почве, его истории и сущности посвящена огромная исследовательская литература. Тоталитаризм и тоталитарные тенденции весьма многолики. Классическими вариантами тоталитаризма считается нацистская Германия и фашистская Италия. Иногда в список тоталитарных государств включается и СССР. В то же время в последние годы у многих историков и политиков вызывает сомнение сам термин «тоталитаризм». Природа и проявления самого феномена продолжают оставаться предметом широкой дискуссии историков.
Так, например, в 1990‑е годы режим Франко в Испании называли тоталитарным, однако сохранение свободного рынка в Испании той эпохи противоречит определению тоталитаризма. Подобные споры велись и о режиме Пиночета в Чили, и о режиме Салазара в Португалии, и об авторитарных режимах в ряде стран Восточной и Юго–Восточной Европы. Некоторые историки и политологи видели главный признак тоталитаризма в государственном преследовании людей по классовому, расовому и национальному признакам. Но и этот тезис является сегодня дискуссионным. Очевидно, что феномен тоталитаризма нуждается в дальнейшем изучении и уточнении.
Столь же сложным является и понятие демократии. Известно, что основные принципы демократии были сформулированы еще в античности, а эволюция демократических принципов происходила на протяжении всей истории. Французская революция провозгласила эти принципы, сделав их достоянием человечества. Важная роль в утверждении идей демократии, свободы и прав человека принадлежала XIX столетию. XX столетие — важнейший период в истории совершенствования демократических концепций и институтов.
Но вместе с тем именно зловещие испытания XX в. поставили под сомнение жизненность не только принципов, но и реальных возможностей демократии. Крах демократии казался неизбежным с началом Второй мировой войны. Но совместными усилиями стран антигитлеровской коалиции был повержен германский фашизм, главный оплот тоталитаризма, основная опасность для демократических принципов и институтов.
Конец XX столетия ознаменовался появлением новой глобальной опасности — терроризма. Но, несмотря на это, можно утверждать, что противостояние века (тоталитаризма, фашизма и нацизма, с одной стороны, и демократии — с другой) завершилось в пользу демократии. Ее основные принципы — в том виде, в каком их понимают современные политики, — закреплены в уставе Организации Объединенных Наций, провозглашены в конституциях и других законодательных актах большинства стран мира. И, может быть, именно победа идеалов демократии является главным результатом XX столетия.
XX столетие вошло в историю двумя беспрецедентными мировыми войнами и глобальным столкновением идей и практик войны и мира.
Известный американский историк и политолог Дж. Кеннан справедливо утверждал, что все, произошедшее в мире в XX в., было обусловлено Первой мировой войной. Именно она привела к принципиальным переменам в расстановке сил на мировой арене.
Российская историография долгое время не соглашалась с этим тезисом. До недавнего времени Первая мировая война считалась в России войной империалистической — и потому в стране почти не помнили о ней. Лишь накануне столетней годовщины этой войны российские ученые начали ее активно исследовать. В историографии быстро сформировалось понимание ее глобального значения в истории XX столетия.
Потерпевшая поражение и жаждавшая реванша Германия, гражданское противостояние и экономическая разруха в России, попытка новой гегемонии в Европе со стороны победителей Англии и Франции, резко возросшая роль Соединенных Штатов Америки, новые национальные государства в центре, на востоке и юго–востоке Европы — таков был новый международно–политический ландшафт. Последствия Первой мировой войны стали причиной для новых социальных и национальных катаклизмов.
Итоги Первой мировой войны вызвали к жизни агрессивный национализм на реваншистской основе. Открыто террористическая партия с расистскими лозунгами пришла к власти в Германии в рамках Веймарской демократической системы, в результате демократических парламентских выборов. Этот урок XX столетия свидетельствует, в частности, об издержках и лимитах как демократии, так и национализма.
Наполненный идеями национальной и расовой исключительности, униженный (как это было с Германией в итоге поражения в Первой мировой войне) национализм становится особенно привлекательным для маргинальных слоев общества, для тех, кто исповедует ультраправые или ультралевые идеи. Такого рода национализм взрастил нацизм со всеми его чудовищными атрибутами, тот нацизм, который вверг человечество в еще более разрушительную Вторую мировую войну.
Истории этой войны посвящены тысячи исследований. От описания военных действий историки перешли к анализу большой и многоплановой темы — война и общество. В такого рода исследованиях преобладает антропологический аспект. Историки активно изучают «человека на фронте», «человека в тылу», «человека в оккупации», «человека в плену», «человека в лагере коллаборационистов» и т. п. Такой подход характерен при исследовании и Великой Отечественной, и Второй мировой войны; он касается и истории Советского Союза, и истории стран антигитлеровской коалиции. Значительное внимание уделяется описанию и анализу истории нацистской Германии и ее союзников.
Объем документальных публикаций, научных исследований и публицистических выступлений, посвященных Второй мировой войне, поистине огромен. Но, несмотря на это, все еще существует множество малоизученных проблем, закрытых или малодоступных архивных документов. Их публикация и анализ безусловно поможет ликвидировать «белые пятна» в истории этой самой разрушительной войны.
История Второй мировой войны до сих пор порождает отчаянные споры — часто отнюдь не академического характера, доходящие порой до ожесточенного идеологического противостояния. В сферу дискуссий включены и события, происходившие накануне войны, и все то, что называется периодом холодной войны.
Международно–политические системы, возникшие и существовавшие в XX в., были противоречивы. Созданная после Первой мировой войны международно–правовая система не только не смогла предотвратить Вторую мировую, но и способствовала росту национализма, агрессии и насилия.
Появившаяся по итогам Второй мировой войны Ялтинско–Потсдамская международно–политическая система по существу разделила мир. С одной стороны, она позволила союзникам согласовать решения по послевоенному устройству мира, создала определенную стабильность и даже способствовала предотвращению мировых конфликтов. Но, с другой стороны, она фактически закрепила существование биполярного мира, основанного на противостоянии Запада и Востока. Следствием существования этой системы была холодная война — уникальное явление XX в., не имевшее аналогов в прошлом. Однако и в эпоху холодной войны, несмотря на жесткое противостояние и конфронтацию, продолжался переговорный процесс, зародился исторический феномен, получивший название разрядки.
Сложность и неоднозначность XX столетия проявилась и в том, что именно в то время, когда две мировые войны практически определили облик века, когда милитаризм, гонка вооружений и провоцирование конфликтов обусловливали жизнь миллионов людей, в мире стали активно распространяться пацифистские идеи и движения. Все большие симпатии завоевывали концепции всеобщего мира и идеи гуманизма.
В начале XX в. идеи М. Ганди стали эталоном гуманизма. Неприятие насилия завоевывало все новых сторонников. Выразителями идей ненасилия были и мать Тереза, и Б. Рассел, основатель «Пагуошского движения», и плеяда писателей–гуманистов, таких как Т. Манн, Р. Роллан и другие. Активно действовал Нобелевский комитет, присуждавший премии мира. Академик А. Д. Сахаров стал символом борьбы против войны, за права человека.
XX век — это век создания ядерного оружия. Одно из величайших открытий современной науки — расщепление урана и высвобождение колоссальной энергии — было использовано для создания оружия массового уничтожения; в августе 1945 г. это оружие было впервые применено на практике. Ученые, создававшие в США атомное оружие, пришли в ужас, когда созданная ими бомба разом уничтожила десятки тысяч человек. Это стало драматическим столкновением достижений науки и политических практик.
XX век, особенно его вторая половина прошли под знаком международных дискуссий о ненасилии, о правах человека, о гарантиях этих прав. Дискуссии эти явились своеобразным продолжением истории европейских проектов вечного и справедливого мира, объединения Европы, пацифистских мечтаний о вечном мире. Такие проекты были особенно популярны в XVIII-XIX вв., но только в XX столетии они начали обретать конкретную форму.
Подобные взгляды, как и многие другие явления мировой истории, различались идейными основами, позициями и перспективами. Среди них выделялись консервативные, либерально–демократические и леворадикальные. Пацифизм XX в. был достоянием как общества, так и государства — в лице некоторых его представителей, таких, как французский премьер–министр А. Бриан. Либеральные идеи панъевропейского объединения, выдвинутые философом и политиком Куденхове–Калерги, также были широко распространены в Европе.
Вскоре после окончания Второй мировой войны «отцы–основатели» единой Европы Ж. Монне и его сподвижники сформировали идеи объединения «старого континента». В концепциях и проектах Р. Шумана и К. Аденауэра пацифистские идеи практически не фигурировали, а на первое место вышли экономические, политические и социальные факторы.
В дальнейшем в деятельности институтов европейской интеграции возобладали экономическая выгода и политические интенции, хотя основополагающей идеей оставалось создание наднационального объединения, которое не позволит больше национальным государствам Европы развязать войну между собой. А обсуждение идей всеобщего мира, справедливости и пацифизма, будораживших европейскую и мировую общественность на протяжении многих веков, все больше становилось уделом гуманистов–интеллектуалов и религиозных деятелей.
XX в., как и предыдущим столетиям, было присуще своеобразие повседневной жизни, свои особенные нравы, мода, представления о жизни и т. п.
Исследователи, подводящие итоги ушедшего столетия, констатировали существенные перемены в ценностных ориентациях населения. Общество XX в. получило название «общества массового потребления». Подобные метаморфозы повлияли и на быт, и на жизненные установки и нормы поведения.
Смена приоритетов и всего уклада жизни в XX в. была связана с наступлением эпохи компьютеризации и повсеместным распространением Интернета, который полностью изменил лицо столетия и жизнь всех слоев населения. Он повлиял на формы общения между людьми, на систему образования, здравоохранения, сферу культуры, науки и другие.
XX век — век общественно–политических и социальных дихотомий. Невиданные доселе достижения науки, всеобщая техническая революция открыли новые возможности для развития человечества. Но — одновременно — совершенствовались средства массового уничтожения и массовых репрессий. Становление демократии соседствовало в XX в. с распространением агрессивного национализма и терроризма. Осознание единства человечества перед лицом экологических катаклизмов и глобальных изменений климата соседствовало с постоянными войнами, две из которых поистине были мировыми. Иными словами, XX век — это столетие великого прогресса, глобальных преступлений и обнадеживающих перспектив.
Том начинается главой о демографических процессах, что является продолжением аналогичного раздела предыдущего, пятого, тома «Всемирной истории», посвященного XIX в. На фоне позапрошлого столетия хорошо виден демографический взрыв XX в., его влияние на общественную жизнь нашей планеты.
Сравнив параметры этого взрыва на разных континентах, можно прийти к выводу о резком снижении рождаемости в Европе по сравнению с другими странами и континентами. В главе объясняются причины подобного снижения, выявляется влияние демографических факторов на процессы производства и потребления. Кроме того, акцент сделан на взаимозависимость демографических и социальных процессов (в сфере образования, здравоохранения и т. п.).
Думается, что читатель обратит внимание на разделы, касающиеся состояния мировой экономики в целом и экономического развития отдельных стран. Описывая состояние экономики в межвоенное время, авторы отошли от тех клише и стереотипов, которые утвердились в советской историографии. В СССР принято было связывать экономическое развитие Европы и прежде всего Германии этого периода исключительно с формационными и «классовыми» факторами: усилением роли стремящейся к реваншу буржуазии, эксплуатацией рабочих и т. п. Авторы же настоящего тома попытались раскрыть закономерности развития немецкой и — шире — европейской экономики. Внутренние резервы в сочетании с международной помощью и человеческой энергией составили тот фундамент, на котором после Первой мировой войны восстанавливалась Европа.
Другой пример, на котором рассматриваются экономические закономерности, — Великая депрессия и мировой экономический кризис конца 1920‑х — начала 1930‑х годов. В «экономических» разделах тома анализируются факторы, спровоцировавшие этот кризис, пути преодоления кризиса в Западной Европе и США, то, как он повлиял на систему международных отношений.
В свою очередь, проблематика международных отношений также освещается в томе с новых позиций и без прежних стереотипов. Авторы исходили из того, что идея коллективной безопасности представляла собой общий международно–политический проект, во многом определивший ситуацию 1920‑х — 1930‑х годов. Сюда входили и Локарнские договоры, и бриановские идеи объединения Европы, и двусторонние договоры, в том числе советско-французский и советско–чехословацкий. Заключая эти и другие договоренности, политики разных стран придерживались собственных, зачастую далеких от интересов реальной коллективной безопасности политических целей.
В томе предпринята попытка и иначе взглянуть на развитие Европы и мира после Второй мировой войны.
Научные дискуссии вокруг этих проблем ведутся многие десятилетия. Особый интерес вызывает план Маршалла. Историки и России, и других стран выдвигали два противоположных тезиса. Для одних план Маршалла — это «экономическое чудо», имеющее только «гуманистические» благотворительные цели, спасшие Западную Европу от разорения и упадка. Для других же этот план — лишь средство, с помощью которого США получили экономическую власть над странами Запада и обеспечили себе исключительную роль в западном мире. В данном томе предпринята попытка анализа плана Маршалла и его влияния на историю Европы и мира с учетом новых документов и различных историографических интерпретаций.
В представленном томе много внимания уделено политическим процессам, происходившим после войны. Анализируются причины возникновения и принципы функционирования Европейского Союза, описываются достижения, неудачи и противоречия, сопровождавшие его деятельность, а также его роль в строительстве послевоенной Европы. При этом авторы считают, что Старый Свет был и остается одним из основных экономических и политических центров мира.
Естественно, важное место в томе отведено России и СССР. Авторы стремились дать объективную оценку роли российской революции 1917 г. в мировой истории, показать ее причины, описать последствия революции — как позитивные, так и негативные — и для нашей страны, и для всего мира.
Советская эпоха и ее роль в истории России порождают жаркие дискуссии. Авторы тома исходили из понимания революции как времени больших социальных перемен. Кроме того, речь идет о вариантах модернизации страны. Советская эпоха — это безусловные достижения науки, культуры и образования. Но вместе с тем система, возникшая в СССР после революции, сделала возможными массовые репрессии.
В XX столетии Россия семьдесят лет шла особым путем, пыталась показать на своем примере иную, некапиталистическую, экономическую и политическую модель. Анализируя эту историческую траекторию страны, авторы тома не подвергали сомнению то, что и в подобных условиях Россия оставалась неотъемлемой частью мирового сообщества и ее глобальный путь был связан с развитием большинства стран Европы и всего мира.
Роль России в мировой истории XX в. велика и противоречива. Соответствующие разделы тома призваны выявить как то, что роднит Россию с другими странами, так и то, что составляет ее специфику. Авторы попытались объяснить «советский феномен» как явление всемирной истории, соотнеся объективные и субъективные факторы его существования в XX в.
Несомненно, внимание читателей привлечет и раздел о развитии стран Восточной Европы. История «социалистического лагеря» тоже представляет собой дискуссионный вопрос, активно обсуждается как наукой, так и публицистикой. Страны этого региона в первой половине XX столетия шли обычным путем развития капиталистического общества со всеми присущими ему атрибутами. После Второй мировой войны они оказались в орбите советского влияния, вступив на социалистический путь развития. С конца 1970‑х годов в целом ряде стран Восточной и Центральной Европы проявились признаки эрозии социализма, окрепли антисоциалистические настроения. В конце 1980‑х годов эти государства вернулись в орбиту западного мира.
В заключительном шестом томе «Всемирной истории» авторы следовали установке всего издания на отход от европоцентризма и рассмотрение региональной и национальной истории в качестве неотъемлемой части истории глобальной. Наряду с этим внимание уделялось и представлениям об особой роли некоторых регионов (евразийство), и концепциям, описывающим реалии одного континента, но допускающим и расширительное толкование («афроцентризм» и схожие явления в Азии как политическое завершение процесса деколонизации).
Деколонизация — один из ключевых процессов мировой истории XX столетия; несколько разделов в томе освещают особенности данного явления в Тропической Африке, на Ближнем Востоке и в Юго–Восточной Азии. Из объектов политики великих держав страны этих регионов превратились в полноправных членов мирового сообщества, а некоторые из них продемонстрировали бурный экономических рост.
Один из разделов тома посвящен Западному полушарию. XX век в Латинской Америке — век революций, которые, начиная с мексиканской революции 1910-1917 гг., каждая по–своему, решали вопросы социально–экономического и политического развития стран континента. В послевоенные годы здесь родилась так называемая «левая альтернатива», обусловленная некоторыми общими тенденциями уже не регионального, но мирового развития. В политическом плане государства, избравшие «левый» курс, сталкивались с сильным противодействием США. Политический выбор и особенности политического развития государств Латинской Америки несомненно стали знаковым явлением мировой истории второй половины XX столетия.
Исследуя историю Соединенных Штатов Америки, авторы подвергли серьезному пересмотру клише и стереотипы, сложившиеся в отечественной историографии под влиянием холодной войны и многие годы существовавшие как в советской, так и в российской историографии.
Представленные в томе документы позволили глубже понять «смену вех» в политике США после окончания Второй мировой войны и сделать вывод о степени влияния мировых процессов на внутриполитические практики американского истеблишмента.
Специальный раздел тома посвящен предпосылкам, эволюции, окончанию и последствиям холодной войны. Авторы подводят итоги многолетних дискуссий по истории этого феномена в истории XX столетия, делают попытку понять место и холодной войны, и периода разрядки в системе международных отношений.
Как и в предыдущих томах «Всемирной истории», в шестом томе есть обобщающие разделы, посвященные образованию и науке, истории религии и церкви, развитию мировой культуры. Стремясь отойти от простого перечисления деятелей культуры либо подробностей развития отдельных отраслей научного знания, авторы концентрировались на анализе основных тенденций развития культуры и науки, определивших облик столетия.
Схожий подход был избран и в разделе о религии и церкви: авторы попытались показать эволюцию религиозного сознания в XX в., уменьшение влияния церкви в одних регионах и значительный рост — в других, непрекращающиеся попытки скрыть действия радикальных группировок под религиозными лозунгами и обращение к религии на новом витке развития человеческой цивилизации, в условиях новых, неизвестных ранее вызовов и угроз.
По истории XX столетия изданы тысячи книг в различных странах. Существует множество концепций и интерпретаций истории века в целом и отдельных его периодов. Задача данного тома — с учетом достижений отечественной и мировой историографии, с привлечением новых массивов документов дать целостную картину исторического развития человечества в XX в.
Эта задача вполне соотносима с общим замыслом шеститомной «Всемирной истории», подготовленной Институтом всеобщей истории РАН. Авторы и редакционная коллегия этого многотомного издания видят свою главную цель в том, чтобы продемонстрировать сочетание концептуального и конкретно–исторического подходов к анализу мировой истории. В проекте участвовали многие десятки российских специалистов из научно–исследовательских институтов и университетов.
С изданием заключительного тома, который читатель сейчас держит в руках, проект «Всемирная история» не заканчивается. Он будет продолжен в электронном варианте, причем документальные разделы по разным эпохам мировой истории будут постоянно пополняться. Мы надеемся, что в таком виде «Всемирная история» может стать не только научно–исследовательским, но и важным образовательным и культурным проектом, доступным всем, кто интересуется мировой историей.
XX век в истории: глобальное измерение
Демографические и миграционные процессы
В демографической истории человечества XX век занимает особое, неповторимое место. За одно столетие население нашей планеты увеличилось в четыре раза — прирост абсолютного числа одновременно живущих на Земле людей был большим, чем за все предшествующие тысячелетия человеческой истории, — и это лишь одно из ряда небывалых по своей глубине и последствиям демографических изменений, объединяемых понятием «демографическая революция» или «демографический переход». Впервые за время существования человека, в результате накопившихся исторических перемен, изменилась репродуктивная стратегия вида Homo Sapiens, что оказало огромное влияние на экономические, социальные и политические процессы во всех уголках земного шара.
Кардинальные демографические перемены назревали по меньшей мере с конца XVIII в., весь XIX в. сыграл роль подготовительного этапа к основным событиям, которые с необыкновенной скоростью развернулись в XX столетии.
Роль пускового механизма, инициировавшего демографическую революцию, сыграло небывалое снижение смертности.
С древности люди полагали, что предельный срок человеческой жизни равен примерно 120 годам. Это представление отражено, в частности, в Ветхом Завете («И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками; потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет». — Быт. 6,3). Однако уделом большинства была ранняя смертность: на протяжении истории такой тип вымирания поколений сохранялся почти без изменений. Он был предопределен набором заболеваний и причин смерти, который мало менялся за тысячелетия. Даже в спокойные, некризисные годы, когда не было эпидемий, войн или вспышек голода, большинство людей умирало от причин, обрывавших жизнь в относительно молодом, особенно часто в детском возрасте от инфекционных заболеваний, а также от разных форм насилия. Такая эпидемиологическая модель воспринималась общественным сознанием как единственно возможная, была неотделима от всего образа жизни доиндустриальных обществ, определялась их бедностью, технологической слабостью, отсутствием научных знаний о природе болезней и способах их лечения. Человеческая жизнь ценилась очень низко. Отдельные люди доживали до глубокой старости, но средняя продолжительность жизни редко достигала 35 лет.
Лишь в XIX в. в результате промышленной революции, роста городов, развития естественнонаучного знания и основанной на нем новой медицины возникли предпосылки для установления эффективного контроля над ключевыми факторами смертности. Социальным ответом на новые возможности стало создание систем здравоохранения (первая из них возникла в Англии в результате деятельности Э. Чедвика и принятия в 1848 г. закона об общественном здоровье — Public Health Act), целью которых стала охрана здоровья населения. Все это сделало возможным переход к совершенно новой эпидемиологической модели — он начался во второй половине XIX в. и резко ускорился в XX в. Результаты, достигнутые уже к 1960‑м годам, дают основания говорить о подлинной эпидемиологической революции, которая коренным образом изменила модель заболеваемости и смертности.
Эти изменения хорошо видны на примере Англии и Уэльса, где имеющаяся статистика позволяет построить самые ранние таблицы смертности по причинам смерти на национальном уровне (за 1861 г.) — тогдашние показатели разительно отличаются от соответствующих показателей сто лет спустя. В табл.1 хорошо видно, как формировалась новая эпидемиологическая модель.
В условиях смертности 1861 г. почти 46% родившихся мальчиков и 43% девочек предстояло умереть от инфекционных болезней, включая туберкулез, а также от внешних причин — все эти причины смерти объединяло то, что они обрывали жизнь людей в молодом возрасте, средний возраст смерти от них был крайне низким, особенно это относилось к инфекционным заболеваниям, которые свирепствовали среди детей. Шансы же умереть от причин с более высоким возрастом смерти (болезней системы кровообращения или новообразований) были гораздо ниже — всего у 15% родившихся мальчиков и 17% девочек.
К началу XX в. произошли небольшие подвижки, однако эпидемиологическая модель оставалась прежней: определяющую роль продолжали играть те же группы причин с низким, хотя и несколько выросшим средним возрастом смерти, тогда как болезни системы кровообращения и новообразования, от которых люди умирали в существенно более позднем возрасте, по–прежнему имели второстепенное значение.
Если же сравнить эпидемиологическую модель 1960 г. с моделью 1861 или даже 1900 г., становится очевидным, что изменения приобрели принципиальный характер. В условиях смертности 1900 г. 43% родившихся мальчиков предстояло умереть от указанных выше четырех групп причин смерти с низким возрастом смерти, в 1960 г. — всего 18%. Зато от двух групп причин с высоким возрастом смерти — 68% вместо 28%. При этом значительно повысился и средний возраст смерти от всех причин, в том числе от причин первой группы — свидетельство того, что от них все меньше и меньше умирали дети.
Переход к новой эпидемиологической модели не завершился и в 1960 г., хотя и приобрел новые черты. Смертность от наиболее опасных в прошлом, но оказавшихся устранимыми инфекционных заболеваний к этому времени была сведена к минимуму, дальнейшие возможности ее сокращения были почти исчерпаны. Начался второй этап эпидемиологической революции («вторая эпидемиологическая революция») — оттеснение к более поздним возрастам заболеваемости неинфекционными хроническими заболеваниями и смертности от них, и одновременно сокращение смертности от внешних причин, что также хорошо видно на примере Англии и Уэльса (см. табл.1).
Таблица 1
Эпидемиологическая революция в Англии и Уэльсе[1]
Эпидемиологическая модель 1861 г. предопределяла тогдашнюю продолжительность жизни — уже не средневековую, но все же очень низкую. Насколько можно судить по Швеции, имеющей самую раннюю систематическую статистику продолжительности жизни (см. график 1), устойчивый рост этого показателя в наиболее благополучных европейских странах начался в первые десятилетия XIX в. Ситуация в Англии и Уэльсе в 1861 г. также свидетельствовала о наблюдавшемся росте. Он продолжался до конца XIX столетия, но был довольно медленным и никак не предвещал того огромного скачка, который произошел в XX в. и стал результатом стремительного перехода к новой эпидемиологической модели.
Особенно большой выигрыш в продолжительности жизни принес первый этап эпидемиологической революции. Несмотря на две мировые войны, за первые шесть десятилетий XX в. ожидаемая продолжительность жизни в промышленно развитых странах, в том числе и в тех, на территории которых проходили боевые действия, выросла на 20 и более лет, особенно большим был прирост продолжительности жизни женщин. «Вторая эпидемиологическая революция» в течение последней трети XX в. (она продолжается и в XXI в.) принесла меньший, но тоже значительный прирост продолжительности жизни (см. график 2).
График 1
Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в Швеции, лет[2]
График 2
Прирост ожидаемой продолжительности жизни за XX век в некоторых странах, лет[3]
* Human Mortality Database. University of California, Berkeley (USA), and Max Planck Institute for Demographic Research (Germany).
** C 1908 г;
***C 1901 г.
В целом за столетие продолжительность жизни населения промышленно развитых стран выросла на десятки лет. Если в его начале в мире было считаное число стран–рекордсменов, в которых продолжительность жизни мужчин едва–едва достигала 50, а женщин — 55 лет, то к концу века во многих странах продолжительность жизни мужчин превысила 75, а женщин — 80 лет. Этот необыкновенный, невиданный рост продолжительности человеческой жизни стал едва ли не главным достижением XX столетия.
Европейские и некоторые заокеанские страны европейского заселения сыграли роль лаборатории, в которой вырабатывались и опробовались медицинские инструменты и социальные механизмы снижения смертности, и они первыми ощутили его небывалые результаты. К середине XX в. европейские достижения только начали проникать в развивающиеся страны Азии, Африки и Латинской Америки. В начале 1950‑х годов показатели ожидаемой продолжительности жизни населения этих регионов, в среднем, были примерно такими, как в Европе в конце XIX в., накануне вступления в активную фазу эпидемиологической революции.
Бедность и необразованность населения развивающегося мира, слабость современных социальных институтов, сильное влияние традиционализма были и остаются серьезным препятствием для успешного разворачивания этой революции на мировом Юге. Но вместе с тем эта революция облегчалась здесь возможностью заимствовать научные и организационные наработки «европейской лаборатории» в готовом виде, чему в немалой степени способствовали общие процессы глобализации, а также целенаправленные усилия международных организаций, прежде всего Всемирной организации здравоохранения. Как следует из табл.2, лишь в Африке показатели ожидаемой продолжительности жизни к концу XX в. оставались на уровне кануна эпидемиологической революции. На двух же других развивающихся континентах за вторую половину XX в. эта революция продвинулась достаточно далеко, и показатели смертности резко и, скорее всего, необратимо оторвались от их тысячелетнего традиционного уровня.
Таблица 2
Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в разных частях света и в некоторых крупнейших развивающихся странах, лет[4]
Снижение смертности и удлинение человеческой жизни самоценны, они открывают перед человеком и перед человечеством совершенно новые возможности, о которых люди, жившие до XX в., не могли и мечтать. Но в то же время они запускают цепную реакцию, ведущую к глубоким преобразованиям всего процесса размножения человеческих популяций, или воспроизводства населения.
В условиях традиционной эпидемиологической модели огромное число родившихся детей умирало на первом году жизни. Даже в конце XVIII в. в самых благополучных европейских странах до 1 года не доживали 200 из каждой 1000 новорожденных. В Германии еще в середине XIX в. на первом году жизни умирали примерно 300 родившихся, в России такой уровень младенческой смертности сохранялся до конца XIX в. Для детей, переживших первый год жизни, вероятность умереть, не став взрослыми, снижалась, но тоже была очень высокой. При типичной для доиндустриальной эпохи средней продолжительности жизни, близкой к 30 годам, лишь половина родившихся девочек — будущих продолжательниц рода — доживала до возраста 25 лет. Это означало, что для поддержания стабильной численности населения на каждые 100 женщин должно было рождаться не менее 400 детей (примерно поровну мальчиков и девочек). Среди этих 100 женщин в силу разных, не зависящих от них причин (женское или мужское бесплодие, раннее овдовение и пр.) могли быть не родившие ни одного ребенка, либо родившие малое число детей, что компенсировалось большим числом рождений у другой части женщин. Поддержание общего баланса обеспечивалось наличием во всех традиционных культурных системах четких установок на высокую рождаемость, которые исключали намеренное ограничение числа рождений в семье, в том числе и в тех случаях, когда в ней уже имелось большое число детей.
В этом, собственно, и заключалась репродуктивная стратегия человеческого общества во все прошлые эпохи. Не умея воздействовать на смертность и другие факторы, препятствовавшие росту населения или даже приводившие к его сокращению (например, во время эпидемий или крупных вспышек голода), люди противопоставили им социальные и культурные механизмы, поддерживавшие высокую рождаемость и не допускавшие вымирания населения. Снижение смертности в XX в. лишило эти механизмы их изначального смысла.
Младенческая смертность, начавшая снижаться еще в XIX в., за XX столетие в индустриально развитых странах если не совсем исчезла, то почти сошла на нет (см. график 3 и табл.3). Но и в остальных странах мира она снижается очень быстро (см. табл.4). В середине XX в. даже в Африке она была ниже, чем в некоторых европейских странах в 1900 г. К концу же XX в., при том, что Африка оставалась континентом наиболее высокой младенческой смертности, ее уровень был ниже, чем во многих странах Восточной Европы в середине столетия.
График 3
Младенческая смертность в некоторых европейских странах и Японии. Исходный уровень к началу и снижение к концу XX века.
Поделиться книгой: