Помоги проекту - поделись книгой:
Едва уведут лошадей, с веселым гавканьем выскочат собаки. Сперва у них тоже ничего не будет получаться, поскольку не остыли от очередной потасовки на дворе. Но постепенно и они войдут в норму.
Потом над манежем натянут сетку, и под купол полезут воздушники. Начнутся полеты. После них выйдут акробаты-прыгуны, будут что-то заваливать, повисать на лонже, переругиваться при случае. Станут повторять один и тот же прыжок раз по двадцать, ведь сейчас — работа, искусство будет на представлении.
Затем манеж невидимыми преградами поделят на несколько секторов. В одном жонглер подбросит булавы и мячи, в другом изогнется пополам исполнительница пластического этюда, в центре начнут выжимать стойки силовые акробаты.
Оркестровый «скворечник» в это время тёмен и пуст, но звуки трубы или саксофона вырываются и оттуда, и из гардеробных, и из коридоров: это «раздуваются» музыкальные эксцентрики. Репетиция будет продолжаться долго, до «заправки манежа», то есть подготовки его к представлению.
А вечером, едва уйдет публика, манежем завладеют «репетиционники». В каждом цирке есть артисты, которые не выступают в данной программе, а готовят новые номера, вводят новых партнеров, осваивают новый реквизит. И это иногда на всю ночь.
А на рассвете в цирке опять остро запахнет конюшней.
Рита не принадлежала к цирковой династии. Но еще в школе так увлеклась гимнастикой, что ее уговорили поступить в цирковое училище. Однако оттуда она вышла не гимнасткой, а танцовщицей на проволоке.
Со временем Рита влюбилась в цирк, ей стало нравиться в нем всё, кроме распаковки и упаковки. Когда в первый город, где она работала, прибыли свирепого вида ящики с ее реквизитом, Рита боялась к ним подойти.
В технике она не сильна, и если у нее есть авторучка, то она не пишет, если будильник, то он трезвонит не тогда, когда она хочет, а когда захочется ему. В автомобилях ей понятен только счетчик.
Много раз при распаковке Риге приходилось просить помощи у артистов или униформистов, пока наконец не обзавелась гаечным ключом и разным другим инструментом и не принялась за дело сама. В конце концов она его с превеликим трудом освоила.
И вот сейчас в промасленной спецовке Рита начала протирать проволоку мазутом, перемазавшись до самых ушей. Впрочем, в коридоре было темно, и мало кто ее видел. Она долго возилась с проволокой, а сама думала, неужели делает это в последний раз? Неужто бросит свою упругую тропиночку, по которой прошла чуть ли не по всему Союзу и дважды за рубежом?
К несчастью, в теперешней программе не работал никто из ее задушевных подружек, не с кем было посоветоваться, а больная мама жила в Москве. На черные Ритины руки нет-нет да и падала прозрачная слезинка; не оставляя даже тоненькой полоски на ее масленистой руке, слезинка тут же соскальзывала на пол.
Когда-то на выпускном вечере училища Рита восседала в белом бальном платье. Тогда все девушки и юноши были облачены в наряды ослепительной белизны. И руководители Союзгосцирка искренне пожелали им успехов в работе и счастья в жизни.
Успех-то вроде и был, номер Риты даже цирковые старики признавали. А счастья не появлялось. Рита никогда не работала в цирковых коллективах, где все время одни и те же номера и одни и те же люди, где складываются отношения и т. д. Она в одиночестве моталась по конвейеру — сегодня с одной программой, завтра с другой. Директорам она нравилась — работала одна, а метраж не меньший, чем у группового номера. Полагался Рите ассистент, но однажды прислали такого, что больше просила не присылать.
При конвейерной системе артисты похожи на отдыхающих в санаториях. Не тем, конечно, что ничего не делают, а тем, что, не успев как следует присмотреться к своему «заезду», спешат дальше. Суженого в своей цирковой среде Рита не успела встретить.
Один художник влюбился в нее и таскался за ней по многим городам, но в конце концов ему это надоело.
Осталась только чудесная картина. Увидев ее, Ритина мама спросила:
— И тебе не стыдно было в таком виде позировать?
Чтобы никто больше таких вопросов не задавал, Рита картину засунула за шкаф в своей московской квартире. Собиралась было заказать фотокопию с нее — очень уж хороша была там, — да так и не собралась.
В цирке Рите своевременно дали понять, что у Виктора она сто первая «мисс Арена» (недаром ее насторожил хорошо «сделанный» тост!). Впрочем, утешали ее, ни к кому он не был столь внимателен, как к ней, но тут же добавляли: «Это понятно, раз ты так шмякнулась».
Укладывая свою проволоку, Рита услышала (нет, вернее, почувствовала) тяжелые шаги в гулком коридоре. Ее первым желанием было броситься навстречу Виктору. Но показаться ему чумазой? В нерешительности она осталась на полу.
— Риту не видели? — довольно грубо спросил инженер, шагая прямо на нее. После дневного света он совсем не ориентировался в полутьме.
Вместо ответа Рита указала рукой на конюшню. Неопределенно хмыкнув, Виктор затопал дальше.
Но как же он не узнал ее?.. Если не увидел, то почувствовать должен был, что это она? Не так уж ведь и темно!
А жених тем временем остановил кого-то из униформистов:
— Риты здесь нет?
— Нет.
— А мне какая-то грымза показала в эту сторону!
От этой «грымзы» Рита вскочила словно ужаленная и опрометью бросилась во двор. Затем добралась до гримерной, заперлась в ней и начала совсем как девочка реветь, утирая слезы черными руками.
…Рита как бы раздвоилась…
Одна половина утешала: «Ну, чего бесишься? Довольно твоего кочевья, лети на огонек, может быть, больше такой не загорится!»
Однако Рита не двигалась с места.
Тогда вступала вторая половина: «Ты не можешь без цирка, ты умрешь без него! Без искусства ты зачахнешь, ты ведь не певица, чтобы при случае продемонстрировать свое мастерство дома. И натягивать в квартире проволоку не будешь, а если натянешь, то для того, чтоб развесить на ней белье!»
Первая половина не унималась: «Поступлю куда-нибудь на работу. Почему из всех дорог я должна идти по самой узкой? Я люблю Виктора. У нас будут дети. Еще не поздно».
Вторая половина промолчала.
«И он меня любит…»
«Он любит „мисс Арену“! — взорвалась вторая половина. — Он любит, когда смотрит на тебя снизу вверх! А когда начнет смотреть сверху вниз, ты из „мисс Арены“ превратишься в „грымзу“! Расползешься, одичаешь, а он по-прежнему будет обожать цирковое искусство и искать следующую „мисс Арену“!»
«Но у меня ничего нет! Ничего и никого…»
«У тебя есть цирк, а значит, есть все!»
Тут вспомнила Рита свою подружку, которую Виктор столь непочтительно обозвал. Правда, ее с Джиной Лоллобриджидой не спутаешь, зато товарищ она отличный и никаких проблем для нее нет — ни для себя, ни для друзей. Сейчас бы она сказала, вероятно, что-нибудь такое: дескать, один ее приятель свою жизнь расписал наперед — до пятидесяти жить как живет, после пятидесяти продать мебель, а после шестидесяти поступить сторожем в библиотеку и прочитать все то, что не успел прочесть за свою жизнь. А тебе, мол, Рита, даже библиотеки искать ни к чему! После сорока пойдешь служительницей по уходу за животными, после пятидесяти — билетером, после шестидесяти — вахтером. Что еще?..
Постепенно Рита начала успокаиваться.
Наконец часа через полтора подошла к телефону и набрала номер Виктора. Он оказался у себя.
— Не жди меня больше! — деревянным голосом сказала «мисс Арена».
Виктор не понял.
— Чего не жди?.. Кто это говорит?
И, набрав в легкие побольше воздуха, Рита выпалила:
— Грымза!.. — И повесила трубку.
Рита понимала, конечно, что за «грымзу» просто зацепилась как за последнюю возможность ничего не менять в своей жизни.
А затем вернулась в коридор, упаковала в конце концов непослушную проволоку, но вместо сдачи реквизита на склад попросила адресовать его в Кемерово, где предстояло, согласно разнарядке, продолжать свои танцы в воздухе.
«А когда мне исполнится тридцать пять, — начала утешать себя Рита, — я спрыгну с проволоки и никогда больше на нее не полезу.
Я придумаю другой номер!»
НИЛЬСКИЙ КРОКОДИЛ
Я приезжал в город Р. к артистам Лидиным, которые в обратный путь меня проводить не смогли, поэтому поручили заботам экспедитора дяди Кости, а тот не захотел ограничиться доставкой в аэропорт. Считая приезд писателя по командировке Союзгосцирка чем-то значительным (не каждый день они приезжают), экспедитор решил дождаться посадки на самолет. Однако ее не объявляли.
Скоро оповестили страждущих, что вылет задерживается на час, потом — на два, и в конце концов пообещали о времени отлета сообщить дополнительно.
Тягостные часы ожидания мы с экспедитором скрасили двумя бутылками хорошего сухого вина в аэропортовском ресторане.
Дядя Костя, жилистый, худой, выше среднего возраста человек с загорелым лицом, иссеченным морщинами, и с налетом некоторой усталости в глазах, обладал кипучим темпераментом. Он то и дело куда-то бегал, кого-то разыскивал, где-то о чем-то справлялся, а от звука репродуктора каждый раз вздрагивал и прислушивался, как охотник на тяге. Однако ничего утешительного для нас произнесено не было.
Постепенно вино стало напряжение с дяди Кости снимать.
— Я, как видите, экспедитор, встречаю да провожаю артистов, получаю да отправляю багаж, и не поймешь, кому больше служу — искусству или транспорту. А были времена, когда возглавлял творческие коллективы. Да, да! Я возил группу «Цирк на сцене», работающую на марках, и если артисты жаловались на плохие дела, бывало, говорил: «Лучше иметь четыре сбора по сто рублей, чем ни одного по четыреста!» Меня даже прозвали «Ниодногопочетыреста»…
От концертов «левых», то есть оформленных неверно или никак не оформленных, я всегда уклонялся, желая спокойно спать. Однажды меня спросили:
«Ну как, спишь спокойно?»
«Да. Только часто просыпаюсь».
«Почему?»
«Кушать хочется…»
Но это, конечно, шутка!
А еще я был директором зооцирка. Зооцирк, как вы знаете, это еще не цирк, но уже не зверинец. Кроме демонстрации животных в них показывают номера дрессуры.
Хозяйство у меня было такое: зверинец примерно экземпляров пятьсот — шестьсот, и цирк — номеров пять-шесть.
Клетки были поставлены на колеса, поднял борта — вот и фургон, опустил борта — вот и клетка, любуйтесь, пожалуйста: гиена обыкновенная, лев африканский… Снова поднял борта — и автокараван покатил дальше.
Располагался я возле базаров или парков; клетки расставлял рядами, а в конце территории сооружал манеж.
Сперва публика знакомилась с представителями всех пяти континентов, потом с исполнителями всех пяти номеров: с дрессированными медведями, с манипуляторами, с группой собак, с пластическим этюдом и с силачом. По воскресеньям я делал по пятнадцати представлений, план перевыполнял, так что и люди были довольны, и животные сыты, и я не голодал.
Но не думайте, что работа руководителя такого предприятия легкая… Это в здешнем цирке администратор только и делает, что бронирует нужным людям места. У меня дела были посложнее. Я обслуживал глубинки. До Москвы далеко, на срочную помощь не надейся. Если что случилось — выкручивайся сам!
И я выкручивался. Всю жизнь!
Помню, давно еще с цирковой бригадой приехал в маленький литовский городок. У нас на представлении — полтора человека, а в местном костеле — аншлаг. Что же я в таком случае сделал? Я сделал тоже аншлаг! Как я этого достиг? А очень просто! Дал ксендзу пятьсот рублей, старыми, и он в конце проповеди провозгласил:
«В наш город артисты приехали, верующие могут пойти!»
И все!
Но вернемся к зооцирку.
Однажды мои артисты поругались и уехали. Остался я в маленьком городке, назовем его П., совсем без цирка, с одним зоо. А тут, как на грех, и звери начали один за другим болеть — просто показывать некого. Жираф лежит, не встает, а какая ему цена, если высоту свою не демонстрирует?! Другая разная компания свернулась калачиком и тоже дрыхнет. Все повернулись спиной к зрителям, а ведь зрители деньги платили… Они же не чучела в музее пришли рассматривать, а живой творческий коллектив!
Молнирую в Москву, оттуда ответ, что подкрепления не будет: время, дескать, летнее, горячее, выходи из положения сам.
А дела идут из рук вон плохо.
Городок мигом узнал об отъезде артистов, и стали ко мне наведываться одни только мальчишки, да и те через забор.
Городские организации чем могли помогли, но все же положение обострялось.
Мне стало стыдно смотреть зверям в глаза!
Когда я обходил свои голодающие ряды, гиена обыкновенная сверлила меня немыслимым взглядом.
Львица Клеопатра переставала метаться по клетке и валилась на пол: дескать, пропади все пропадом…
Попугаи выкрикивали неприличные слова, а мартышка Лили сначала хваталась за голову, потом за заднюю часть, намекая этим на мои организаторские способности. Единственная у нас человекообразная обезьяна всерьез расхворалась, впору самому в клетку лезть, — может быть, хоть это привлечет любопытных!
Говорят, в Австралии по дорожкам зоопарков разгуливают кенгуру и выпрашивают у посетителей лакомства. Я бы такого попрошайничества не допустил. К тому же у меня и кенгуру не было.
Пришлось сокращать обслуживающий персонал.
С болью в сердце увольнял я местную старушку Кирилловну, старательную и добрую работницу, которую вообще бы не отпустил из нашей системы. Никого из близких у нее не осталось, и свою неизбывную любовь ко всему живому она перенесла на зооцирк. Но в городке у Кирилловны был свой домишко, и гастролировать с нами она конечно же не могла.
И вот когда я прощался с ней возле поблекшего рекламного щита, изображавшего нашу разъяренную Клеопатру, подошли трое ребятишек. Прослышав о плохих делах зооцирка, они громко запели, желая нас подразнить:
И тут я почему-то впервые в жизни стал вдумываться в эти с детства знакомые слова.
«Кирилловна!» — крикнул я вслед отошедшей старушке.
Она мигом обернулась…
А напомнила мне эта детская песенка нашего крокодила по кличке Пират. По ведомости он числился нильским, но откуда он вообще, сказать не берусь — я его не вылавливал.
Поделиться книгой: