Аншлаг

Вскоре начал бушевать по Европе пожар большой войны. Однако в захолустья, в которых мы выступали, еще не доносился запах гари. В сороковом году, будучи довольно популярным борцом, я получил письмо, изрядно польстившее моему самолюбию. Хозяин крупного чемпионата сообщил, что в швейцарском городе, где он работал, появился любитель, который уложил одного за другим всех его борцов. Выставлять было уже некого, и мне предлагались хорошие условия.

Прибыв на место, я узнал, что этим феноменом оказался сыродел с пригородной фермы. По словам хозяина чемпионата, на этой чертовой ферме трудятся сплошные силачи! Перенести с места на место корову у них не считают подвигом.

И вот мы встретились… Молодой человек атлетического сложения был выше меня на голову. Он уже успел покорить сердца горожан, и высокая плата была мне предложена не зря. Я обязан был по контракту продержаться три сеанса, по двадцать минут каждый.

Целый час чистой борьбы!

Понятно, что билеты публика должна была приобретать на каждый сеанс отдельно.

В отличие от австрийского колбасника, мой теперешний противник имел отчетливое представление о технике. На первом сеансе я заботился не о том, чтобы побольше его вымотать, а о том, как бы самому не оказаться на лопатках.

Но вот первый сеанс окончился, естественно, безрезультатно, и публика кинулась покупать билеты на второй.

Сыродел заметно приустал, и «вымучивать» его стало легче. Сейчас я мог бы его положить, но тогда бы нарушил обязательство.

Зато на третьем сеансе он чуть не положил меня! Тут я понял, что свою расслабленность он просто-напросто инсценировал. Да, да, он был силен и даже опытен! Однако боролся все-таки он от случая к случаю, а я — чуть не каждый день. Для него борьба — забава, для меня — жизнь! С невероятным усилием я положил его на девятнадцатой минуте третьего сеанса.

Публика завыла от негодования. Она трижды за этот вечер возлагала надежды на своего любимца — и напрасно.

Зато мне удалось спасти репутацию чемпионата!

Когда страсти поулеглись, я еще долго сидел в гардеробной, собираясь с мыслями. Такой тяжелой встречи у меня не было никогда; положим, такого высокого заработка — тоже. Я готов был упасть на пол и заснуть.

Но вдруг пришел старик, занимавшийся здесь примерно тем же, чем занимался у Круца Янек, Он, не скрывая тревоги, сообщил, что сыродел не ушел и не уехал, а стоит с приятелями на улице с явным намерением расправиться со мной. Старик добавил, что здесь борцов даже убивали!

Моя радость от победы моментально померкла. Я еще немного посидел, потом медленно-медленно начал одеваться. На чью-либо помощь мне рассчитывать не приходилось, но ведь не ночевать же непобедимому атлету в гардеробной?!

Я вытащил из кармана перочинный нож — единственное мое оружие — и завернул его в носовой платок. Держа платок возле носа — будто у меня насморк, — я не слишком бодро вышел навстречу судьбе.

— Ну что же вы так долго? — хором набросились на меня сыроделы. — Мы вас уже тридцать минут ждем?!..

И, не дав мне времени на подыскание ответа, они также хором пригласили меня на ферму поужинать. Сыроделов было человек пять или шесть.

«А может, и не убьют…» — подумал я, садясь в их машину и стыдливо пряча нож поглубже в карман.

Приняли меня в семье моего противника как дорогого гостя. Оказывается, сыродел пообещал родителям познакомить их со своим самым достойным соперником.

Но главная радость была впереди. Мой противник оказался наполовину латышом, а во время ужина пришел его дядя, латыш, который готовился к возвращению на родину и оформлял нужные документы. Узнав о переменах, происшедших там, я тоже решил немедля вернуться, и все хлопоты по оформлению мой новый знакомый принял на себя.

И мы действительно вместе возвратились в советскую Ригу, но тут же попали в самое пекло войны…

Как меня мотала судьба по фронту и тылу, а потом по цирковому конвейеру — это уже другой рассказ. Скажу только одно. Борьба в советском цирке погасла. Отгремели парады борцов, увешенных медалями аж до щиколоток, ушли «чемпионы мира и его окрестностей», исчезли «черные маски», «маски смерти» и «решающие схватки до победного результата».

Ну что же, всему свое время, хотя, честно говоря, немножечко жаль…

Зато я на старости лет не подметаю балаганов, не вожу в кофре единственную пару носков, а принимаю вас в своем служебном кабинете. Неплохо, а?..

НАРУШЕННОЕ РАВНОВЕСИЕ

Рите — двадцать девять, но мужчинам говорит, будто двадцать пять. Впрочем, подруги уверяют, что ей за тридцать, так что равновесие, в общем-то, соблюдено. А равновесие в Ритиной судьбе главное, ей каждый день приходится балансировать.

Двадцать девять терпимы для танцев на полу, а Рита танцует в воздухе — она выбегает на манеж, где ее ждут две высокие стойки и поблескивает еле заметная ниточка, связывающая их.

В оркестре звучит медленный вальс, и артистка осторожно ступает на свою туго натянутую дорожку. На Рите балетная пачка, в руках большой японский веер, а в стойке спрятаны запасные туфли на пуантах, но пока еще они не нужны.

Ритины педагоги подняли ее в воздух не зря. Она в училище ходила, никогда не смотря себе под ноги. Хрупкая и в то же время сильная, на тонком лице то неземная отрешенность, то — сияющее жизнелюбие, она словно бы рождена для того, чтобы летать или, в крайнем случае, передвигаться по воздуху. Она и передвигается.

Для начала Рита перебегает с одной стойки на другую, а затем обратно. Потом цирк заполняет вальс-бостон — и это, пожалуй, самое трудное в Ритином номере. На проволоке не разойдешься, и все-таки отдельные элементы этого вальса намечают картину, которую дорисовывает оркестр.

Второй танец у нее в сумасшедшем ритме, а после него впрыгивает на стойку, и — ах! — веер падает на манеж…

Вокруг распластанного веера начинает коршуном кружить красноносый клоун. Он берет веер, сам с наслаждением обмахивается им, потом, посмотрев на Риту, становится на цыпочки, желая его подать, и снова роняет. Заземленность и неуклюжесть клоуна подчеркивают воздушность и изящество балерины. Наконец Рита принимает веер, но оставляет его на стойке. Теперь бежит по проволоке без него и оказывается на противоположной стороне. Гаснет свет, тут же зажигается — она уже на пуантах. Исполняется классическое адажио… то на полной ступне, то на пальцах, то на ступне, то на пальцах. В конце номера Рита с силой отталкивается от проволоки, переворачивается в воздухе и оказывается на ковре.

Ой, каким ласковым он ей сейчас кажется…

Вот этот финальный свой прыжок — сальто с проволоки — Рита одно время не исполняла: в Харькове неудачно приземлилась и, как в цирке говорят, «потянула ногу». В следующем городе — это был С. — она просто спрыгивала на манеж и замирала в глубоком поклоне. А когда собралась вернуться к сальто, вдруг сломалась одна из стоек, на которых держится проволока. Номер ее был, естественно, с программы снят, и пришлось Рите ограничиться выходом в параде-прологе, — вот как неудачно сложились для нее гастроли в городе С.

Однажды зашла к директору поторопить с ремонтом реквизита, а у него сидел красивый, но преждевременно располневший человек. Он, однако, с легкостью вскочил при ее появлении (чего о директоре не скажешь!), назвался Виктором Павловичем и сообщил, что он инженер и по совместительству давнишний Ритин поклонник, поскольку восхищался ее искусством однажды в Ленинграде, а затем в Баку.

Когда артистка в очередной раз выложила свои претензии, Виктор Павлович вежливо попросил разрешения посмотреть поломку. Они вместе пошли за кулисы, где, увидев обшарпанный ящик для реквизита, новый Ритин знакомый снисходительно улыбнулся.

На другой день стойка была исправлена, а для реквизита появился великолепный футляр, темно-красный, с металлической окантовкой.

Рита снова начала работать, но когда спрыгнула с проволоки, у нее зарябило в глазах… Она не сразу поняла, что это билетерша вручает ей огромный букет, заслонивший весь зрительный зал. За кулисами Рита нашла в цветах коротенькую записку: «Поздравляю Вас. Виктор».

…В цирке нет декораций, зато полно реквизита — всяких там ракет, пьедесталов, клеток, лестниц, турников, металлических шестов (першей) и тому подобного. Все это нередко изготовляется на местных предприятиях или отдается им в ремонт. Так что встречи заводского инженера с цирковым директором закономерны.

Виктор Павлович бывал в цирке чуть ли не каждый день.

— Разве больше в вашем городе некуда пойти? — спросила его Рита, когда он однажды вызвался проводить ее до гостиницы.

— Есть, конечно, — ответил инженер и в свою очередь спросил: — Вы знаете, с чем я в цирке категорически не согласен? Со словом «представление». Я бы его заменил, ведь «представлять» — значит «притворяться». А у вас все честно, попробуй притворись канатоходцем или жонглером!

Рита рассмеялась, а ее спутник продолжал:

— И чего только в цирке нет! И люди, и лошади, и слоны, и удавы, и собаки, и орлы, и атлеты, и балерины — и все это в движении. Тут и хохот, и страх, тут все по-настоящему, тут всему веришь… А что сказать о театре, о таком, например, как наш? Не убеждает меня Гамлет, с которым я позавчера за пакистанскими сорочками стоял!

В другой раз Виктор Павлович пожаловался:

— У поклонников театра есть прекрасное слово — «театрал». Бывают еще меломаны, балетоманы. А у друзей цирка названия нет. Не болельщики же мы! Да и самих артистов зовут циркачами. Лично я это слово не люблю. Это все равно что работников кино называть киношниками!

Инженер, будучи сам человеком грузноватым, искренне восхищался стройностью цирковых гимнастов и акробатов. Однако о цирковых женщинах выразился так:

— Какие-то они плоские, жесткие, на мальчишек похожи.

— Спасибо! — услышал в ответ.

— О, Рита!.. — спохватился поклонник цирка. — Вы-то совсем не такая! Вы волшебница, которая парит над нами, грешными, как бы и не чувствуя земного притяжения!..

…На последнее Ритино выступление в городе С. Виктор Павлович пожелал прийти вместе с матерью, если Рита, разумеется, ничего не будет иметь против.

Рита удивилась, увидев с манежа рядом с Виктором женщину, которую можно было принять не только за его жену, но даже за любовницу! Впрочем, она так мило улыбалась, что Рита почувствовала крылья за спиной. На радостях решила закончить выступление своим коронным трюком — сальто с проволоки, хотя и давненько не исполняла, да и не порепетировала предварительно. Ну да будь что будет! Рита взлетела, описала дугу, но как только приземлилась, дикая боль пронзила все тело.

Она закачалась, хватаясь за воздух, но тут же клоун сгреб ее в охапку и, смешно подпрыгивая, утащил за кулисы, будто украл… Публика зааплодировала, однако выйти на поклон клоуну пришлось одному.

И вот программа, с которой Рита выступала, уехала из города С., а она осталась ковылять по его улицам, опираясь на крепкую руку Виктора. Конечно, Рита могла бы вернуться домой, в Москву, но там заковыляла бы в одиночестве. Страшного с ней ничего не случилось, но сильное растяжение сухожилий надолго увело с манежа. Она продолжала жить в цирковой гостинице, ежедневно навещая поликлинику. А вечерами бывала у Виктора.

Елена Сергеевна, его мать, которая так понравилась Рите с манежа, при первой же встрече призналась, что сама в юности мечтала о цирковой или балетной карьере, но не получилось. Она теперь работала в научно-технической библиотеке, вела, как могла, хозяйство и вечно куда-то спешила, приговаривая: «Ой, кажется, я опаздываю!..»

Однажды Рита набралась смелости и попросила у нее разрешения приготовить обед. Мать и сын были ее кулинарными изысками потрясены!

И каждый день, надо не надо, Рита приходила в цирк. Реквизит ее был свален в коридоре. Давно бы следовало его упаковать, а она все откладывала да откладывала.

И даже когда начала поправляться, то репетировать не спешила.

…Зато открыла для себя город С.

Когда-то, студенткой, предвкушая прелесть гастрольной жизни, Рита мечтала о музеях, памятных местах, о картинных галереях, но постепенно мирок ее сузился: цирк да гостиница, гостиница да цирк. Ну, еще базар.

Показывая достопримечательности С., Виктор Павлович по-хозяйски вышагивал по родному городу и лучшего места на земле не представлял. Он шел уверенно, а она рядом мельтешила. У нее никогда не было ничего своего, она и дома бывала проездом. Своим был только цирк.

Инженеру захотелось продемонстрировать ее друзьям, и они зачастили в уютный бар, где все знали Виктора. Его вовсе не шокировала Ритина хромота, временами казалось, что он ею даже гордился. Не Ритой — это само по себе, — а ее, так сказать, производственной травмой.

В иные минуты Виктор был остроумен.

Как-то они задержались перед большим зеркалом у вешалки, он ее сзади обнял и оценивающе произнес:

— Мы неплохая пара!

— Только «неплохая», — вздохнула Рита. — До хорошей не дотянули!

— Это почему же? — обиделся инженер.

— По возрасту.

— Как так?.. Я же старше тебя всего только на пять лет!

— Вот в этом-то и вся беда, — начала Рита выкладывать свои доводы. — Пять лет разницы — это очень плохо, Виктор. Когда мужу двадцать пять, а жене двадцать — хорошо, когда ему тридцать пять, а ей тридцать — уже не то, когда ему сорок пять, ей сорок — совсем плохо, а когда ему всего лишь пятьдесят пять, а ей уже пятьдесят — это ужас, кошмар, трагедия…

— Ми-ну-то-чку! Зато когда ему девяносто пять, а ей девяносто — опять все в ажуре! — просиял Виктор и, обняв захохотавшую Риту, повел ее в зал.

Однажды провозгласил в баре тост:

— Тарапунька и Штепсель сетовали, что наших красавиц не называют по имени городов, как это принято за границей: «Мисс Чикаго» или там, скажем, «Мисс Венеция». Дескать, тогда у нас появится «Мисс Кривой Рог» и прочие. Но ведь и родной наш город, и Чикаго, и Венеция, и Кривой Рог не возразили бы, если мы женщину, которая украшает сегодня наш стол, назвали бы «Мисс Арена». За здоровье Риты!

Все выпили, но Риту чуть кольнула «сделанность» этой речи. Она подумала: кому он ее адресовал раньше?

А Виктор продолжал:

— Цирк приглашает нас, которые утром садятся за баранку машины, днем — за письменный стол, вечером — перед телевизором, размяться как следует. Размяться душой и телом! Для этого артисты перелетают с трапеции на трапецию, заставляют слона танцевать, а тигрицу — петь, ездят верхом на льве и даже на страусе. Они призывают нас работать с такой же точностью, с какой ловит свои мячи жонглер, летает вольтижер. Они весело кувыркаются, чтобы мы всю жизнь детским смехом заливаться не разучились…

— Халтура твой цирк! — раздалось за соседним столиком.

Это сказал серый, насквозь прокуренный тип из местных литературных гениев, как потом узнала Рита. Произнеся свою фразу, он брезгливо скривил толстые, мокрые от пива губы.

— Что?.. — едва не задохнулся Виктор и тут же бросился к этому типу. Он схватил его за грудки, приподнял со стула и проговорил: — Это тебе на бумаге халтурить легко! Понял? А ты вот под куполом пройди вполноги! Сальто сделай вполовину! — И швырнул своего оппонента на место, а тот, падая, схватился за кружку с пивом, которая его же и облила…

Через несколько дней, когда Рита и Виктор выходили из бара, кавалер тоном, каким говорят своей жене «застегни пальто», сказал:

— Выходи за меня замуж.

— А цирк?.. — изумилась Рита, застревая в дверях. И уже на улице продолжала: —Странный ты, Виктор, человек! Говоришь, что любишь цирк, а меня из него хочешь забрать…

— Тебя я люблю больше!

Тут Рита ничего ответить не смогла, и до самой гостиницы они шли молча.

— Слушай, — нарушил он у подъезда молчание, становившееся тягостным, — если тебе станет в жизни тоскливо, тяжело и одиноко, помни, что в этом городе огонек в окошке всегда для тебя светит. Хорошо? — Он, не дождавшись ответа, круто повернулся и тяжелой своей походкой удалился, вобрав голову в плечи.

Вероятно, в жизни каждой незамужней цирковой женщины наступает момент, когда ей до смерти захочется бросить свой суматошный мир, забиться в уютную кухню и, надев передник, терпеливо ждать Повелителя.

Услышав от инженера то, что, в общем-то, и следовало ожидать, Рита, придя домой, закрыла глаза, и перед ней сразу же затрепетала проволока, словно большая струна, которую сильно оттянули и отпустили.

Конечно, Виктор чуток, внимателен и, видимо, любит ее. За все время они поссорились один раз. Лучшую ее подругу он назвал «грымзой», и Рита — обозлилась. Уж очень противным показалось ей само это слово.

Может быть, действительно не судьба Рите уехать из города С. Возможно, именно здесь она в последний раз спрыгнет с проволоки, выйдет из цирка на широкий проспект и пойдет, стараясь не оглядываться на здание с круглой крышей. А что, если вообще на эту проволоку больше не влезать?

Но одна только мысль об этом привела Риту в ужас! Уснуть она так и не смогла, а утром, прихрамывая, пришла в цирк и самой себе назло выпросила у инспектора манежа час для репетиции. Отрепетировала плохо, равновесие было утрачено.

А вскоре Виктор сообщил ей, что желает повторить свое предложение в более официальной обстановке, назвав разговор в дверях пробным шагом. Сообщил, что собирается сделать это в лучшем ресторане города. При этом должны присутствовать Елена Сергеевна, а также друзья Виктора.

И снова Рита ночью глаз не сомкнула, а чуть свет поплелась в цирк. Ничего не поделаешь, очевидно, с прошлым надо кончать. Теперь ей предстояло уложить свою «дорожку» в новый футляр, подаренный Виктором, и отправить на склад. Там проволока, вероятно, долго не пролежит — передадут другой артистке. Вместе с футляром.

…Цирк никогда не спит. В утренние часы на тускло освещенном манеже репетируют лошади, и тогда особенно остро пахнет конюшней. Или же в клетку, которую специально не убирали накануне, впускают хищников. Они поминутно позевывают и пока еще не понимают, чего от них хотят.