Маруся

– Тише, товарищ! – выручил меня младший сержант Одинцов. – Мы вас понимаем. И согласны. Только и вы поймите, сравняет завтра фашист вашу деревню с землей, раскатает в лепешку. Уходите, ради родителей ваших, ради мужа и сына.

– Не уйду я, – повторила казачка и села на лавку, скрестила руки на груди. – Родители давно в Сталинграде, а муж и сын с фронта не вернутся уже. Один под Москвой остался, другой в Севастополе. А я останусь здесь. Дайте мне ружье – буду стрелять.

Якубович выразительно посмотрел на меня, потом на дверь.

– Одну секундочку! – попросил я, и мы вышли на улицу.

– Яна не уйдзёт! – заявил он.

– Сам вижу, что не уйдет, – мрачно подтвердил я.

– Зови Егорыча, или капитана. Няхай сами разбираются. Што мы можем зрабиць?

– Не буду никого звать. Капитан спит небось. Егорыч занят, потом, что он тут сделает? Ты же видишь, какая она.

– Да! – восхитился Якубович.

– Пошли назад.

Мы вернулись в хату, Одинцов облегченно вздохнул.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Ирина.

– Ирина, я вас не буду уговаривать, – я тщательно подбирал слова и нарочно говорил медленно, – это ваша земля и ваш дом. Ситуацию вы уяснили. Вам нужно собрать самое необходимое и идти к станции. Мы верим, что вы там будете, и успеете эвакуироваться. А нам нужно идти дальше, провожать вас, извините, некогда.

Я взглянул на казачку – она смотрела мне прямо в глаза. И глаза ее были огромные и всё-понимающие, как сама степь. И еще горел в этих глазах – в этой степи – костер, теплый и зовущий, согревающий и ободряющий.

– Я буду там. А вы ступайте, – сказала она и на ее губах впервые появилась улыбка. Ступайте, солдатики.

* * *

Можно было заночевать в соседней хате, но мне хотелось свежего воздуха. Хотелось лежать под открытым небом, смотреть на звезды, на миллионы звезд, усеявших небо. Только в степи можно увидеть звезды, величиной с грецкий орех, висящие так низко, что, кажется, протяни руку – и можно ее снять. Со всех сторон доносился дружный храп бойцов, но даже он не заглушал пение цикад, с которым целый симфонический оркестр, как мне казалось, сравниться не мог. Прохладный ветер доносил запахи горьких и пьянящих трав, от которых начала кружиться голова. Я смотрел на небо, наблюдая, как перемигиваются звезды, и думал о том, что после войны надо будет разыскать Катькину семью, узнать ее адрес, приехать. Я так живо представлял себе, как войду к ней в дом и, прежде, чем она хоть что-нибудь успеет сделать, сразу скажу ей: «люблю! Всегда любил!» И я уверен – она подойдет ко мне, как тогда, и прижмется снова, сильно-сильно, и заплачет. А я вытру ей слезы и тихо так шепну «ну что ты, глупенькая, все хорошо, все всегда будет хорошо!»

На небе появилась черточка от падающей звезды, и я загадал завтра выйти из боя живым, чтобы дожить до Победы, а потом найти мою Катьку.

* * *

Проснулся я на рассвете. Было зябко и сыро, под нами в низинке жался к земле белесый туман. Небо посветлело, но солнце ещё не взошло.

– С добрым утречком, тащ лейтенант! – поприветствовал меня, проходя мимо, Сашка Мирохин, наш спец по танкам.

– С добрым, – с утренней хрипотцой ответил я. – Как орудие, готово к бою?

– А как же! – улыбнулся Сашка. – Ждёт не дождётся! Пусть только покажутся!

– Ну-ну! Не расслабляйтесь там!

– Есть не расслабляться, тащ лейтенант!

Я налил в кружку воды из фляги, размочил в ней пару сухарей и позавтракал. Кто его знает, может, потом будет не до того. А воевать на голодный желудок… вредно для здоровья. Я усмехнулся, расправил гимнастерку и отправился навестить минометчиков. Они сидели на бревнышке и курили.

– Что, не спится? – улыбнулся командир расчета, младший сержант Антон Островский.

– После войны отоспимся! – отшутился я, – как обстановка?

– Обстановка что надо, товарищ лейтенант. В деревне тишина, даже собак, кажись, с собой забрали. А денёк будет жаркий, ишь, туман с утра.

– Ну, денёк по-любому будет жаркий, с туманом или без.

– Ваша правда! – подтвердил Антон. – А вот и наш ротный!

– Привет минометчикам! – деловито оглядываясь, сказал подошедший Серов. – Молодцы, устроились что надо!

– А то!

– Мины берегите, брать больше неоткуда.

– Есть мины беречь, – согласился Островский.

– Танки!! – донесся крик из окопа и томное августовское утро закончилось для нас, не успев толком начаться.

* * *

Туман оказался очень некстати. Я смотрел в бинокль во все глаза, но ничего, кроме белой пелены, не видел. Зато отлично слышал – утренний воздух отчетливо сотрясал гул моторов и лязг гусениц. Наконец, в рваных просветах тумана показались серые коробки танков с бело-черными крестами на боках. Между ними свободной цепью шла пехота. Я насчитал четыре танка и около двух взводов автоматчиков. Ну, это для нас семечки.

– Без команды не стрелять, подпустить ближе, – привычно отдал приказ я и положил свой ППШ на бруствер.

Но немцы открыли огонь первыми. Видно, заметили нашу «фортификацию». Полыхнул огнем ствол крайнего танка, затем почти синхронно выстрелили остальные. Я пригнулся. Землю сотряхнули мощные толчки, в воздух взлетели горы земли, накрыли крупным градом холодных комьев. Недолет.

– Огонь! – закричал я, и окоп взорвался вспышками и лязганьем затворов. Одновременно под башней одного из танков расцвел столб огня, после чего он как-бы споткнулся на ровном месте и остановился, окутавшись черным дымом.

– Урааа! – азартно пронеслось над окопом.

«С почином, Сашка!» – подумал я и начал усеивать поле короткими автоматными очередями. С флангов, со стороны Гонгадзе и Ковальчука, методично работали пулеметы. Фашисты залегли, давая возможность сделать всю чёрную работу танкам. Теперь в бой вступили минометы, то тут, то там вспахивая землю, заставляя фрицев пятиться назад.

Вот метким выстрелом перебило гусеницу еще одному танку, моментально закружившемуся «в вальсе». Оставшиеся два остановились, затем начали пятиться назад, не переставая стрелять. Взрывы ложились совсем рядом, осыпали землей и осколками, но большого вреда не приносили. «Спасибо Серову за окоп!» – подумал я.

Из подбитых танков выскочили танкисты, присоединились к отступающей пехоте. Примерно треть атакующих остались лежать на поле боя, который занял от силы двадцать минут.

* * *

– Якубович, наши потери? – я оглянулся по сторонам. Вроде все целы.

– Пока без потерь, товарищ лейтенант! – лицо сержанта было перепачкано грязью, как у шахтера, неделю не вылазившего из забоя. – Пара легких царапин.

– Это хорошо. Ну, сейчас они утюжить начнут. Надо пока по-быстрому трофеи оформить, берите только оружие и боеприпасы.

– Так точно! Зараз зробим! – Якубович махнул рукой бойцам и первый вылез из окопа.

Я напряженно всматривался в бинокль. Видно было, как танки развернулись и уползли за холмик метрах в пятистах от нашей позиции. Сколько их там? И какие у них резервы? Интересно, начался ли уже бой на станции? На эти вопросы ответа я пока не знал. Но зато не сомневался в том, что будет дальше. Немцы отступили, встретив сопротивление. Сейчас они передадут координаты нашей высоты своим артиллеристам-дальнобойщикам, и те начнут нас «утюжить». После этого будет новая волна атаки. Чем дальше, тем будет становиться жарче. А день только начался, ярко-алый солнечный диск вставал за нашими спинами.

Вернулся довольный Якубович с бойцами, увешанными автоматами и сумками с запасными магазинами к ним. Времени еще хватило, чтобы раздать припасы и покурить. А затем началось светопреставление. Во время арт-обстрела самое надежное – лежать на дне окопа. От воя, свиста, ударной волны моментально закладывает уши. Земля ходит под тобой ходуном, тебя медленно, но верно закапывает летящая сверху земля, и кровь гулко ударяет в виски под железной каской, пульсирует, отсчитывая удары сердца и прошедшие секунды. Обстрелы длятся считанные минуты, а кажется порой, что проходят часы.

* * *

Артобстрел закончился так же внезапно, как и начался. Тишина, наступившая в этот момент, была гулкой и звенящей. Я слышал сам себя – громкие удары сердца, шорох крови, несущейся по артериям, шелест воздуха в легких. С трудом сбросив с себя гору земли, я поднялся на ноги и огляделся по сторонам. В первый момент даже не разобрался, где проходит линия окопа – наша высота была перепахана с тщательностью, достойной лучшего применения. Сплошное месиво из грязи, железных обломков, деревянных щепок. И из-под этого месива вставали бойцы, отряхивали штаны и гимнастерки, улыбались друг другу несмелой улыбкой – живы!

– Да шо ж яны, сволачи, робяць! – характерный говорок Якубовича нельзя было спутать ни с чем. – Чым яны нас лупили? Што за калибр таки?

– Обычный калибр, повышенного размера, как раз на тебя рассчитан! – засмеялся в ответ Сенька-Одессит, и его смех дружно подхватили остальные. Лучше смех, пусть немного натянутый, чем испуг в глазах.

– Якубович! – пора приводить бойцов в чувство. А ничего не приводит в чувство лучше, чем привычный уверенный голос командира. – Отставить смех! Подсчитать потери!

– Есть! Давай, хлопцы, оглянись на соседей справа-слева, кого няма?

– Вроде все! – зашептались бойцы. – Нет, Емельянчика нема!

– А может, завалило его, вон, стена тут обсыпалась!

– И Нигматулина нету!

– А с рукой у тебя что? Вон, кровищи…

– Осколком зацепило…

– Убило Емельянчика!..

– И Нигматулина тоже…

* * *

Артобстрел унёс жизни двух бойцов в нашем взводе, еще трое получили ранения. Времени на оказание должной медицинской помощи не было – перевязали наскоро, и опять в строй, из-за холмика напротив уже доносилось утробное рычание моторов.

– Приготовиться к бою! – крикнул я, с силой провел ладонью по лицу, и приник к окулярам бинокля. Как раз вовремя – уже показался первый танк. Теперь главное – сколько их. Вот выкатывается второй… Третий… Четвертый! Для усиленного танками пехотного батальона уже максимум! Пятый! Шестой!

– Внимание, бойцы! Шесть танков! Приготовить гранаты! Кидать только по команде!

На левом фланге, у Гонгадзе, застрочил пулемет. Почти одновременно с ним застучал короткими очередями пулемет у Ковальчука. Ну что ж, пехота сейчас снова заляжет. Но вот танки! Танки рвались вперед, безпрерывно стреляя из пушек и пулеметов, не давая поднять головы. Но вот самый быстрый из них, вырвавшись вперед, получил бронебойным под башню, встал и задымил. Молодец, Сашка! Давай их! Вот еще попадание! А вот крайний левый задымился! Это не мы! Это явно кто-то из орлов Гонгазде! Ну, слава Богу! Располовинили, теперь повернут, не любят фрицы, когда потери большие. Однако, нет! Прут дальше! И пехота за ними бежит, словно им соли насыпали!

– Пропустить танки! Отсекаем пехоту! – крикнул я, глядя на быстро приближающуюся тушу многотонной машины.

– Товарищ лейтенант, разрешите я! – прокричал на ухо Якубович, показывая готовую связку из трех гранат.

– Пропусти сначала! Давай! – крикнул в ответ я и мы оба легли на дно окопа: сейчас над нами пройдет танк. Бывает, фриц останавливается, и начинает «утюжить» – крутиться на месте, утрамбовывая землю. Можно попытаться отскочить, отползти подальше. А можно остаться. И тут уж как повезет. Или раздавит, или… или будет как с армянином Акопяном. Когда раскопали его – оказался жгучий брюнет седым. Еще в Белоруссии было дело…

Танк, не сбавляя ходу, переехал окоп и понесся дальше. Только недалеко – распрямившийся пружиной Якубович широко, как на учениях, размахнулся, и швырнул гранаты, как раз туда, где башня крепится к корпусу. Эффект был впечатляющий – мощный взрыв, пламя, свист осколков и захлебнувшийся рев мотора.

– Молодец, Якубович! Проверь, чтоб не вылез кто у нас за спиной! – крикнул я и оглядел поле боя: из трёх достигших окопа танка подбиты все три. Итого с утра уже восемь танков. Идем на рекорд! А фашистская пехота снова драпает. Эх, сейчас бы в атаку! Но не те силы. Отбились – и ладно.

* * *

– Ну что, герой, докладывай! – капитан Серов широко улыбался, несмотря на свежие бинты на голове, в двух местах пропитанные кровью. – Кого к наградам представлять?

– Сержант Якубович, рядовой Иванов, рядовой Хабибулин – по одному танку! – доложил я. – Расчет младшего сержанта Александра Мирохина – четыре танка.

– Четыре танка! – восхищенно повторил Серов. – Нет, ну ты посмотри! Не стыдно мне за твой взвод, Авдеев, порадовал!

– Потери большие, товарищ капитан, – несколько сбавил я его пыл. – Пятеро убито, двое тяжелораненых, еще семь человек – ранения различной степени тяжести.

– Сколько в строю?

– Со мной девятнадцать.

– Девятнадцать! – капитан рубанул ладонью воздух. – Я сейчас от Ковальчука. Их осталось семеро.

Я опустил глаза. По сравнению с Егорычем, выходило, у нас ситуация получше, грех жаловаться. Но смириться с потерями я никогда не мог. Как можно смириться с тем, что каждого четвертого из тех, кто утром вместе со мной встречал рассвет уже нет с нами!

– Тяжелораненых доставь в хату на том конце деревни, подальше отсюда, и кого-нибудь с ними оставь. Медсестры у нас нет, сам понимаешь, но повязку поменять и воду подать сможет кто-то из легкораненых. Туда же поступят раненые от Гонгадзе и Ковальчука.