нетрудно умереть я умирал однажды там ужас усыхает в минерал от жажды и выдоху прореха не видна в породе я понимал что не было меня но вроде пружинка на головке буровой блестела как мысль где узко думать головой без тела чем ярче ночь и яростней огню с мощами тем дальше от любви тем никому пощады и страха ноль навстречу тишина чья морда так напрочь слез и слуха лишена так твердо устроена в ней не пробить окно руками и время антрацит на срез оно с жуками Огонь
пылающей полостью город накрыт струится пространство и воздух горит предметы которые пристальны мне в стремительном никнут огне я воздуха выкурю алчно щепоть плотвой в переулки сквозь копоть и плоть пока из орбит эти камни звеня последним возьмете меня на площади лава в щелях мостовой там памятник детству стоит постовой на остове виснет лицо как свинец в кистях петушок-леденец так вот мы какие мы вот они кто пылинки в пылающее решето сквозь памяти плазму и слезную взвесь недолго мы ладили здесь в разъеме звезды полунет полубыть свой крохотный срок не успеть полюбить глаза на ладони в последней крови раз горе кругом то гори Попытка апологии и перемирия
кто в цех спешит с утра в метро спросонья у всякого профессия своя поэзия особенно способна соединять союзами слова вскачь в колесе неутомимой белкой придумаешь как малое дитя что вы прошли сквозь нищенский и мелкий осенний лес пусть в августе хотя но некто циник барда над тетрадкой свергает вмиг с заоблачных стропил подсунет google calendar украдкой и возразит октябрь уж наступил мозг пузырями в несезонном зное а этому лишь дай подметить блин как литератор что-нибудь смешное достанет из широких гражданин лады октябрь и жилистую жучку впрягает в дровни резвый сноготок поэт в чернила окунает ручку в пролетку прыг и гривенники впрок во рту а на ветвях желта мимоза тысячелетие поди пойми нам тычут в нос лекарство от психоза а не любви который мы полны читатели оставьте нас в покое когда стрела в ребро и в рюмку бес мы часто видим многое такое где мир горит и где редеет лес «ем ли кашу пашу ли в степи я…»
ем ли кашу пашу ли в степи я или в ванной опять натекло постепенно растет энтропия превращая работу в тепло от коровы дорога к котлетам бесполезный навоз из осла я просил ее что ли об этом чтоб она тут все время росла что ни роды вокруг то и гроб там не застелена в спальне кровать гложет мысль что я вскорости оптом энтропией смогу торговать тлеет больцман в австрийской могиле с теоремой напрасной внутри эти мысли его погубили и меня доведут до петли все угрюмей в грядущем все тише долго звездам гореть не дано потому что навоза по крыши а котлеты сгорели давно Птица
он разделся и спрятался в душе потому что за стенку стекла доносились события глуше и вода деликатно текла растопырив со скрипом суставы доставая обмылок с лотка он стоял некрасивый и старый но живой потихоньку пока он теперь бы не смог защититься прикрывать все такое и грудь если б хищная в воздухе птица очутилась откуда-нибудь как в младенчестве мыл без мочала чай родители не укорят лишь бы ночь за стеклом помолчала и журчал водяной звукоряд языком перечислил коронки трудно сутки прожить без вреда и ворочала в сточной воронке свое жидкое время вода не вникая в подробности тела нацепил без разбора тряпье все же подлая не прилетела а уж как опасался ее обостренье фантомного слуха торжество миражей и химер надо снова наружу где сухо но конечно страшней невпример Imagine
вот красное время в аорте бежит джон леннон убитый в могиле лежит на пражском орлое вертящийся жид все той же мамоне привержен измерена лет пролетевших длина где юность медведем на льдине видна а в юности рубль на покупку вина и леннон поющий imagine все это не то чтобы музыка сфер отдельной беды кругосветный пример но нынче к тебе обращаются сэр бутылку пакуя у кассы по-прежнему жидкости алчут тела чья жизнь до черты горизонта бела выходит что это она и была пусть в лучшие выбилась классы нам дела все меньше какая она печальней что в каждые руки одна на мир поредевший взгляни из окна там пьют постепенно другие и хочется к ним со стаканом но ведь на оба ослепшему не окриветь ты сам себе сущий на льдине медведь и леннон поющий в могиле Друзья
на обратном пути изогнемся два над плетнем то ли песню выплеснет всю то ли харч метнем это жили мы уж не вспомню кто и когда только жуть в той местности крепкие холода и один из них кто-то был я а другой мой друг ну и хватишь лишку а кто не хватал вокруг я наверное тот у кого гармонь на ремне ну а друг который с другой стороны на мне то висит как сельдь то с разбега жабрами в снег и наверное звали нас именами как всех только как теперь отыскать свои имена за плетнем на этих камнях его и меня и покуда один сквозь пургу совершает шаг у другого сбоку изморозь на ушах там еще в хибаре у клуба жила одна вроде слабость питала к кому-то из двух она кто-то был из обоих нас ей мил и хорош но наутро не вспомнишь а к вечеру хрен поймешь пожила разок а потом как и мы умерла лейся песня или там что еще из горла Подмена
смеркаешься но в предпоследний миг канун тотального исчезновенья вдруг прозреваешь что произошла подмена и зароют не тебя а постороннего который верил что ты скорее он чем ты и вот живешь как жил хоть и в недоуменье что так могло случиться продолжаешь таскаться в офис кашлять есть борщи но не в своем телесном естестве а от лица того который думал когда был жив что он мол ты и есть со временем модель войдет в привычку или постой однажды на пороге повторной смерти в ужасе поймешь иллюзия таит двойное дно не тот который умер до тебя ошибся и не ты а некто третий обоим неизвестный кем из вас он полагал себя навеки тайна и некого спросить поскольку автор оплошности неведом ни тебе ни мертвому вне очереди телу на фестивале слизней он поди жив или женщина вообще но вам двоим от этого не легче впрочем скорей не человек как факт но мир в котором ты распутываешь пыльный клубок несоответствий и подмен есть результат мошенничества туз из рукава ты был рожден в другом и звезды чьи арабские названья ты в детстве затвердил или не ты а эти двое предположим муж или избранница его постели или у них совсем не так а есть допустим третий пол раз третье дно что эти звезды раз уж речь о них не те что в колыбель твою глазели и потому что этот мир не твой не ты умрешь а он исчезнет сам ты остаешься тайной без ключа чтоб вечность получив на размышленья гадать который час и кто спросил Caput regni
все равно никуда не уехал жил как будто причина была поселиться с изнанки успеха на дальнейшие плюнув дела выйдешь с тощим на улицы ранцем всюду зимние окна в огне то ли падалицы у вьетнамцев то ли роглики в tesco вполне эти роглики с виду бананы но без шкуры и тверже внутри забываешь какие болваны все начальники были твои через житную к влтаве трамваи до парижской где льдом по губам дорогие в витринах товары было время себе покупал здесь в королле вставал на заправку и карманники в праздник толпой но не помнишь зачем спозаранку целый город придуман тобой лучше в сторону от вацлавака от имперской людской нелюбви там назначена в арке собака вот и роглика ей отломи дальше черным в снегу и барачным город выглядит глазу немил и становится космос прозрачным на просвет как неправдой и был силуэт углубляется в нусли ледяными пролетами вниз в нем ни радости больше ни грусти погоди оставайся вернись Берега
ты видишь их лица на том берегу глаза в пелену окуни там пока мы на этом растим белену в логу пополам с аконитом на этом вода холодна холодна сезон ли виной непогода ль на том как сомнамбула ходит одна так медленно ходит поодаль кто с этого сослепу ступит с шестом в речную студеную жижу тот станет одним из живущих на том ты видишь их лица не вижу проснешься на этой с утра стороне на той ситуация та же но к вечеру кажется кажется мне уже и не кажется даже вот огненный глаз божества с высоты к полудню безжалостно выйдет он синие наши согреет цветы и желтые желтые видит здесь каждый в жару персонаж с полотна живущий в логу не вникая зачем так река холодна холодна и кто это ходит такая серпу неповадно и стебли тверды сплеча наудачу по корню гляди подошла и стоит у воды ты помнишь такую не помню Крылья
когда избу на заре запирала всех заплакать о себе собирала придорожных из кювета кикимор буйных леших из заречного бора а русалок приглашала на выбор но пришли толпой для полного сбора приплелось еще печальное что-то из-за черного как полночь болота нагляделась на любимые лица больше здесь я говорит не жилица обрекли меня стыду и бесчестью злое горе мне судьба причинила словно вынули из воздуха песню словно солнце окунули в чернила ни ногой теперь назад ни версты я невозвратные мои золотые и заплакали тогда и завыли в соснах совы загудели забили а печальное из чащ где трясина не имеющее формы и вида провожало до калитки спасибо ковыляло до плетня деловито остальные обнялись поревели и остались жить одни как умели долго шла через покосы и пашни в край где грохот и стеклянные башни в небесах стальные птицы летали в стороне обосновалась неблизкой и приматывала крылья бинтами и работала потом программисткой прежней жизни от нее ни привета далеко должно быть за морем где-то отчего мы с ней не за морем вместе слишком много там для нечисти чести ни слезинки у реки ни укора чахнет чаща в непричесанном виде мы от века не имели другого представления о свете и быте небо черное в трясине качалось лишь бы время все текло не кончалось Городской романс
гортань перетянуло проводом теснило легкие стеной когда прощался с этим городом и город в юности со мной плыла река его красавица и вечер в зареве дрожал казалось мне что все останется куда бы я ни уезжал осталось пылью и осколками былой любви в помине нет а только боль о том насколько мы дурны собой на склоне лет зачем так бережно прощаемся на обоюдном рубеже раз никуда не возвращаемся вернуться некуда уже струятся в космосе напрасные без встречи млечные ручьи и насовсем погасли ясные глаза убей не вспомню чьи недолго беглому к мосту нести скелет завернутый в белье увы не будет больше юности в прекрасном городе ее Гость
одевала снегами зима мировой минерал разбегался и прыгал с холма высоту набирал за лисой устремлялся в лесу засыпал барсуком ледяную равнину внизу измерял босиком застывал у людского жилья удивлялся порой что за жизнь у двуногих своя и не будет второй заставала в распадке заря но дерзал все равно как старинный дерсу узала в том японском кино только правды не знал никакой потому что нельзя для чего облака над рекой а под ними земля почему если свет полоса он не выгорит весь кто такие барсук и лиса и зачем они здесь возвращался когда уставал для прочистки систем только изредка существовал или не был совсем Зеркало
в эти тревожные минуты наши мысли почти неминуемо устремляются к императору как ему одиноко в ледяном дворце и почему он все время молчит у яшмовых ворот толпа затоптала шпиона гарнизон на востоке остался без риса ходили слухи что велено посылать юных девушек для полкового котла не верю но младшей соседской дочери нет уже второй вечер новый слуга вернулся лишь около полуночи без шапочки и от него пахло вином рассказывал что чжурчжэни уже в столице и что кровь на площади у жемчужного храма стояла по щиколотку как черное зеркало последнее время он невыносимо груб надо велеть управляющему высечь эти чжурчжэни для них только повод навестил достопочтенный советник и с листками танской каллиграфии купил за бесценок у букиниста бесценок и есть но было неудобно огорчать друга велел подать вино и сливы из последнего запаса но того стоило давно так чудно не коротали вечер на обратном пути достопочтенного и выбросили из паланкина и забили палками эти чжурчжэни у них только предлог снова горит но теперь на западе стражникам работы по горло старый халат свалялся и не греет надо бы отправить за хворостом но некого и вряд ли кто продаст как прекрасна луна в черном бархате небес в черном шелке дыма похоже горит у самого дворца с той стороны где конюшни и гарем кисти давно не чищены и тушь пересохла император богоравен но и он боится мы знаем что он боится за нас но у нас уже не осталось для него слов утешения «игла гранитная с трудом…»
игла гранитная с трудом сквозь сон подъем звонила и на корабль похожий дом углом на край залива толпой к полуночи друзья в стекло с гостинцем птица тебе нельзя теперь нельзя в таком краю родиться не навестить себя в стране куда на хвойном фоне стекали улицы к заре из каменной ладони что уцелело от тебя полуприкрыто кожей теперь скитается терпя у сумерек в прихожей задуть свечу найти кровать и в тесноте колодца такую жизнь существовать какая остается другая вымысел была она приснилась ночью ее гранитная игла стремглав струится в почву там склад людей и между них впотьмах вершат скитанья друзья которых нет в живых до скорого свиданья Постоянство памяти
трубил вечерами в отдельной квартире присох к адресам но шороха крови смертельной однажды не выдержал сам не вынес асфальта с плевками автобусных трасс в пустоту ячейки в кирпичном пенале положенной даже скоту снаружи где ветра каверна к скупой пригляделся зиме решая что лучше наверно пропасть и не жить на земле зима подступала к порогу в глаза ледяная игла и видит на север дорогу где лезвием голым легла сперва его жизнь опасалась по снежной сбежать полосе но сверху звезда оказалась простая звезда как и все пешком через всю индиану онтарио вбок и в квебек по тонкому меридиану на север ушел человек туда где медвежья телега в космическом скрипе колес и в ливне авроры тюленя безжалостно ест эскимос был мозг его мерзнущий занят звездой а рассудок немил он чувствовал что исчезает но помнил что все-таки был Лирическая лепидоптерическая
чем отличился спутывал шелком личинку лечился от несваренья мысли в строке произвольным размером стихотворенья скудного смысла примером смысл возникает помня что нам для него языка нет воем из окон всей немотой прободающей стужу куколкой кокон яростно брызжет наружу кровь перестала течь в ручейках речевого кристалла кукольный лепет лужица мысли дарованной ордам не уцелеет смысл сохраняется твердым тщетная щелка треск по краям хрусталя или шелка мучил годами черная речь оплывет словно грим вся в пору когда мы вспомним и проговоримся «он говорит но это не слова…»
он говорит но это не слова хотя предсмертно всякие приснятся а словно бы материя сама с поличным и принуждена признаться так сбивчиво и грубо говорит но судороги смысла тверже бревен и головы угрюмый габарит на фоне звездного огня огромен или молчит но тишина кругла нигде на память не загнешь угла чьей речи дар навеки отняло секрет логических словосложений уже и неба нет ни одного одна вода с дрожаньем отражений он говорит но голос как без рук ни выплеска наружу смысл внутри весь и напряженьем опровергнут звук того чей весь язык здесь взят на привязь чей вулканический подпольный пыл по склону пемзой пепельной оплыл тьма роскошь где и раньше не светло и ясность там где понято навеки что это чаща только и всего а не чудовищ адские набеги не нам судить сумел или смогу существованье телу не работа и выстрел аристотеля в мозгу и мирное жужжанье идиота лишь сочетанье четырех начал он говорит но лучше бы молчал Лед
в эту зиму для нас не жалели льда не дороже лед чем твоя вода но ложится тяжко на провода потому что твердый от него вповалку на площадях истуканы на бронзовых лошадях о брусчатку мордой забивали газеты внутрь мокасин бились насмерть за мыло и керосин на бульварах в бурю тела осин как стекло звенели жизнь была отложена на потом притерпелись видно под хомутом к бороне к зиме ли нам и в пропасть очередь не тесна тут сболтнул один что скоро весна повязали тепленького со сна не велят об этом но запал нам в душу пример воды нынче мы в мороз как она тверды а растаем летом нам не он один прочищал умы мы откроем детям секрет зимы мы осину спасем от полярной тьмы воробья и кошку а когда здесь лед разнесет дождем все былые памятники найдем на брусчатке в лежку Заяц
там наверное темно но мы собираем игрушки и не боимся а если боимся то совсем немного нам обещали что скоро не будет страшно мы собираем кукол и медведей и все машинки даже поломанные потому что жалко всех мы собираем кубики которые разбросали один под кроватью но там темно туда лучше не смотреть если собирать кубики правильно то получится картинка белочка или мяч или смешной клоун но нам сказали что времени больше нет и поэтому мы собираем как попало только нигде не видно этого зайца с оторванным ухом им уже давно не играли говорят что все равно не нужно что мы там уже не будем играть но откуда они знают сказали быстро и мы стараемся но непонятно почему у них больше нет для нас времени куда они девали все наше время говорят что бояться не надо но мы знаем что там все время темно может быть мы все-таки боимся но никто не хочет разреветься первым тогда нас уже не остановишь вот же он этот проклятый заяц как же я его не заметил пусть не говорят что он больше не нужен там куда мы уходим куда мы уходим «был без ума от бабочек сперва…»
был без ума от бабочек сперва той мощи мышц что в воздух поднимала поласковей искал для них слова и жаловался вслух что их так мало со временем и к сусликам ослаб душой к мышам в потемках их удела к любой траве которая росла б и на луне но жалко не умела одним из тех осознавал себя кто в перспективе прах своим казалось все тщетное к чему не прикасалась рука творца в ком нет ее следа простил песок пустынь породу скал простую пустоту без населенья и в сиротливом космосе искал куски пространства для усыновленья любимые куда теперь без них в ком контуры отсутствия красивы на ощупь сна и прав не изыск книг а прецедент осы или осины поверил в жидкость сжал в объятьях газ уловкой жизни смерть опровергая но не успел об этом дорогая редакция в другой позвольте раз Все что имеет место
все что имеет место или кто-то допустим пришел а я уже не подберу ему имени пробую сосчитать до десяти но не могу перескочить через семерку и дважды два теряет всякий смысл как только выхожу на кухню тот ли я за кого себя принимаю за кого меня принимают они да и те ли это вообще они которые думают что я именно тот за кого они меня принимают больше незачем считать до десяти все и так вдоль и поперек пересчитано и каждого строго по одному до кухни что ни день то дальше и поэтому таблица умножения проще и делать вид что никто не пришел зачем делать вид он и так не пришел надо вести себя деликатно словно никого нет дома словно спрятался так глубоко как будто бы никогда и не был Круговорот любви в природе
вдруг человеческий детеныш в утробе отстегнул послед из деликатных жил плетеныш смешной скелетик на просвет мы глупые не обладаем запретным знанием о том каким отпетым негодяем он может вырасти потом пока жужжит его визжалка в режиме гибельном своем нам на него любви не жалко мы щедро грудь ему суем горды в угаре материнства что выношенный жив уже пока птенец не оперился весь в майбахе и фаберже плеснет согласными веслами от песьей пасти и метлы вповалку где-нибудь в беслане чужие матери мертвы движением его отмашки падеж у зимних медвежат как он любимые однажды при них скелетики лежат так жеребенок тешит зебру опарыш муху иногда но вся любовь уходит в землю как в пойме талая вода Ёжик
мы летели в самолете что случится мы не знали дяди разные и тети по бокам летели с нами я рассказывал соседу что ни капельки не плачу скоро к бабушке поеду в лес на речку и на дачу я скучал в окошко глядя и раскрашивал рисунки а потом в проходе дядя что-то вытащил из сумки мама вскрикнула сначала я боялся что опасно а потом она молчала все затихло и погасло платье бабушке купили все исчезло в черном дыме нас неправильно убили мы ведь не были плохими надо пробовать иначе с мамой мы родимся снова в виде белочки на даче в виде ежика лесного «я их любил но всех сильней тебя…»
я их любил но всех сильней тебя источницу системных неполадок испытывал терпение тепла поправ термодинамики порядок проснувшись льдом из цельного куска температуру чувствуешь иначе в системе где из прошлых звезд близка слепая к правилам теплоотдачи на всех у кельвина от силы пять в канун разлуки градусов под старость пространству в заморозки умирать не жалко зная что звезда осталась чем дальше след в окраинную тьму тем ярче в ночь ее режим рабочий и поворот всем перечнем к нему вчерашних очагов и средоточий там впаянная в невозможный газ вообразима пепельная птица которой выпало в последний раз увидеть с чем ей предстоит проститься «эта прежняя жизнь только средство…»
эта прежняя жизнь только средство для впадения в детство пузыри что из десен пускали в идентичном оскале плод либидо надгрызенный вместе в том советском подъезде забывается в сумерки норов всех существ и приборов мурава на лугу непримятом где работал приматом отморозишь любовь в феврале обойдешься протезом на прозекторском голом столе обезьянка с надрезом «на лугу у домика…»
на лугу у домика расцвела вероника в небе ласточка видна называется весна клином в охру на рассвете перелетные медведи встань радаром шевеля рокот шершня и шмеля беглый взгляд завис на детях вряд ли был одним из этих шея дрогнула едва покатилась голова и уже ненужным глазом глянешь снизу на себя как растешь зеленым вязом воздух сучьями скребя из травы торчат мордашки вспышки синего огня ни маринки ни наташки сплошь вероника одна Отражение
идет сеанс там на экране мы гиганты жеста следопыты слова лучами вычерченные из тьмы на час-другой и прыг в коробку снова в нас логика сценария тверда проворен труд и выверена прана но кто же в зале зрители тогда и на кого мы щуримся с экрана чья ипостась так трепетно покорна игре полна вниманья и попкорна сучит конечностями подпевает вот мой герой приоткрывает рот как будто правду говорит не врет как сивый мерин зря что не бывает там наяву ни правды ни на грош ни логарифма чтобы сверить ложь у выхода печальна и бледна с кем встречи не предусмотрели в смете материальных тел сидит одна кого я помню больше нет на свете мой персонаж поерзал и сказал очередную чушь но он безвреден реальности и я спускаюсь в зал откуда световой откачан ветер в зеркальной пустоте она как мы из квантовой составленная тьмы хоть собственную отпусти из вен ты ручьем до полых перфораций ленты чем с полотна елозить под огнем простимся здесь в коробке отдохнем Чего не хватает
ты знаешь чего мне всегда не хватает все падает вниз а вверху не летает все ветер да липкое небо над нами там дикие прочь облака табунами проступит из глаз пустырей постепенно гряда городская гранитная пена в последний дозор словно капель в бокале там жителей было но в грунт закопали комплект ритуальных услуг дорожает что сильно несчастных живых обижает они полагают что в плане ошибка у тусклых костров свои призраки грея и нужная в небе сломалась машинка на личные части делившая время ты знаешь что нужно найти позарез там луну что в подвале у них под арестом из синего в мыле столетий металла которая предкам их части считала раз в челюсти конченным грунт достается пускай хоть луна наверху остается ведь нет ничего одиноче и резче над временем вверх опрокинутой вещи Танго на юге
парк культуры и танго на юге стисни тело и алчно молчи по кустам соловьи друг на друге с полутакта кончают в ночи заводи аргентина и торрес нам лолита в трофейном кино несусветную юности повесть как мы молоды были давно бертолетовой солью набита толпа вьются попы в рискованных па соискатели виснут на телках в каждом спермы примерный ушат хулиганы в окрестных потемках обреченно штанами шуршат массовик над баяном рыдает поверяя секреты судьбы соловей в соловья попадает человек в человека увы но смелей под аккорды слияния уст закипающий в лифчике бюст полыхают сердца как поленья под котлом нас ведь тоже пойми все с путевками для исцеленья разных язв но и страсти полны расспроси с глазу на глаз любого чем он занят в уборной с утра видишь светка стоит как свобода с фотокарточки делакруа с этим фактом пора управляться самим мы любых соловьев посрамим лейся бте мщне и фетяска в пойму годы с собой унося сумасшедшее танго бердянска угорелая молодость вся ледяными людьми переполнит мир по горло свои полюса наши пляски едва ли припомнит той приморской земли полоса где о шест мироздания терлись тела и какая свобода была День кота
я жил в движенье на гиппопотаме байкал и атакаму рассекал легко швырял медведя на татами очами в волчьем логове сверкал стрекал стрекоз но не был я готов к великой тайне кошек и котов загадочные эти организмы мяукают в астрале на луну как будто изрекают афоризмы двуногому не по зубам уму с собаками якшаться не хотят и не детей рожают а котят нам не дано своих стрекоз стрекая хоть каждой головы величина с мичуринский арбуз постичь какая премудрость в сих котах заключена ни серый волк не конкурент котам ни сам стремительный гиппопотам но есть и в нас крупица смысла тоже мы роли на земле не лишены когда с презрением на хитрой роже лежат коты средь летней тишины воздев к зениту лапы и живот их чешет человек и тем живет «старики стремятся плакать…»
старики стремятся плакать на проселок за версту песни киснущую мякоть щупать голосом во рту за селом в морозы звездно девкам с юношей смешно веселиться стало поздно время плакать подошло в эту пепельную осень смысл творенья вредоносен в лица лютая волна лето прожили в подвале а дверей не открывали пригибались у окна ниже облачных ставридин саблезубые холмы там конец дороги виден а за ним каемка тьмы поперек росы и блеска сажей жирная черта непрожеванная песня липко виснет изо рта здесь узлами вяжут трубы шестерням срезают зубы из ступицы выбьют ось ни дверей внутри ни окон вечной ночи черный локон вьется в зеркале насквозь The importance of being earnest
если в памяти взвесить убытки всех событий покуда свежа вдруг допрешь что ни разу улыбки не заметил на морде ежа а очкастая личность енота даже тени ее лишена лишь тревога в глазах и забота очевидна на морде одна как серьезны скажу вопрошая все животные здесь кроме нас то нахмурится мышь небольшая то осел загрустит коренаст обитаемый ими и нами мир раскидист для всех и тенист здесь хихикнет хирург временами и партийный заржет активист человеческой жизни уроки недостаточно освещены отчего мы смеемся уроды и огромные носим штаны гложет чувство что даже нечестно по житейским пускаться волнам где животным такое известно в чем они не признаются нам перед зеркалом как телекомик подопрешь себе с горя бока и до свинского визга до колик все смеешься с себя дурака Что написано
допустим существует вселенная всякие звезды и все что положено туманности и космической пыли как в доме где ее уже добрую вечность не вытирали даже наверняка там есть и этот дом на одной захолустной планете где ее вечность как не вытирали но если сдуть с подоконника над которым как раз и горят эти звезды там может оказаться книга и если открыть ее на последней странице прочтешь на отзвучавшем языке что они жили долго и счастливо и умерли в один день но там ничего не написано о том что теперь этот день вспомнить некому «история струится на дворе…»
история струится на дворе с удьбы царица как предсказал анри пуанкаре все повторится сам воздаяние себе и месть свой суд без слова едва отдышишься от жизни здесь начнется снова притерта биография к вещам вся в адской саже она как фридрих ницше обещал у нас все та же надежда свидеться соблазн обнять живых кто ближе но там ведь ты появишься опять всегда все ты же Все как есть
вначале оставалось все как есть то водосточная журчала жесть то шустрые в метро шныряли крысы с афиш подкожным клейстером шурша смотрела в сумерки его душа в притворном естестве киноактрисы был сморщен мир как сказочный кощей он состоял из выцветших вещей и отношений зрение качалось в глазницах как растяжка на ветру с бессмысленной строкой он поутру вчитаться пробовал не получалось когда он честно спал то видел луг весь в лютиках на дальнем поле плуг с оратаем овраг в хрустальных росах без просыху и сам куда-то в нем в обличье старца бесконечным днем шагал сжимая суковатый посох а наяву все вкривь пошло и вкось провисло время где изъяли ось хребта он понимал что полог порван одна душа под ливнями бела пятном на сером заднике была как натали какая-нибудь портман он там лежал на цинковой доске додумывая притчу о куске невнятной надписи с изнанки века а номер на ступне уму в ответ определял помеченный предмет как окончательного человека пар над оврагом ширился и рос не просыхая в катакомбах грез он был разъят на матрицы и воздух в прощальном сне обещанный ему делился заново на свет и тьму на небо в лютиках и землю в звездах «над стволами центрального парка…»
над стволами центрального парка где самшит с нивелиром обрит занимается небо неярко ежеутренним спиртом горит постепенно из потных постелей выгребая тела к десяти нам о жребии пленных растений умных мыслей в себе не найти нам не внять где в июле соблазны и бело если в стужу белым что растения жить не согласны как мы им благосклонно велим есть у леса заветная книга про последний решительный суд как людской геометрии иго липы с кленами в пыль разнесут станут жить подпирая руками небеса в запредельной красе в дружбе с бабочками и жуками никому не подвластные все Страшный суд
постепенно трое из тех потерянных носков нашлись а остальные запаслись терпеньем есть чувство нормы в мире и оно для маловеров как неугасимый маяк всей чуткой мелочи магнит носки вернулись в семьи вот и нам в анахоретстве чахнувшим привычно разбросанным по квантам и волнам черед вести себя аналогично я праздновал бы пурим но смотри какой привет от культа конкурентов как писк под микроскопом это в клетке на жердочке трепещет ангелок муаровые перышки топорща агатовые коготки на клапан хоть ультразвук но в правильном миноре трубит кирдык не всем а лишь таким как сам с редиску ростом страшный суд для наших малышей танцуют все как если бы не выбыл из игры агент без атрибута и названья кто маленькие сочинял миры из тонкой персти несуществованья один из возвращенцев полосат а в клеточку в чулане повисят носок вернулся и зачислен в строй нет все-таки пора и по второй он входит в дом сидит его жена за прялкой вся в поту потом вторая она в анабиоз погружена в хрустальном гробе спит не умирая скорее третью в пасть и до пяти которой же в раю он будет пара нам больше мельхиора от каспара ни отличить ни сходства не найти Синтез искусств и наук
был бы живописец написал бы маслом спящему фридриху кекуле является змея кусающая себя за хвост с намеком на строение бензольного кольца сам кекуле в кирасе шлем поодаль видимо сморило на коротком привале на фоне багровой зари обозначен чуткий профиль стреноженного скакуна но прежде чем формула будет явлена миру кто-то должен прервать поцелуем волшебный сон естествоиспытателя ему уснувшему в канун седана подсунули отравленное французское яблоко родине грозит утрата приоритета змея обернулась углеродным кольцом валентные связи мелодично осциллируют миссию можно поручить урании музе смежной дисциплины поскольку собственная у химии отсутствует но чу легким шагом из-за деревьев дева аллегория германии она лобзает героя легонько ударяет мечом о плечо и нарекает его фон штрадониц оба уносятся в пленительном танце тут пожалуй подключается хор по крайней мере так мне видится мальчики гурьбой высыпают на сцену нахлобучивают пластиковые пакеты отплясывают славу химии царице наук владычице иприта богине фосгена впрочем живопись уже давно бессильна это скорее балетное либретто Третья попытка
сперва спаситель посетил стрекоз личинок нимф и слюдяных имаго но в миссии случился перекос им и без рая радости немало затем он был рожден среди червей дать им понять чего греша лишатся нет участи чем под землей черней и черви адской муки не страшатся чтоб не было ошибки в третий раз болея о душе а не о теле презрел сомнения и выбрал нас а мы с ним поступили как хотели но он воскрес чтоб богу рассказать про бесполезность рая или ада одних на свете незачем спасать а остальных вообще спасать не надо Кворум
бог собирает архангелов и чертей распределить бюджет и прикинуть смету бога на свете никто не встречал святей встретишь и впредь сострадаешь такому свету ангелов три но гаврила в дупель в дугу черт в одиночестве сменщик нужней в котельной судьбы обсудят в узком своем кругу третьей от солнца конкретной земли отдельной был помоложе такое на ней творил словно потомство в любовном запале некто потом покрылся пока изобрел горилл перенапрягся и скис под конец проекта вот говорит иссякает запас зари золота в душах и крыс для эксперимента где оно все хоть сарай от своих запри дней дефицит и в проекторе рвется лента ангелы молча в оконном видят стекле мокрых ворон подмосковный пейзаж осенний черт своим черным зрачком скользит по стене график дежурств распорядок землетрясений думал когда приступал что и правда бог зря подбивали зачем распалять до азарта вот и спроворил им землю какую мог чудо закончено суд назначаем завтра ангелы арку гирляндой кому по пути в царство свободы в палату сестра для укола только пижамные брюки успей подхвати старенький бог но ведь негде найти другого Инверсия
когда родимся и возьмемся жить нам жаловаться жизнь придет ночами зачем ее невидимая нить трагически оборвана в начале кто помнит здесь как не было его из нас позавчерашнего разлива вперед вперившееся большинство не смотрит в эту сторону трусливо как убедить себя что рождены мы а не вы недостает ума нам что в списках что с утра утверждены все имена проставлены обманом затеряна средь звездной кутерьмы в минусовой квадрант ведет кривая вселенной где отсутствовали мы всю вечность сами не подозревая осталось на гремучей мостовой или в безлюдье полевой полыни всегда гадать где были мы с тобой когда еще нас не было в помине где нерожденных призраки сквозят будь мужествен как поцелуй гвардейца стоять реверсом к смерти быть назад и в эту бездну с ужасом глядеться Аргонавты
не о вас горланили гомеры за евксинской хлябью далеко экипаж лесостепной галеры гребля мизераблей из гюго неприязнь от некрасивых рядом в сточной отпечатана воде волховом ли волоком ли адом ночь не отличается нигде говорят что некоторым можно навзничь кто от времени продрог и не жить но и подавно тошно вряд ли в грунт упрятанному впрок годы жизни от полярной ночи в ледяные забраны чехлы вся она внутри себя короче не кончаясь впрочем до черты чем чужие извлекать примеры нам из воздуха бензопилой помолчите певчие гомеры да и вы овидии долой с колокольни китежа со дна я светлояра взвою в наготе широка вода моя родная много в ней примеров да не те барка ближе к полюсу ума не приложить как выжить всем одним вшивый схимник тающий в тумане льдина динамитная под ним Белочка
Памяти Аси Каревой
локомотив сигналит издалека женщина чьи инициалы а к скоро не будут принадлежать никому смотрит на рельсы проложенные во тьму женщина твердо решила что жизнь отстой эту историю встарь описал толстой поезд все ближе все нестерпимей рев счастлив пролог но развязки сюжет суров жизнь поджимая лапки глядит бледна белочкой в сучьях на синий клинок полотна только у смерти хватит на свете сил вырубить локомотив чтоб не голосил рвется парча сетчатки паучий шелк спи электричество локомотив умолк гаснут глаза глаголы и города белочка прячется в листьях но голова вполоборота словно шепча пока море и все эти звезды и ты а к «напрасно в направленье ада…»
напрасно в направленье ада прокладывать загробный путь давайте умирать не надо продолжим жить куда-нибудь пусть било нас и обижало надежда выжжена в груди но там же обнажает жало такое что не приведи ведь жив же каждый жабры грея под общим солнцем без труда я к вам привык за это время зачем расстанемся тогда жаль что однажды как цунами слизнет и больше ни души есть и плохие между нами но мы и сами хороши нас мало канарейка мышь ли зимой озябшие в пальто живите все какие вышли и все простите если что Ностальгия
вдруг стало меньше глины и песка запели вслух кузнечики и птицы все говорит о том что цель близка пустыня распахнула нам границы промешкали простой обряд творя над прахом дряхлого поводыря и на рассвете вышли пешим ходом к земле текущей молоком и медом он клялся что желанней края нет эдемский сад сравнится с ним едва ли но с той поры десятки скудных лет и поколенья мертвых миновали покуда нас носило далеко засахарился мед а молоко прокисло что ли но в краю похожем на миражи мы жить уже не можем мы к звездному приучены шатру в безводном грунте память утопили зачем звенят кузнечики в жару и что нам делать с птицами такими платаны строем издали грозят нам страшно здесь мы повернем назад там норма с пайкой вертухай и ватник и кость в пустыне теребит стервятник «гаснет мозг и неизвестно…»
гаснет мозг и неизвестно знаний поздняя заря беспорядочная песня повисает изо рта смотришь пегий как морская свинка в юности сама постепенно упуская все подробности ума мелкий бог и неумелый сочинял тебя дружок между лап животик белый ушки жалкие в кружок или зеркалу в прихожей недостаточно пригож шевеля мышиной кожей песню прошлую жуешь прячь трагический румянец тайно ушками торча скоро выйдет перуанец он и съест тебя тогда и скелетик твой загробный весь в рентгеновском дыму лапку вилочкой подробной вложит в лапку моему Тотем и табу
насквозь психологию нашу австрийский философ проник мы в древности съели папашу и в небе явился двойник с тех пор опроставши с друзьями тошнотной сивухи флакон виним в первородном изъяне такого папашу как он луной помыкая и солнцем летая меж звезд быстрокрыл он воздух испортил японцам и кран в бангладеш не закрыл беды затмевающей нашу не сыщешь на свете нигде напрасно мы съели папашу поджарив на сковороде а были бы добрые дети сидели бы наоборот на вкусной капустной диете и водки не брали бы в рот «суетился в окрестности озера…»
суетился в окрестности озера невнимательно словно во сне видел бродского там или лосева миновало и где они все в этом зареве зависть попутчица озорней окуней за плотом только молодость раз и получится а за ней эпизоды потом все усердие сердца в крови мое память спит и не стоит труда где ты озеро непоправимое розоватая в безднах вода тихой охрой стремительным суриком до детройта нагрянул закат в стороне где по суткам и сумеркам бродит бродский и лосев сохат Другие
истребитель ботвы и корней борщ обмотанный в кожу он однажды женился на ней ради доступа к ложу для того и на свете возник посопел и дождался но не сына который у них от него не рождался иногда горевала одна всю весну напролет у окна а когда появился другой из тумана лесного извивалась покорной дугой уступила без слова не пойми от кого понесла от отца или духа и приплод как случилась весна приняла повитуха испытала водой и огнем тайный знак обнаружив на нем мы другие и каждый таков что без пользы наука а не дети степных едоков этой брюквы и лука обреченная похоть смешна и с печатью бумага наша жизнь на рассвете пришла из лесного тумана путеводный имея во тьму тайный знак незаметный уму и когда они станут ботвой задубеют корнями чтобы с нимбами над головой бесконечными днями предъявлять в обожанье немом райским стражникам ксиву только мы с нашим тайным клеймом честной смерти под силу только тех чья печать не видна возвращает туману она
