Онтологические мотивы

Алексей Цветков

«Онтологические мотивы»

Поэтический сборник

ThankYou.ru: Алексей Цветков «Онтологические мотивы»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Пиктограммы

был в хлам в стратосфере но ближе к снижению ожил в центральную рысью и груз на ура растаможил врачуя похмелье в гостинице выпил с одним и вышел на двор и пустая страна перед ним он видит безлюдье на ржавой земле ни травинки латунное небо с бесплатным набором планет с ворот космодрома где створок снесло половинки слепое табло извещает что вылетов нет он здешних кровей на капотнинском обе могилы покуда судьба в кругосветную с мест не смела нашарить бы номер на тусклом квадрате мобилы но там пиктограммы в зрачки нелюдские слова обратно под кровлю отеля где медленно между пилонами вход мельтешит круговыми дверьми а память трусливо скулит об оставьте надежду какую надежду он верку оставил в перми задраена дверь над толчком вентиляции дыры подушкой стакан с умывальника в сумке еду он здесь с образцами продукции вез сувениры теперь распакует и все остается ему он выпьет сперва на столе аккуратно расставит фарфоровых кошек драконов слоновой кости стекло подморозило больше оно не растает прощай за порталом надежда и верка прости

Как если бы

в пользу бедных совался к соседке обольстительно стыл у окна соловьиные ночи в беседке не с тобой коротала она а с каким-нибудь тем коротала кто заглядывал в польском плаще к ней совсем из другого квартала да и к ней ли допустим вообще или шел с коксохима рабочим ради позднего в пасть посошка и беседки там не было впрочем но для рифмы как раз подошла даже если соседка и правда то еще неизвестно кому измусолено время как тряпка не расправить его по уму голове навредим но расскажем перед финишной ленточкой лет эту жалость к любым персонажам у кого биографии нет из которых особенно раня если даже другое вранье там была эта девочка аня только раз и заметил ее над собой бы горюнился кто ты выгребающий прах из земли аппарат для предсмертной икоты благо вовремя изобрели и не то чтобы стал попригожей с электрическим шилом в груди видишь зеркало злится в прихожей вот проснись и к нему подойди

Холмы

счет меняется в пользу умерших нас дождаться живьем не умевших на земле безымянной холмы а когда-нибудь были как мы там внизу населенье пылится чьи навек бесполезные лица никому не любимы из нас ни единого подвиг не спас может быть у творенья в наборе ограничен запас вещества и подземным любимым на горе мы все те же что были сперва если странствуем с внутренним слепком от которого сердцу беда но в надгробном затмении светлом образца не найдем никогда я лицом твоим бредил с пеленок очертаньем ланит и чела а покойного тела потомок сквозь тебя просочился вчера отчего мы укрыты сугробом поколением всем наповал чтоб живой неживому за гробом равнодушную весть подавал ни любви за холмами побега и в зрачке на закате ни зги ни к чему им такая победа стисни зубы и мертвым не лги

«побеги ртутных вен все с просинью виски…»

побеги ртутных вен все с просинью виски покойникам с лихвой подвержены законы тем упырям чьи голоса в мозгу резки и незнакомы подписаны на семь десятков доз зимы в акрополь копоти с таким утесом возле где раньше скит стоял и разве в нем не мы все зимы мерзли теперь кто умерли трахейный хрип трубы воспитанникам снов и стайерам саванны последняя страна в которой и гробы обетованны кто первым ступит прочь пускай погасит свет там за пределами и полночь не свеча им мы остающиеся есть он или нет не различаем

Островитянка

i. «время в голове вяло вьется дымом…»

время в голове вяло вьется дымом день проспишь под кронами в тесной ванне дня как не было привыкаешь к дырам в чередованье суток и когда раб неторопливый вывалит на столике фрукты кучей в лунный циферблат запускаешь сливой в контур летучей мыши здесь вообще из земных животных то что пресмыкается и летает мелочь занесенная ветром вот их и не хватает тень материка не достигнет марта и потом на убыль бореев песни здесь тебе не корсика и не мальта тесно и если штиль и на флагштоке увянет вымпел выбеленная в кость в отливе планка спустится в долину хоть сам не видел

ii. «я сюда не сослан но сон на листьях…»

я сюда не сослан но сон на листьях липы плотен всплыл в нем и оказался рядом с той к кому и в укромных мыслях не прикасался в жестяном суденышке как найденыш острова на склоне прощальной мили если шквал нашлет без воды утонешь в воздухе или здесь заранее стерегла и пусть ей осень гостья не прекословит лето я ли не острей остальных присутствий чувствую это даже соглядатай ненастоящий прочь исторгнут римом или китаем есть островитянка иначе спящий необитаем обреченные умирают слаще смерти нежные примеряя лица собирает раб ежевику в чаще раб не боится

iii. «время тоже море и чувство то же…»

время тоже море и чувство то же что у тонущего у каждой твари водоросли бережные по коже жабры едва ли приплыла однажды большая рыба спал еще но в веках прорезал щель я капсула в желудке письмо из рима милость прощенья плаваю в корыте но мокр от пота кто сойдет в долину ко мне такому отдых это гибель любовь работа даже к фантому липы липнут к небу луна ни с места шелохнула воздух пришла без слова остров это область где яви тесно выспаться снова отошлю раба за грибами в горы римлянин-шмимлянин да хоть китаец надо мной в саду завершают годы медленный танец

«знаки узнаванья…»

знаки узнаванья вестники разлуки в зеве организма резы и черты из земных гортаней возникают звуки твари на рассвете разевают рты яркий щекот птичий плач с полей овечий раковина в руку в ухо гул веков темная певучесть варварских наречий агглютинативность диких языков в поле голод глины в ветре привкус серный в небо нет пролома в голову окна криво нас придумал бог немилосердный для сердечных жалоб речь во рту одна замолчали сойки в черных сучьях острых не подмога крику глаз величина если из вселенной выкачали воздух звуки в ней забыты речь обречена перечнями плачей требниками кличей в русле антрацита ребра и торцы иероглиф треска бестолочи птичьей каменные руны блеянья овцы

«где постриг приняла и канула в русалки…»

где постриг приняла и канула в русалки умалчивая ночь стеклянный сея смех иссяк в сухой листве на дачном полустанке источник ласточек и чаепитий всех я протяну во тьму редеющую руку чтоб кружево костей сквозняк луны продул тогда мы были кто пособия друг другу по арифметике как подглядел катулл я тело выведу на пряничную площадь что и к полуночи печалью не полна до чьей грудной черты где ласточка наощупь или не ласточка но бьется как она в лесу среди его густых растений пестрых серп из-под синего наката молодой стрекает усмотрев кто принимает постриг с прельстительным хвостом для правды под водой пускай бы вспомнила и всплыть сюда хотела что чай вскипел и мчат паучьи поезда из горних гнезд звездой по глобусу но тела теперь не трогает а ласточек всегда я первый вред воде и сам веслом табаню по клеткам кафеля вдоль плесени скребя там было правильно про пауков и баню что отключили кран и стыдно без тебя так стены стиснуты и времена проворны чешуйницы в щелях в мозгу крестовики с их пыльным неводом и если жест с платформы то все равно уже невидимой руки

«помашет кадилом из требника мантру прочтет…»

помашет кадилом из требника мантру прочтет не будет вам чуда чудес не берите в расчет трясины окрест непролазны и в нищем селе там пастух на погост подрядился работать скелетом под вечер из речки анальные ангелы дна снесешь на анализ от них гонорея одна у старосты цепень с экватор длиной обнаружен в кадушке подлещики шустро дежурят на ужин по требнику дряблому лесу и тусклой воде молебен бубнит агитатор в сусальной голде а дикое диво из чащи баском подвывает и девку дерет на куски но чудес не бывает на мельнице бесы но это в порядке вещей на майбахе бодро в район устремившись кощей подмятую местность в окне беспросветную эту осмотрит сверяя последние дни по брегету и брызгами в рыло взорвется брегет и хромой скелет возвратится со смены в могилу домой леса испарятся и речку обуглят лучи сверхновой но чуда не будет кричи не кричи

«прячемся на ночь ульи на ключ запираем…»

прячемся на ночь ульи на ключ запираем день предоставит свой невеликий срок мир это мед который мы собираем пусть не погибнет все что мы жили впрок в воздух стремимся путь пролагаем сами речь очевидна там где черна черта мы для того едим этот свет глазами чтобы словами всем сиял изо рта радиус стиснут сном в острие спирали время в конце точнее сочтет число но не забудем как мы тогда собирали жизни в раю золотое все вещество гибель крылата господи горький боже с грунтом сольется сбитый любовью влет мира так мало ночи гораздо больше все утешенье собранный за день мед скоро нас всех не станет и время мимо речь медосбор а на свете не быть легко только глоток навеки меда и мира большему пчел ничему не учил никто

«непригодным к любви ребенком…»

непригодным к любви ребенком только воздух в слезах протру всем вниманием лип к лебедкам к кабестанам в ночном порту и годами потом томило что надежда сбылась не вся на маршрут пролегавший мимо детский ялик на риф снося но удар и очнешься снова в фиолетовый мокрый свет у которого нет мясного фарша в теле и шерсти нет айвазовская гидра страха шевелилась в уме с утра что челнок направляет пряха и с веслом у нее сестра словно с пирса спорхнув котенок в перепонках проявит прыть чтоб из мокрых одних потемок до последних своих доплыть вся возня не длинней недели сноса клюву или крылу тут и вспомнишь зачем вертели жестяной кабестан в крыму а на суше где в поле рожь вся та что лепит в коржи семья лучше все-таки не проснешься или жить но в земле всегда

Адресат выбыл

становясь человеком которого все труднее совместить с предыдущим я кладу у постели листок с женским именем чтобы наутро сверить с тем которое вспомню и оно до недавних пор совпадало но от этих моих ежедневных упражнений лишилось лица я теперь не уверен что это действительно имя просто слово просыпаясь я спешу убедиться что такие дают человеческим детенышам я листаю портреты детенышей кто из них ты я учу наизусть телефонный справочник я помню имена но никто не подскажет которое чье я забыл алфавит фотографий мне сказали что люди вполне умирают но в этом нет ни малейшего смысла потому что смотри как пересохла память а листок у постели терпеливо перечислит сметана капуста средство от плесени каракули кактус полить понедельник лицо уже никому не подсказка наутро забываешь все что обещал себе вспомнить потому что не знаешь кому обещал и забываешь то что непременно хотел забыть но уже не помнишь зачем

Корпускулярно-волновое

на совести гиря на темени глаз до сфинктера взглядом пронзающий враз рейсфедер в руке в рукаве ватерпас родитель всемирному диву гефест ли в мозгу громыхает хромой улисса нептун не пускает домой а волны бегут от винта за кормой под острым углом к нарративу раскинулось море и мирно шуршит не лыком и наш путешественник шит туда где маслины растут и самшит стремясь за увертливой сушей но гнев августейшей старухи самой годами не шлет ему ветер прямой а волны бегут от винта за кормой к чему тебе волны послушай вот снова с рейсфедером сверху возник истерзанных зноем мозгов истопник он знает все беды внизу из-за книг но ум капитану не велен где шквалом сдувает рассудка слои у смертных одни предрассудки свои ученый внутри не хитрее свиньи хоть будь он еврей или эллин кто чачу античную гнал из точил кто фрукт преткновенья блуднице вручил не так поступает как вечно учил ильич листригонов с тачанки не он ли рейсфедером тучи зажег и в сущности жидо-масонский божок а сам с женихами садился в кружок вокруг симпатичной гречанки так просто историю сном охватив убогую похоть впихнуть в нарратив пока взгромоздившись на шаткий штатив шальной нивелир прободает всю местность сквозь сфинктер лучами журча в окошке семейная меркнет свеча а радиоволны бегут от ключа и мысль в голове пропадает

Дочь гастарбайтера

птицы поют на иностранном языке мы не слушаем когда говорят не с нами деревья растут несмотря на то что их никогда не любили родители деревья не поют а птицы плодоносят иначе но сходства между ними больше чем между ними и нами и они мирятся с этой разницей которую мы толкуем в свою пользу с нами говорит учительница она говорит на неизвестном языке но мы неизвестные дети нас научили в классе на краю последнего континента эта учительница делает вид что интересуется кем мы будем когда вырастем было бы странно если бы она спросила деревья но никому не приходит в голову континент истекает и в окне мы видим свет адресованный деревьям а не тот который нам предписали птицы поют на иностранном языке потому что каждый язык иностранный если сравнить со всеми остальными самая глупая девочка в классе втайне знает что не будет никем кроме той какая уже оказалась сама по себе но в этом предосудительно признаться при всех ей уже намекали про птиц которых она не хватает с неба и может быть она вообще тут дочь гастарбайтера человеческие дети сидят в классе и учатся не думать о времени когда они окажутся чижами и шелковицами когда вымученный учительницей вопрос встанет в непредвиденном смысле только предвиденные смыслы безопасны этот континент последний но от нас скрыли это чужой свет но мы не заметили

Пири

высоко и страшно в мире время вертится с трудом непреклонный роберт пири ищет полюс подо льдом подминают нарты мили пири прется на рожон век почти как спит в могиле но маршрут не завершен мнимый полюс только точка компас в космос увело от старанья сын и дочка эскимосы у него неподсудна гибель сглазу быстрым псам она не крюк сын и дочка вышли сразу полюс выскользнул из рук а при жизни было хуже полыхало как в аду синий газ в небесной луже искры бритвами во льду наги мы и в стужу босы всей судьбы на полчаса сослепу как эскимосы упускаем полюса все чьи ночи в мире пестром так арктически черны полюсам как прах погостам насовсем обречены

Двор

когда не ставало соседа он раком был болен своим тоска над подъездом висела где сонно мы с братом сопим был громок наш двор и огромен в нем бабы орущие зло древесных раскидистых бревен тогда еще там не росло я даже вам дату найду в одном забубенном году сосед александр иваныч болел своим раком тогда но врач уверял его на ночь что эта болезнь без вреда а я проповедуя брату вопрос избегал поднимать он жизни соседской утрату был молод всерьез понимать не знает дитя наперед что кто-нибудь в муках умрет наутро соседа не стало и мать наваривши борща реестр телефонный листала оркестр и машину ища чтоб музыка зычно пропела хотя и не всю до конца вторую сонату шопена над скудной судьбой мертвеца мы видели все из окна а взрослые пили до дна соседское кончилось время но двор оставался как был потом посадили деревья и кто-нибудь столики вбил пока пацанов забривали в чужую сибирь без следа отцы их козла забивали а бабы орали всегда и мозг неизбежно ослаб от всей этой водки и баб мы жили тогда по ошибке мы зря колотили козла одна шестеренка в машинке чеканящей время сползла быльем поросли постепенно как дачный участок ничей могучие такты шопена покатые лбы трубачей им грыжа награда за труд и бабы надсадно орут

«а перед ночным трубачом…»

а перед ночным трубачом телец или овен виновен не ты и ни в чем сам черт не виновен пусть тщится и щерится всласть всей пепельной гущей с фалангами полыми пясть на клапан кладущий он лбом в облака лиловат прогрессу преграда где низ а не верх виноват обман и неправда не мухам под свод потолка не осам затея отправить на суд паука кровинку злодея годами где сны не спасут мы воздух мозолим но дудкой скелеты на суд скликать не позволим бесчувственна к речи ручья могильная глина вина потому что ничья и очередь мнима

Лесопотамия

на площади где взгляд скулит от зноя впадая устьем северным в тоску нам растаможат небо нарезное на каждого по острому куску дрожать ему в клешнях не утешая подобно злому зеркалу без дна но с птичьим зайчиком кому большая позволена до глаз голубизна и девушки сплошные комсомолки сбиваясь в многобедрую гурьбу подносят неумелые осколки в полупоклоне к флагу и гербу а сзади лес подробности потери пути откуда выводкам своим таскают механические звери мышей и мошек с боем часовым у неба здесь особенное свойство в нем бога нет хоть вспять слюной слепи лес цел но в нем животному расстройство енотовое заячье терпи когда спадает комсомольский гомон страна лесопотамия пуста и только мозг своих чудовищ полон горящих экскурсанту из куста

Жалобы и рыбы

непохоже чтобы другие жили до нас поручиться можно только за тех кого закапывал своими руками кладбищенский сторож помнит больше он курит листья и нанизывает имена которые уцелели только в его памяти и постепенно из нее испаряются эти люди не принадлежат никому бога который назвал бы их своими им уже не придумать а у нас нет времени рыбы плывут издалека чтобы их ловили у них тоже никого не осталось кроме нас последнего и любимого врага но мы охотимся на жуков потому что это гораздо проще хотя потом не знаем что с ними делать мы вообще не знаем что делать когда самая глупая девочка в классе произносит слово завтра никто не понимает что она имеет в виду разве завтра не такое же сегодня как все остальные надо вызвать ее родителей но они смущают учительницу щебеча на своем птичьем мы наверное дети и поэтому играем в школу притворяемся что встаем по будильнику выходим к доске но помнящий имена обещает что еще отдохнем что еще никто не наживал грыжи на ловле жуков и что каждому найдется где распрямиться на последнем континенте места все больше он показывал свой чудесный улов носорога с лиловым металлическим отливом ростом с мышь и жалобно летает но всегда возвращается как часовая стрелка нам неловко потому что живем без хозяина сторож все объяснил мы просто устали  мы все вместе но нам одиноко с этими рыбами возлагающими непомерные надежды и некуда возвратиться потому что мы никогда не улетаем

«я родился другим а не этим…»

я родился другим а не этим но не стал объяснять и меня приравняв к человеческим детям воспитала чужая родня лучшей яви не ведая кроме сна и в нем благодарно сопя я не знал что не тот я по крови за кого принимаю себя может быть лишь последнюю бездну рассекая артритной стопой ухитрюсь перед тем как исчезну очутиться тем самым собой в ком сгорают как в кратере птицы сочиненного смысла слои и фасеточный мрак роговицы обнажает секреты свои

«кого же станем спрашивать дружок…»

кого же станем спрашивать дружок ошибка мы или несчастный случай в манеж вприпрыжку пламенный лужок или в ментовской тачке потрох сучий свой организм для вскрытия раним врачи бы за исход не поручились контрольных нет с которыми сравним есть только все какие получились так выпало что здесь уже одни живут ментам и мэрам не чета ли а были бы другие так они свою печаль чужим предпочитали но свойственно живому иногда сомнение в своем устройстве грубом когда грустит о волоке вода или скала о воздух трется крупом особенно что кровяная нить не штопает прорех в протертой шкуре и кончена манера сердца мнить любовь но пищевод еще в ажуре кто смену выстоял то удалось у аналоя свадебное место забить куда всему своя невеста в урочный срок с косой но без волос

Офелия

кантовали коряги стрекали реку шестом где двухтактное сердце в гусиной ежилось коже а устали когда перестали часу в шестом и рысцой в гастроном ведь живые и зябко все же незадачливы ангелы в синих трусах навзрыд и молчок с парапета уклейка или трава я без понятия кто у них в тухлой воде зарыт то ли к берегу вниз то ли прочь подождать трамвая не осмотришься горестно в городе по сторонам чтобы с описью сверить кого не достало нам было время к закрытию тех интересных мест где за трешник судьба фасовала в стекло нирвану наш советский сатурн без нирваны детей не ест только с ордером если и к черному в ночь рыдвану но и честные вскачь встрепенутся и в те часы невезучи с лихвой кто с копыт в водоем в россии может это была невъебенной вообще красы кто-нибудь неглиже и с ногами бризантной силы на контроле таких привечает священный дух инженер человечьих туш и небесный отчим он такой же как люди трусы и майка на двух заскорузлых от пота бретельках но добрый впрочем любы мертвые доброму мокрые не претят и спасательный взвод из двенадцати негритят на смоленской площади ночью кончины той мы стояли стеной и о выбывших не жалели я тем более за избежавшей воды четой обонял природу без шипра или шанели всю минувшую пропасть где радость была редка просидишь с монитором живописуя нравы перегородила дорогу твоя река за которую нам не выдумать переправы где ступала на хлипкий как вздох соловья настил дорогая нога и с тех пор не жилец на свете хорошо что отчим который легко простил перебои в статистике зябкие смерти эти хорошо что все-таки добрый который спас сорок тысяч в очереди сорок тысяч нас

«смотри как мало птиц над головой…»

смотри как мало птиц над головой им твердь невмоготу и нам не хватит уже запас от силы годовой и синева паленый воздух тратит с тех пор как небо немочью свело они вообще последние в полете так мало их две или три всего две или три при самом щедром счете обманет ум но зрение не врет им там в горючем вакууме тонко пока на город-грохот город-грот спадает слюдяная перепонка из нижних скважин из руин страны о них ли наша боль не о себе ли рефлексы на судьбу убыстрены но взгляды до нистагма ослабели когда о небе сгинет и помин в сомкнувшемся до тошноты покое утешится ли мыслью хоть один что смог застать хотя бы и такое что свет горел пока не весь угас а в сумерках предсмертно и не жарко так с птицами безвыходно у нас что и себя пожалуйста не жалко

Песня шамана

ваша пора приходит ваша расплата сын ли судья отцу или брат на брата в стекла шрапнелью вдребезги кабинет черным огнем гортань опаляет чаша эта планета и эта страна не ваша в полдень вердикта не отопретесь нет в точности вам воздастся по вашей вере вспомним шакалью псарню на селигере пули в беслане в зале норд-оста газ на триумфальной в суде ли на каланчевке грянет раздача мыла вам и бечевки большей добычи не унести от нас если и правда что нет за порталом ада вам ни смолы ни серы от нас не надо казни верней не сыскать чем слюна и смех есть у прозревших на свете свои святыни за человечий фарш колымы катыни станете в срок мертвы и мертвее всех здесь над костром возжигая гнилье и травы скорую гибель зову на тех кто неправы дымные клочья в небо и бубен бей хоть ацетоном в пакете в тюбике клеем если и сами к утру не все уцелеем гибель богиня счастья молитесь ей

«прозрачно вьется паутина…»

прозрачно вьется паутина и жизнь движения полна неровен час меня кретина недосчитается она как будет жаль мгновений вялых что ел всегда и длинно спал что жил в коротких интервалах а мог бы чаще но не стал здесь время вспучится как тесто на черной чешуе земной и будет в нем пустое место уже не занятое мной у круч кидрона на поверке пузырь в кромешной тишине другому трупу не по мерке но и без надобности мне

«когда мы не умрем но встретимся одни…»

когда мы не умрем но встретимся одни мерцания преобразившись сразу в стоокий вакуум и умные огни тая бельмо прижизненному глазу когда уже прощай все вещество вещей возлюбленное с переливом лиц их а только речь печаль чердак судьбы ничей вполнебосклона в гелиевых птицах и от случайного товарищества дня свечного чада до засечки мрака двойная аура нагара из меня кто был себе хозяин и собака когда уже не мы но кто теперь массив всех сельтерских фотонов в ореоле хоть нет ее в живых травинку прикусив душа ступает в тензорное поле ей бережно что желт анизотропный мир во лбу кометы каменные вены мы сердцем состоим из водородных дыр ни тождества не помня ни подмены початком жемчуга в тугой комплект колец сатурна или где лавируй ловко по горло в домыслах какая наконец там схема сна и духа планировка

Песня расставания

в середине серый на постаменте из воска лошадь в шорах без кругозора по сторонам меж плитой и площадью полыхнет полоска пламени плавится сверху стекает к нам памятник неизвестному лауреату лотереи анонимному баловню дней не взимать же с праздного проездную плату чей так бронзово зад водружен на ней мы делили с такими воду в дыму и еду выносили из пламени вот и вернем ему истекает в долину луна и печаль хозяйка ожерельем столетий изубраны города нас под вымпелами бросало в карьер из замка сквозь горнило врага и пепельных гор гряда расступалась в страхе но время снесло вершины а когда прилетели в своем железном яйце оглядели что где уцелело и прочь решили видно поняли что конец и что в конце здесь все тише все шире памяти решето этот серый последний но лошадь не помнит кто жеребились как мы присмирели и перестали а в манеже затменья где с крыши медведь ковшом водружали наши подобия на пьедесталы усадив себе сверху серого с палашом но багровому воску мозоль седла не по сану окликая кадавра в шевронах в прощальный раз мы сбиваемся в табуны и стрелой в саванну горевать о них что ушли не осталось нас только скорость спасет от чешуйчатых крыльев тьмы надо бегать быстрей себя как умели мы

«шесть лет плашмя а на седьмой с утра…»

шесть лет плашмя а на седьмой с утра как выгравировала в мышцах память учись ходить сказала медсестра послушался и стал учиться падать маршрута метр не по зубам второй но стисни и по хлипким спинкам коек как ас в дыму на бреющем порой вдоль фюзеляжей лидок или колек не одолел попробовать опять еще рывок и снова в штопор вроде ходить впервые это как летать но не во сне а при честном народе была палата слишком широка и с пола подметенного опрятно снимали деликатно как жука перевернут и я взлечу обратно я понимал что надо жить спеша лицом вперед на то и ног не две ли как вертикален мир ликуй душа а где стена то в ней бывают двери врезался в стулья застревал в углу где плавилась чужих обломков груда и вот иду покуда не умру я помню вас я не забыл откуда

Акциденция

это глобуса глыба в шальном шоколаде земля для тропических птичек посуда столько зелени в кадре людей и дурного зверья никуда не смотаться отсюда в сердцевине камней чернота но они не сдаются в них рождаются песни и сами себе и поются изнутри без открытого рта на короткий сеанс поселились последние мы подогнавшие артикуляцию к титрам в яркой роще руссо среди манго и палой хурмы бурундук рука об руку с психоделическим тигром в желтопузой в полоску пчелиной орде подбирая опавшие осени пятна потому что всегда возвращаешься где умирал кто увидит полюбит обратно раздери себе рот до мохнатых в горошек ушей все глаза для острастки вмурованы в лица он мычанием вечен как полон прибой голышей чтоб удобней прибрежно в истерике биться оказались бы бережней свойства планет если б начисто мир без помарки вот когда понимаешь что блядь санта-клауса нет а себе мы плохие подарки обещали сначала что космос простор а не просто узор акварелью обретающий смысл при посредстве вина и просфор но вблизи мастурбация мозга в пчелиную келью заточенного в костную стену пролом продышать за лодыжки кадавра и бац по стеклу им подними издыхающий камень простись поцелуем в животе торопливая песня колом

Мичиган

футбольная команда росомахи чья маршевая музыка смешна и твидовая куртка на собаке поскольку осень все-таки пришла go wolverines воскресная разминка труба с диеза сталкивает до на сине-желтом фоне фотоснимка нас не найти или мы спим еще но завтрака в ноздрях вскипает запах на перекрестке детский маскарад суп с малышами в мушкетерских шляпах и шпаги из картона мастерят на раннюю побудку не в обиде толкаешь в рот что в миску нахватал туда же пес в своем форсистом твиде профессор всех гидрантов на квартал мелиоратор астр доцент глициний маркер всего что в челюсти не взять слой памяти осевшей словно иней на стенках сна из будущего вспять зачем я вашу музыку запомнил воскресную в доспехах суету пока графу вторую не заполнил где годы жизни втесаны в плиту лайнбэкер вбил рисивера как сваю в осенний грунт слегка поправил шлем go wolverines и я еще не знаю что бога нет и это насовсем бог по бокам но в сторону ни шага пес оступился и поди лови в глициниях игрушечная шпага все лезвие в игрушечной крови

«мы ждем урагана мы нежные дети жары…»

мы ждем урагана мы нежные дети жары мы трем парапеты на башнях локтями и грудью с термометрами запускаем над крышей шары в подзорные трубы следя за спасительной ртутью еще мы отважны еще отказали не все системы надежды коль скоро нас в пульс уколола однажды но штиль безусловен на мертвой косе и нет у природы на жажду и зной угомона но лопнут шары и картонные крыши долой несытое око что с башен за нами следило затмится когда ураган возвратится домой где он властелин а не подлое это светило под бешеным ветром пригнется на город гора всей кровью и ворванью ливень хлестнет по газонам тогда безъязыкие челюсти скажут пора и наши скелеты обнимутся с радостным звоном

Тихие

мне снится иногда на грани яви что я живу в зеленом городке и даже не совсем понятно я ли ни с кем из местных не накоротке в перу наверное или в корее молчат но знают жители одни нет все-таки в америке скорее без слов но все английские они по центру крест дороги и реки но с двух концов у каждой тупики америка с той стороны другая здесь населенье сильно не в себе сюда сошлись свой жребий не ругая не жившие быть может на земле они сперва надеялись родиться но ни один не приложил труда течет дорога и в реке водица но обе не впадают никуда им на поверхность сна не всплыть обратно все зелено с изнанки голых глаз чего им тихим надобно от нас живущим в домиках своих опрятно не отхлебнувшим горечи земной им не о чем поговорить со мной несбывшимся не объяснить желанья и горя тем кто памяти лишен они застряли в зале ожиданья но рельсов нет и поезд не пришел у них проблем которых не решили или мечты неисполнимой нет но потому что наяву не жили им наша смерть соблазн или секрет и я реальный но упрямо спящий чем мельче помрачения помол вообразив что сам ненастоящий заглядываю смерти под подол проснешься лишь у одного из двух есть имя но не выговоришь вслух

Горизонт с намерением

здесь точным горизонтом обвели небесный свод огородили бухту чтоб не было сомнений где вода дает права воздушному пространству и как косяк макрели отличить от стаи буревестников похоже что горизонт с намерением раньше за ним быть может простиралась суша кишащая людьми об их судьбе и доблестных ристаньях мы прочли немало если правда то респект тем часом на переднем плане жизнь с лицензией и ксивой бьет ключом под фермами метро потомки тех эпических героев за морями берут папайи и с осенней скидкой бермудские портки покуда самки в колясках выставляют напоказ плоды могучих чресел а самцы жокеи инвалидных кресел слюни пускают в солнцепек другие мчат каталки к золотому горизонту за буревестниками в атмосферу и в воду за макрелью таковы угодья где я нынче эндемичен но скоро вымру но ведь вот хожу средь ржавых ферм хоть что-то от меня осталось нет не списывайте нас мы позвоночны что твоя макрель роимся у черты воображенья без копий и щитов полны испуга мы лучшее что есть и нам не надо гомером и вергилием пенять

Пепел

и еще у них помнишь говорит она есть любопытное поверье почему-то они считают что будут жить вечно а что кошки и бабочки наоборот умирают навсегда они думают говорит она что существует кто-то который перед ними в долгу есть даже такие которые точно знают сумму этого долга но ведь мы другое дело говорит она да соглашаюсь я совсем другое с нами почему-то вышло иначе мы никогда не узнаем и не надо мы идем дальше в высокой траве где кошки гоняются за бабочками и подпрыгивают хватая лапами пустой и яркий воздух бабочки неслышно смеются кошки улыбаются в ответ еще один замечательный день непредвиденной вечности вот только если бы не этот пепел хрустящий на зубах

11 сент. 2010

Шелковица

настало время признаться что нас нет в живых и никогда не было ходили бы слухи о тех настоящих которые может быть жили здесь раньше но ведь слухи как блохи в отсутствие собаки они бессмысленны можем начать прямо с меня свое имя я придумал себе сам чтобы не путать о ком идет речь и чтобы у истории был рассказчик даже если она ни с кем не случилась я придумал одноклассников потому что не быть никем особенно тоскливо когда тебя нет в одиночку и еще я придумал учительницу потому что больше у нас никого нет ночь очевидно наступает как всегда но теперь фонари в городе не зажигают грустная крыса умывается в центре площади неохотно как ребенок перед школой маленькие луны в бусинках ее глаз она знает что никого из нас нет ничего не было уже так долго что об этом можно рассказывать вечно все-таки очень хочется знать шумит ли еще в штормовые дни шелковица за окном которую сочинил сам для того чтобы там не было так пусто и тихо почему-то упорно веришь что девочка все-таки существует та которую считали самой глупой в классе это неправда но уже не исправишь та которая бросает камешки в воду на дальнем конце причала и разговаривает с рыбами называя их нашими именами последний человек на последнем континенте

«наносила визиты родне…»

наносила визиты родне на равнинах и кручах у плотвы побывала на дне у неясыти в тучах ой ты липкая рыба-сестра незатменные очи не к тебе ли он в омут с утра до смеркания ночи заклинает неясыть помочь слезно просит совета не за ней ли он каждую ночь улетает до света потому что ни ночью ни днем был да не уследила но всегда вспоминает о нем с переменой светила и ни слова не слышит в ответ из реки ли из леса у плотвы словно голоса нет у совы интереса видно кровь платежом не сильна им родство не основа уж такая случилась семья что ни слуха ни слова только всхлипнет тоскуя о том а другого не надо и чешуйчатым плещет хвостом и крылами пернато

Сова и мотылек

он погаснет не сразу он просто померкнет сперва несгораемый свет поднимавший на подвиги тело здесь в младенчестве было отверстие из-под сверла так и брызнул в лицо а теперь пропадет то и дело вот волнуется тело в сенях расставанья с собой где финальные титры и глохнет под грейфером лента словно в сумерки скоро из конуса света совой ни напутственных слов ни совета сове у клиента поднеси отшумевшую руку к глазам и рука невидимка почти мотылек на рентгеновской зорьке не она ли на ощупь в прибрежных кустах ивняка опускалась на пестик забытой какой-нибудь зойке но когда перепархиваешь световую кайму за порогом оглядки где плюсы и минусы квиты все победы погашены память о них никому без носителя память пуста просто в розницу биты и предвидя каким парадоксом предстанет полет после сельского летом сеанса в сенях киноклуба своему человеку последнее тело поет на прощанье но в смысле совы некрасиво и грубо ты покуда не пой ты покойному мне угоди рассуди мотыльку-мимолетке от гибели вред ли то что делаешь делай скорей уходя уходи унося что уносишь бери насовсем и не медли

Cogito

я мыслю но нет убежденья что сам существую а просто себе же о жизни своей повествую которую за ночь на годы назад сочинил и силюсь заверить объект в достоверности факта что он это я наяву и зовут его так-то бумага покорна и в принтере хватит чернил старательно делаю вид чтобы не уличили что смерть неизбежна что дерево дуб как учили а наше отечество эта россия в окне что скоро обрюзгнем и в нужных местах облысеем как если бы звали цветковым меня алексеем и жизнь не питала серьезных сомнений во мне возможно что кто-то и жил бы однажды на свете но печенью чую что я за него не в ответе он сложен из лжи из непригнанных выдумок сбит в бреду богословы философы сплошь конокрады с любым из паскалей готов об заклад что награды не будет за веру что демон декарта не спит в кроссовке копыто и рожа в предательской саже откуда я знаю что sum если cogito даже и с арфами хоры за логику эту в раю я ваш сочинитель и в певчей личине бояна давно заподозрил как все обстоит без обмана но вам не признаюсь и сам от себя утаю

Quest

был маршрут по-осеннему долог где начинка из носа течет шел по правую руку проктолог а по левую шел звездочет знал проктолог штук семьдесят песен потому и позвали с собой звездочет же нам был бесполезен он вообще оказался слепой но и эти которые были в сумме трое считая меня отшагали несметные мили у вдовиц по ночам временя если честно встречали и хамов даже сердце сжималось в комок звездочет побирался у храмов а проктолог лечил кого мог наконец оказались в далеком  далеке где чужая земля кто все ощупью больше и боком кто частушками люд веселя люд был лют как собака и занят стервенел выгружая мешки и проктолог сказал что он знает это место куда мы пришли но спросить не поймите превратно я его ни о чем не хочу потому что порой неприятно слышать все что известно врачу

Оправдание космоса

он говорит это где-то у юма что-ли мнимое ego фантомный диспетчер боли и удовольствия словно пейзаж из рек там рощ и оврагов считал бы себя субъектом и рассуждал отражаясь в небесной луже лучше он остальных пейзажей или хуже кошкам или совам такой прием без пользы они не принимают шекспировской позы у зеркала быть или не быть полагая что это и есть их судьба а не другая ловля ближних мышей а не мысли о дальних писем не пишут не сидят в исповедальнях а человек всерьез размышляет о неком ego возомнив его самим человеком люди сочиняют себе себя и рады а сами лишь электрические разряды тем часом рыщут в морях косяки салаки за окном гуляют девушки и собаки тело сидит за столом принимает гостью душу вообразив ее собственной осью я говорю это было еще у беркли чтобы не расплелся космос чтобы не меркли огни сознания и совпала картина с фактом бог собирает концы воедино потому что черное и белое воздух и камень земля в посевах и небо в звездах сотрутся в стеклянную пыль если мы будем созерцать их в розницу как свойственно людям а у кошек или сов нет этой болезни в их сознании всякий выступ в паз и если не мнить себя на положении особом признаешь что мир награда кошкам и совам если бог теперь умер и нет его с нами мы каждый свой хронометр собираем сами только не та шестерня да не к той пружине кошки здесь свои а мы похоже чужие девушки вышли замуж собаки издохли салаку закатали в банки уж не бог ли тело сидит за столом оно усомнилось наказание ему душа или милость он говорит послушай условимся скажем полагать человека мыслящим пейзажем река без берегов бред любой низ без верха фикция без дерева не вырастет ветка по беркли вряд ли но даже если по юму что-то дышит на свете и думает думу не утлый вид из окна а весь простор в целом наше мокрое в сухом и черное в белом прискорбно горе но в нем оправданье счастью даже братоубийца окажется частью совместной милости стать лучше или хуже значит умереть внутри рождаясь снаружи не деля на обитателя и обитель жизнь где каждый сам себе режиссер сам зритель кошка совесть пьесы сова защитник чести и не сегмент вселенной а навсегда вместе алкоголь на исходе сметена капуста пустота в стаканах и в самом теле пусто спят в постелях братоубийцы спят святые как при царе горохе при хане батые

Интервал

в припадке дури в приступе тоски он принялся сортировать носки непарные препоручая предку по женской линии сиречь в пизду и два вдобавок в пепельную клетку совпали но не нравились ему закончив эти грустные труды он вскипятил количество воды примерное на миг застрял в сортире там презабавный в зеркале урод и как герой перова на картине стал пить свой чай покуда не умрет стояла ночь в одном ее конце ему сатурн подвесили в кольце а на другом нарисовали землю с пронзенной мошкой на карандаше с ним стало быть но с неизвестной целью желанья нет отгадывать уже устав над кружкой горе горевать он снес носки в комод и лег в кровать в окне напротив допоздна не гасло там годовой морочили отчет он все не умирал но было ясно что интервал отсрочки истечет

«когда не станет нас наступит лес…»

когда не станет нас наступит лес все эти звери спустятся с небес искать забытый воздух слушать запах всей осени распутывать следы друг друга и подолгу у воды стоять урча на бархатистых лапах потом зима с авророй и пургой я даже знаю в ком сезон-другой воспоминанье будет шевелиться но в вечности часы бегут скорей без боли из сознания зверей исчезнут человеческие лица однажды вся земля была у нас но человек обуглившись угас а зверь горит все ярче он собака лиса и слон он иногда затих но возвратится быть одним из них и хорошо бы но нельзя однако

Репетитор

у них в квартире душно пахло супом порой с уклоном к жареной хамсе бог отдохнул на этом мишке глупом хотя он с детства был еврей как все и я по материнскому призыву хотя досуг иной предпочитал жевал с ним в детстве алгебры резину что складывал а что и вычитал он алгебры не одолел ухаба и в техникум вечерний угодил в три топора хамса благоухала в загривок мне когда я уходил он стал плохим и подбирал окурки он с урками сошелся у ларька но из евреев никакие урки там не лас-вегас все-таки пока потом у них была на дамбе драка его сдала без трепета братва но через год вернулся и от рака за шесть недель скончался в двадцать два он снится мне теперь и между нами вода неисчислимая течет печально быть счастливым временами как будто за чужой заочно счет и если взгляд попятный поднимаю на потное с геранями окно весь запах заново и понимаю что репетитор из меня говно

«нетрудно умереть я умирал…»