Помоги проекту - поделись книгой:
Недалеко от площади Альма, на газоне между двумя аллеями, скрючившись, лежит какой-то человек. Мимо него, не останавливаясь, проходит женщина, бросает на него быстрый взгляд. Я делаю вывод, что он не мертв.
На станции метро Сталинград в вагон поднимается укутанная во все белое фигура старого араба. Он похож на бедуина, потерявшего свой караван и бродящего между станциями Сталинград и Барбэс в его поисках.
По радио сообщают: «Президент Франции позвонил Борису Ельцину». В течение нескольких секунд я представляла себе образ Франсуа Миттерана.
В тот же вечер президент Ширак произнес посмертную хвалу солдату ООН, убитого в Сараево. Он читает, акцентируя каждое слово. Это был небольшой текст, распределенный на множестве маленьких листочков, которые он перекладывал один под другой. Механически, после каждого предложения он поднимает глаза. Он не умеет еще «делать взволнованный вид», тщательно скрывая, что он находится здесь по долгу службы и в первый раз в жизни видит текст, написанный одним из его секретарей. Солдату миротворческих сил было двадцать два года.
Все больше и больше бездомных повсюду продают «Ля рю», «Ле ревербер»: в метро, у входа в супермаркеты, во время красного сигнала светофора под дождем. Машины не опускают своих стекол, ведь это «газеты бездомных», а не настоящая пресса.
В вагон пригородного метро поднялся продавец газет, едва сошел предыдущий. «Здравствуйте, меня зовут Эрик, я безработный. Если у вас есть желание мне помочь, купите «Ля рю». Всегда один и тот же голос, набирающий силу, чтобы заставить людей прекратить разговоры и обратить на себя внимание. Затем силуэт, более или менее быстро идущий по вагону, отыскивающий или нет взгляды людей, в зависимости от усталости и разочарования. Это был молодой человек в очках, в непромокаемом, несмотря на жару, плаще. У меня есть сын, которого тоже зовут Эрик.
В Тилье-ан-Вексэн, на муниципальной трассе А14, на фасаде большого дома, стоящего на углу улицы со светофором, огромными буквами написано:
Анонимный автор пожелал, чтобы сотни автомобилистов, останавливающихся на красном светофоре, читали эту позорную для кого-то надпись, литоту, направленную на поражение. Испытывая при этом огромную радость от того, что множество людей станут свидетелями этого позора.
Возможно тот, кому адресовано это оскорбление живет в этом доме и не осмеливается стереть то, что снова расцветет следующей ночью.
Первый указ мэра о запрете попрошайничества и «нахождении в лежачем положении» некоторых людей на тротуарах города. Это должно было случиться.
Уже давно пора убрать, наконец, этих живых существ, выставляющих напоказ свои бесформенные тела, держащие в руке литровую бутыль дешевого французского вина. При виде таких людей, туристы, расположившиеся на террасах кафе, испытывают смущение.
Лежачая позиция — это позиция любви, сна и смерти. Непринужденности и остановленного времени. Это мировоззрение, отрицающее существование цивилизации и прогресса. Это искушение.
Сербские войска снова вошли в Сребренницу, Зепу, так как никто не способен теперь представить себе настоящую войну, ни
Вчера на станции метро «Сэн — Мишель» прогремел взрыв. Это случилось в половине шестого вечера. Семеро погибших, есть раненые, у которых серьезно повреждены ноги. Было выбрано наиболее удачное место для взрыва бомбы, словно капля кислоты, брошенная в муравейник. Мы пока не знаем всех имен погибших на станции «Сэн — Мишель». Пройдут недели, месяцы, и мы, как если бы ничего не произошло, также будем ожидать прибытия поезда на этой платформе, где были покалечены тела людей.
Сегодня, накануне Рождества, возвращаясь из рыбного магазина, я дала десять франков мужчине, сидевшего, прислонившись к урнам перед самым спуском по грязным ступенькам к станции метро. Лицо, изможденное алкоголем и бедностью. От него плохо пахло. «Счастливого рождества!» — крикнул он мне.
На автомате я ответила: «И вам того же!» После этого я почувствовала к себе такое отвращение, что, чтобы смыть чувство стыда, я захотела укутаться в его пальто, целовать его руки, чувствовать его дыхание.
1996 год
Обнаружили тело Селины Фенар, девятнадцатилетней девушки, пропавшей без вести в Англии неделю назад.
Согласно результатам вскрытия, она была убита не сразу после своего исчезновения. В течение нескольких дней она подвергалась заточению прежде, чем обрести смерть. Вероятно, водителем — дальнобойщиком, который посадил ее в свой грузовик, когда она ехала автостопом… Этот отрезок времени между ее исчезновением и убийством, эти несколько дней, когда она
На автозаправочной станции «Мобайл», ближе к вечеру. Служащий стоит у кассы, слушая радио. Я — единственная клиентка. Он берет рассеянно мою кредитную карту, вставляет ее в аппарат. Легкая улыбка появляется на его лице. Он слушает «Большие головы» по РТЛ. Ведущий обращается к одной из слушательниц: «Итак, значит вы абсолютно согласны с тем, чтобы называть вещи своими именами, ну, я не знаю, например
Политики и, в свою очередь, журналисты произносят коллоквиум, саммит, раздувая эти простые слова, чтобы придать им значимость. Это политико-журналистское произношение очень напоминает произношение школьных учителей, читающих своим ученикам диктант. Кажется, что Ширак, Жюппе и другие хотят сделать народ более образованным, научить его орфографии и литературному языку.
Можно разыграть сценку, датирующуюся прошлым годом.
Перед зрителями на землю ставят пару ботинок, желательно на высоком каблуке. Во внутрь засовывают зажженную сигарету, позаботясь при этом сделать как следует затяжку, чтобы вызвать густой дым. Затем зрителям предлагается посмотреть на эту пару обуви, из которой вьется дымок. Задается вопрос: «Что это такое?» Среди присутствующих недоумение, вопросительные ухмылки. И тогда нужно сказать: «Это один тип, ожидавший автобус в Сараево».
Эта сценка вызывает взрыв смеха при условии, что она театрализована: нужно обязательно видеть ботинок, откуда выходят легкие кольца дыма. За одну секунду (время, необходимое гранате) мы
Описывать эту сценку — возможно, не самый худший способ, чтобы не забыть войну в Боснии.
Из здания вокзала попадаешь в подземный туннель, где останавливаются автобусы. В небольшой нише расположился ярко освещенный «Снак», где можно купить сэндвичи и напитки. У подножья эскалатора, который, как правило, не работает, несколько африканцев раздают листовки. На земле — баночки с пивом.
Постепенно, вокзал Сэржи-Префектюр начинает походить, в сокращенной модели, на все многолюдные вокзалы мира: Марсель, Вена, Братислава. И в каждом какая-нибудь девушка сидит в глубине «Снака».
Надпись на стене вокзальной парковки «If your children are happy they are communists», и т. д., начинает понемногу стираться. Надпись «Эльза, я тебя люблю» исчезла. По-прежнему остается
Вот уже несколько недель за плитой у меня жила мышь, накапливая съестные запасы из остатков пищи и подкладывая кусочки шерстяных изделий для своего будущего гнезда. Как только зажигалась плита, распространялся запах мочи. Мышь прилагала все усилия, чтобы остаться в своем гнездышке. Каждую ночь она приносила туда остатки пищи и шерстяные нити, которые я выметала днем. Чтобы с этим покончить, позавчера, я поставила мышеловку. Мышь сожрала сыр, минуя эту ловушку. Такое разумное поведение должно было быть, вероятно, компенсировано, но мне было все равно: я снова установила ловушку. Этим утром я обнаружила ее тело сдавленным прямо посередине, голова на боку, глаза выпучены.
Я вытащила ее тельце из ловушки, бросила в мусорное ведро. В последний раз я подмела за плитой, собрала остатки шерсти и пищи. Я привыкла уже к ее существованию. Когда я пользовалась плитой, когда я открывала духовку, я знала, что она там, внизу, прислушивается ко всем шумам, узнавая их, великолепно адаптировавшись к жизни на моей кухне. Даже жар духовки не мог ее больше удивить. Я прервала связь, которая соединяла меня с живым существом.
В магазине Леклерк, в овощном отделе сильный запах туалетной воды Жавель, опьяняющий, словно запах спермы.
Борис Ельцин принес клятву на Конституции. Пятиминутная церемония.
Глава второй могучей державы мира выглядел почти неподвижным, растолстевшим, с неровной походкой. Кажется, что он превратился в каменную статую.
П, неодобрительно упрекает свою мать, что та играет в лото. Она отвечает ему, что играет, потому что «находится в ожидании чего-то неизвестного».
Полный вагон метро. Слышится женский голос, становящийся громче с каждым словом: «Будьте немного человечнее!» Воцаряется тишина. Ужасающий голос, рассказывающий о своем несчастье, обвиняющий человеческий эгоизм, теплые людские задницы и т. д. На нее никто не смотрит и никто не отвечает на ее гнев, потому что она говорит правду. Сойдя на платформу, она сталкивается с людьми, несущими сумки с рождественскими подарками, она осыпает их бранью: «Вы лучше бы дали денег беднякам, чем покупать все эти безделушки». И снова правда. Но подают не для того, чтобы сделать добро, а чтобы тебя полюбили. Подать бездомному только лишь для того, чтобы он совсем не сдох с голода — невыносимая мысль, и от этого он вряд ли нас возлюбит.
1997 год
Когда я уже готовилась спуститься на станцию Шатле, громкий женский голос спросил меня: «На ветку пригородного метро в Аль — это не с этой станции?» Я сказала ей, что она может доехать туда и со станции Шатле. Она направилась к противоположной платформе, и я показала ей жестом вернуться. И в этот момент, может быть несколькими секундами позже, в громкоговорителе раздался женский голос: «
Спокойствие людской толпы впечатляло. Я была готова растолкать всех людей.
Бесконечные минуты, перед тем, как я увидела выход на улицу. На тротуаре, перед входом на станцию, была припаркована пожарная машина. Столпившиеся люди спросили меня, что происходит. Я не ответила. Я быстро шла по улице Риволи ни о чем не думая, говоря себе, что люди еще не знали, что на станции Шатле произошел терракт, что, несмотря на раненых и погибших, люди продолжают жить, как ни в чем не бывало, как это было на станциях Сэн-Мишель и Порт-Руаяль. Затем я вспомнила, что мне нужно было ехать до Опера, значит, мне надо было сесть в автобус. Медленно, я вышла из шокового состояния. Вероятно, никакого терракта и не было, а произошел всего лишь несчастный случай. Позже я с удивлением вспоминала ту женщину, которой я была в течение часа.
Магазин Леклерк. Около кассы молодой человек высокого роста, с лицом, усыпанным угрями, закончил укладывать свои зарегистрированные покупки в тележку. В момент оплаты он смотрит, ничего не говоря, над головами покупателей во внутрь магазина, показывая таким образом, что он кого-то ждет, вероятно, свою жену, у которой находится кошелек. Все ждут. Обычные раздраженные выражения лиц. Женщина — кассир снимает трубку внутреннего телефона: «Ожидающий чек». Чуть позже приходит менеджер, который производит манипуляции с кассой при помощи ключа. Кассир переходит к следующему клиенту. Молодой человек оставляет свою тележку и направляется в глубь магазина, потом возвращается к нам, преследуемый толпой без своей спутницы.
Кассирша не перестает бросать на него подчеркнуто враждебные взгляды, продолжая обслуживать следующего клиента. Закончив, она покидает кассу, демонстративно идет к оставленной полной тележке, отставляет ее в сторону, снова усаживается и принимается пробивать мои покупки. Молодого человека, углубившегося в отделы в поисках жены, больше не видно. Когда я оплатила свои покупки и толкала уже свою тележку к выходу, молодой человек снова возник, один, крутящий головой во все стороны, постоянно с какой-то странной невозмутимостью. Может быть, его жена примеряет брючки в кабинке или играет с ним в прятки, забавляясь, видя, как он бродит между отделом для садоводов и кормом для собак, чтобы посмеяться, отомстить или унизить его перед всеми.
Или даже она выбрала этот момент, чтобы оставить его, унеся с собой деньги и ключи от машины. А возможно, она повстречала другого мужчину, и они сейчас целуются в ближайшем кафе или занимаются в туалете любовью. Интерпретации реальности почти бесконечны.
45 процентов населения не имеют ничего против того, чтобы в верхней палате Парламента присутствовали депутаты от Национального Фронта.
Брюно Мэгрэ по Европе-1: «Наши идеи находят поддержку у французского населения, мы не нуждаемся в пятнадцати депутатах, нам достаточно двух трех».
Пятьдесят девять процентов населения одобряют закон Дебре, согласно которому каждый иммигрант — это потенциальный преступник, и его можно будет выдворить из страны, используя самый малейший повод.
Мы прибыли в четырнадцать часов на Восточный вокзал для участия в конференции против указа Дебре. Народу чуть больше, чем в обычную субботу.
Группа сотрудников общественного мнения поджидает нас у входа из метро: «Вы идете на манифестацию? Не могли бы вы ответить на несколько вопросов?» Мы отвечаем, прислонив листок к окну кафе. Мы спускаемся на бульвар Мажента до ресторана «Да Мино», место, где ассоциация «СОС РАСИЗМ» назначила встречу с деятелями кино, также высказывающими свое недовольство. Они сейчас обедают в веселой, непринужденной атмосфере. Мы уходим, снова поднимаемся к Восточному вокзалу, где перед памятником Депортированным должны были митинговать писатели. Там никого нет. Должно быть, еще очень рано. Позже приходят люди, обнимающие друг друга, среди которых высокий лысый тип в шляпе с широкими полями, очень артистичный. В самом центре вокзала писатели образовывают круг вокруг этого человека, плечо к плечу, показывая только спину. Складывается впечатление, что, чтобы его разжать нужно приложить усилия. Таким же образом образуется вторая группа. В отличие от вечеринок, где они с легкостью перемещаются из одного салона в другой, смотря прямо перед собой, в этом здании Восточного вокзала писатели спаиваются один с другим, разрывая свой круг только лишь для того, чтобы впустить в него вновь прибывших знакомых, приветствуя их громкими возгласами.
В три часа, покинув вокзал, толпа заполнила бульвар Мажеста. Мы потеряли из виду группу писателей, находившихся в первом ряду манифестующих и теперь мы в самом центре анонимной толпы. Мы шествуем таким образом до шести часов вечера между аллеями, наполненными людьми. Единственное действо в этот момент заключается в том, чтобы
Громкий голос в вагоне метро: «Сегодня я не продаю газет, я продавал их, но это никому не интересно». Мужчина внимательно смотрит на людей, которые вышли на улицы, чтобы выразить свой протест против указа Дебре, но никто не выступает против безработицы: «нужно продолжать спать на улице и помирать с голоду». Снова, в который раз, голос говорит правду. И тут же с яростью: «В 89 году королю снесли голову; сегодняшние люди не смогли бы это сделать. Они бы струсили». В течение всего этого времени я проверяю работы моих студентов, анализирующих текст
Денег я ему не дала. Позже появился аккордионист, который играл мелодии песен Далиды. Непреодолимое желание полезть в кошелек за монетой, как если бы удовольствие сильнее толкало подать милостыню, нежели чем обнаженная видимость нужды.
По радио Ален Мадлен отвечал на вопросы слушателей, звонивших с жалобами: «Зарплата снижается, мое пособие уменьшается, я теперь безработный, Рено сократил рабочие места. На каждый вопрос Мадлен отвечал неизменное: «Нужно создать новые рабочие места». Он произносит «
В какой-то момент Мадлен упоминает о своем происхождении: «Мой отец был квалифицированным рабочим. Я знаком с квитанциями по оплате». Как будто он остался таким же маленьким мальчиком из рабочего квартала.
Эта речь, наносящая оскорбление здравому смыслу людей, была произнесена бывшим министром без всякой надежды вмешаться, чтобы раскрыть эту ложь и выразить свое презрение. Слушатели не имели возможности, в свою очередь, его «оскорбить», из-за страха, что могут отключить микрофон. Они ни могли спросить, а сколько он зарабатывал в месяц, где он жил, какие рабочие места он «соз-дал» сам. Кроме того, радио делало разумными и обоснованными предложения, казавшиеся полным абсурдом, но высказанные авторитетным голосом. Мне лично было стыдно (поэтому я и пишу эти строки).
Габриэль Рюсье покончила с собой первого сентября 1969 года. Ей было тридцать два года. Она была посажена в тюрьму, потому что полюбила одного из своих учеников, которому было всего восемнадцать лет и который в то время считался «несовершеннолетним». Кайат по этому сюжету снял фильм «Умереть любя» с Анни Жирардо в роли Габриэль Рюсье и с музыкой Шарля Азнавура. Она умерла не от любви, а от осуждения ее обществом, сознание которого было изменено шестьдесят восьмым годом. Сначала семья: разведенная, она отрывает молодого человека, университетского мальчика, от его расписанного по часам будущего: учеба, женитьба на девушке своего круга. Будучи матерью двоих детей, она высмеивает этой связью с молодым человеком ведущую роль и «самую высокую миссию» женщины. Затем школа: будучи учителем, она разрушает границу между преподавателем и учеником, выставляет напоказ скрытые желания между одними и другими. В конце правосудие, пользуясь своими правами, выполняет волю школы и общественности. Габриэль Рюсье становится искупительной жертвой шестьдесят восьмого, своего рода великомученицей нашего времени.
Закрытие заводов Рено в Виворде, в Бельгии, вызывает первую волну всеобщеевропейской забастовки. В это же время биржа продолжает «парить» (сам образ — легкий, красивый, тогда как для безработных это слово наполняется зловещим смыслом: «угрожающий, бьющий»). Одним словом, это означает, что люди вычеркнуты одним росчерком пера, чтобы другие, например, акционеры, обогащались. В крайнем случае, смерть одних могла бы быть охотно принята, чтобы другие благодаря ей делали состояние. Нам показывают квалифицированных, оставшихся не у дел рабочих, но никогда не показывают акционеров, прячущихся за своими деньгами. На Кубе дети берут напрокат игрушки других детей.
Сегодня вечером, в течение целого часа, Летиция, студентка одного из университетов, рассказывала на Франс Интер о своей работе на «линии желаний». Женатые мужчины звонят ей во время работы из своих офисов, холостяки — вечерами и по выходным. Наибольший наплыв в день Святого Валентина и на Святого Сильвестра, так как они не могут перенести в это время одиночества. Летиция заставляет их думать, что находится у себя дома (что позволяет ей прерывать сеанс, сообщая, что в дверь звонит почтальон), что она занимается этим не из-за денег, а потому что она любит это делать, и они ей верят: «Ты настоящая шлюшка!» Они уважают свою женщину, отказывающуюся заниматься содомией и делать глубокую фелляцию. Все ее уверяют, что их половой орган имеет в длину по меньшей мере двадцать два сантиметра в состоянии эрекции, и не знаю уж сколько в диаметре. Они говорят: «Послушай мою письку». Это забавно.
Винсент Ван Гог в одном из своих писем: «Я стараюсь передать самые быстрые движения нашей современной жизни».
В Педагогическом колледже на улице Улм, чешский профессор, лет сорока ждет в коридоре: он должен скоро выступать на конференции. Его волнение очень заметно. Мы, десять — двенадцать человек, входим в аудиторию. Он начинает читать свой текст слегка дрожащим голосом. На нем симпатичный зеленый костюм и рубашка под цвет галстука. Сколько тревог, может быть, бессонных ночей из-за одного часа речи для десяти слушателей, из которых некоторые, как обычно, записывают что-то только для того, чтобы расчистить себе путь для наступательных действий против оратора. Для профессора, для нас, слушающих его, сознание которых скользит от реального к скучному в этот жаркий день, речь идет о
От рождения до самой смерти наша жизнь проходит все больше и больше между супермаркетом и телевидением. Такая же пустая и глупая, как раньше между полем и вечерней зарей.
Умерла Жанна Кальман, стодвадцатидвухлетняя старушка, самая старая представительница человеческого рода. Почти общенациональный траур. После себя она не оставила ни какого свидетельства, которое можно было бы предать всеобщей огласке, ни даже своего личного дневника. Ее единственное произведение — это ее продолжительная жизнь, выходящая за рамки возможного.
Жанна Кальман воплотила в себе всю эпоху.
Эпоху, которую мы не смогли бы пережить. Ее существование не вписывается ни в какие рамки с нашим существованием, и даже с существованием наших родителей и родителей родителей. Ее глаза видели мир, который мы не можем даже себе представить. Ей было десять лет, когда в четырнадцатом году солдаты уходили на войну с цветком в дуле ружья. Согласно обычному предположению, она «могла бы знать» Мопассана, Верлена, Золя, Пруста, Колетт, Равеля, Модильяни, которые уже давно умерли, которым было далеко до ее прожитых лет. Можно было мысленно провести этой женщиной, словно маркером, через все страницы прожитого века. Уцелевши физически, у нее не сохранилось практически никаких воспоминаний о прошлом; единственное, что она запомнила — это убийство царской семьи в 1917 году. С биологической точки зрения, Жанна Кальман представляет собой эпоху, не испытавшей ни ужасов, ни потрясений.
В 1995 году, несколько сотен человек умерли в бедных кварталах Чикаго вследствие сильнейшей жары. Они заперлись в своих домах и боялись выйти на улицу. Сто одиннадцать тел не смогли быть опознаны, так как они не были востребованы родственниками. Устроили коллективные похороны.
«Вырытая бульдозером яма имела в длину около пятидесяти метров. На ней нет ни эпитафии, ни надгробного камня».
В ночь с субботы на воскресенье на мосту Альма, в туннеле, в автомобильной катастрофе трагически погибла принцесса Диана и ее возлюбленный.
Яркий контраст между всеобщим шоком, вызванным смертью принцессы, и безразличием перед гибелью пятнадцати человек, задушенных в Алжире. Мы ничего не знаем о жизни убитых алжирцев, но мы знаем все о Диане, о ее несчастном браке, о ее детях и миниюбках. За историей ее жизни следили годами, с Дианой идентифицировали себя большинство женщин: «Хоть и принцесса, но похожа на нас». История неизвестных алжирцев начинается с их смерти. Ни их количество, ни несправедливость и варварство, которые стали причиной их гибели не вызывают такое количество эмоций, как личная история молодой, красивой и богатой женщины.
Смерть принцессы Дианы заставляет нас задуматься о несправедливости судьбы. Мы плачем, узнав о гибели принцессы. Ее смерть — утешение. Но из-за гибели задушенных алжирцев появляется чувство стыда, потому что мы никак на нее не реагируем.
В книжном магазине аэропорта Ванкувера, среди упаковок бестселлеров, выложенных на полках, разместилась книга, посвященная оргазму от издательства «Шитбрук». Вверху подзаголовок: «The ultimate pleasure point: the cul-de-sac».
Поделиться книгой: