Под грозой и солнцем

Под грозой и солнцем

ОТ КАРЕЛИИ ДО КАРПАТ

Повесть

Авторизованный перевод с финского М. ЗОЩЕНКО.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лес пылал вокруг, но никто не тушил пожара. Дым окутал сосны и кусты можжевельника, густой пеленой опускался на мягкий мох.

В горящем лесу изредка рвались снаряды. С глухим шумом валились срезанные под корень деревья, и еще яростней трещал сухостой, разбрасывая вихри искр и пылающие ветви.

Впереди была река. Наводчик ручного пулемета Вейкко Ларинен, не отрываясь, следил за ее медленным течением. Он не замечал ни дыма, ни грохота, ни падающих деревьев. Он видел только реку и слышал плеск воды. Казалось, до берега рукой подать — нужно лишь немного проползти, припасть губами к реке и пить, пить…

Ларинен обвел запекшиеся губы сухим, горячим языком.

До реки не более тридцати метров, но она недосягаема: на том берегу — противник, и его пулеметы не смолкают ни на минуту.

Батальон подошел к реке утром. За эти несколько часов финны дважды бросались в атаку, но каждый раз откатывались за реку.

Сейчас, вероятно, полдень. Сквозь тяжелый и едкий дым проглядывает огромное багровое солнце.

Командир отделения, усатый, немолодой сержант Куколкин, подполз к наводчику.

— Ларинен, ты не приметил, где у них пулемет?

Вейкко отвел глаза от воды:

— Вот за тем кустом, должно быть.

Молоденький боец Пекка Торвинен, лежащий справа от пулемета, с живостью подхватил:

— Да, да, за этим кустом… Уж больно сильно сечет…

Торвинен приподнялся на локте и показал куда-то вперед, но сквозь дым можно было разглядеть лишь потемневшую реку да горящие дома на том берегу.

— Деревня горит! — крикнул Андрей Монастырев.

Монастырев лежал позади пулемета, всем своим нескладным телом прижимаясь к обгорелой земле. От едкого дыма по закопченному лицу бойца текли слезы, оставляя на щеках светлые полоски. Он с тревогой смотрел на пригорок, туда, где из окон двухэтажного здания вырывались рыжие языки пламени.

— Деревня, деревня горит! — повторял Монастырев, словно прося о помощи.

— Помолчи ты! — прикрикнул на него сержант Куколкин. — Может, это родная деревня Ларинена, и то он молчит, не скулит, как ты.

— Это не моя деревня, — протирая изъеденные дымом глаза, сказал Ларинен, — но я там бывал. А это большое здание, что горит, — клуб, построенный год назад. Я писал об этом клубе в газете.

— Всё черти сожгут, ничего не оставят, — голос Монастырева дрожал от злости. — Как горит… Глядите…

Тяжелый грохот разрыва прижал бойцов к земле. Позади, совсем близко, ломая ветви соседних деревьев, упала высокая сосна. Тотчас раздался еще взрыв — сухой и резкий. Он немедленно повторился в другом месте. Начался артиллерийский налет.

Лес завыл, загрохотал, зашатался.

Несколько минут длился этот огневой шквал. И вдруг стих. Снаряды снова рвались лишь в глубине горящего леса.

Когда Вейкко Ларинен поднял голову, он увидел сквозь дым финнов, переправлявшихся на этот берег.

Некоторые уже выходили, отряхиваясь, из воды. Позади плыли и барахтались в реке остальные.

Ларинен ударил из пулемета по фигурам людей, то и дело исчезавшим в клубах дыма. Он разворачивал ствол пулемета то вправо, то влево, щедро поливая свинцом берег перед своим окопом.

Торвинен торопливо подавал диски, со страхом поглядывая в сторону реки.

Однако финны уже были на этом берегу. И тут пулемет Ларинена смолк. Патронов в дисках не оставалось.

Кругом стреляли и дрались врукопашную. Андрей Монастырев, размахивая винтовкой, как дубиной, ринулся к берегу, тесня финнов.

Торвинен вопросительно взглянул на Ларинена.

— Пошли! — крикнул Ларинен. И, подобрав с земли автомат, побежал к реке.

Здесь было меньше дыма и дышалось свободней. Финны, мокрые и черные, перемазанные сажей и кровью, дрались яростно, но, не выдержав натиска, бросились к воде, удирая вплавь к своему берегу.

Ларинен стоя стрелял из автомата по отступавшим.

Артиллерийский огонь прекратился, и теперь явственно доносились крики и проклятья плывущих по реке людей.

Ларинен продолжал стрелять, шаг за шагом приближаясь к берегу. Он кинулся к самой воде: догнать врага, уничтожить. Но кто-то схватил Ларинена за руку. Он оглянулся. Перед ним стоял сержант Куколкин.

— Ну, куда ты, куда? — крикнул сержант. — Нет приказа наступать, незачем тебе и в реку соваться.

Ларинен смущенно улыбнулся.

К вечеру выяснилось, что противник начал глубокий обход. На прежних позициях нельзя было оставаться, и батальон стал отходить на восток.

Шли болотом. Легкий ветер обвевал уставшие лица, в воздухе чувствовалась вечерняя прохлада.

Бойцы с трудом передвигали ноги. Многие оглядывались на опушку горящего леса и на деревню, охваченную огнем, оглядывались, словно прощаясь с чем-то родным и близким.

Поминутно оглядывался и Ларинен. Но он смотрел не на горящие дома, ему хотелось отыскать среди бойцов Торвинена, однако того нигде не было.

Ларинен подошел к сержанту Куколкину.

— Торвинен куда-то исчез.

Куколкин ничего не ответил. Лицо его было мрачно, он шел тяжелым размеренным шагом, сжимая в зубах давно погасшую цигарку.

Солнце зашло, на востоке вновь заалело небо. Так всегда бывает в Карелии в это время года — одна заря сменяет другую.

Батальон остановился на берегу озера в густом сосновом бору.

Бойцы, раздевшись по пояс, принялись мыться. Мылись деловито, поливая друг друга водой.

Гремели котелки возле дымящихся полевых кухонь.

Поев, люди ложились на седой, серебристый ягель и тотчас засыпали.

Ларинен прилег под сосной рядом с Куколкиным. Сухой ягель мягко шуршал под плащ-палатками. Было приятно лежать на мягком мшистом ковре. Сквозь сосновые ветви виднелись голубое небо и быстро несущиеся легкие облака.

Кругом было тихо, но Ларинен все еще слышал треск и стоны, грохот разрывов и проклятья, видел горящий лес.

Ему захотелось вдруг поговорить о чем-то другом, о давнем, далеком. Повернувшись к сержанту, он начал:

— Знаешь, однажды… Это было давно…

Куколкин прервал Ларинена:

— Однажды… Несколько часов назад мы снова отдали противнику шесть километров нашей земли!

Внизу, почти у самого озера, кто-то читал фронтовую газету. Слова приглушенно доходили до Ларинена:

«Все, что мы создавали годами, все, что строили, подвергается разрушению… В опасности наши родные и близкие, в опасности наша великая советская родина…»

Три выстрела раздались вдалеке. С отвратительным воем пронеслись снаряды и разорвались в лесу. Ларинен вскочил и, волоча за собой плащ-палатку, стал спускаться по склону. Куколкин остановил его:

— Постой, постой! Нельзя же новую плащ-палатку волочить по земле. Надо сложить ее вдвое, затем еще вдвое и потом скатать.

Ларинен вернулся, снова растянул свою плащ-палатку и лег. Но сон не шел. Ларинен лежал с открытыми глазами и думал о Торвинене, стараясь отогнать тревожные мысли.

— Спи, Ларинен, отдыхай, пока можно, — добродушно проговорил Куколкин, — наверно, скоро в поход.

И вскоре послышалось мерное дыхание сержанта.

Рано утром Вейкко обошел всю стоянку батальона. Он надеялся отыскать Торвинена. Однако его нигде не было.

Между тем бойцы батальона поспешно укрепляли занятую позицию, противника ожидали со стороны болота.

Вместо пропавшего Торвинена Ларинену дали другого бойца. Это был высокий, худощавый, порывистый в движениях молодой человек. Сняв пилотку и помахивая ею, он направился к Ларинену, который возился у своего пулемета, маскируя его только что сломанными свежими ветками.

Подойдя поближе, боец, улыбаясь, произнес:

— Меня направили к вам. Будем знакомы — Николай Матвеев, начинающий геолог, — и с любопытством посматривая на Ларинена, спросил: — Ну, а вы кто будете?

— Я — солдат, — буркнул Ларинен.

Матвеев рассмеялся.

— Сейчас-то мы все солдаты, — сказал он. — Я спросил вас о другом. Кем вы были перед войной?

— Журналистом был, — сухо ответил Ларинен. — Я местный, из Карелии. Когда-то учился на агронома.

— Ах, вы из Карелии? — воскликнул Матвеев. — А я отлично знаю вашу Карелию, даже лучше, чем свой Урал. Здесь все места исхожены мной вдоль и поперек, ведь я принимал участие в геологической экспедиции… Тут у вас богатейшие недра!

Ларинен прервал Матвеева:

— Ты с пулеметом хорошо знаком?

— Знаком, но не особенно.

— Диски мне будешь подавать. Да только запомни — наводчику подают диски с правой стороны, а не с левой.

— А если наводчик левша? — спросил Матвеев.

Ларинен с трудом поборол улыбку и, нахмурившись, ничего не ответил. Однако этот живой и немного суетливый парень явно нравился ему.

Солнце опустилось за лес, и первые летние комары назойливо запищали над ухом.

Матвеев энергично сражался с комарами, во множестве уничтожая их. Ларинен неподвижно лежал возле пулемета. Он плохо спал ночью, и теперь его клонило ко сну.

Где-то высоко в небе шуршали мины. Или это ветер шуршит, качая вершины сосен?

Вдруг Матвеев насторожился и с тревогой стал всматриваться в глубь леса. Ларинен тоже прислушался.

В лесу за болотом явственно раздавался какой-то шорох. Быть может, трещали ветки под ногами или щелкали затворы.

Матвеев привстал, чтоб лучше разглядеть.

За деревьями мелькнули синие фигуры. Это головной дозор противника вышел на болото. За ним, на некотором расстоянии, двигался основной отряд.

Выждав, Ларинен нажал на спусковой крючок. Болото мгновенно ожило, словно осиное гнездо, которое разворошили палкой. Синие фигуры вскакивали, пытаясь бежать вперед, но тут же падали и, прижимаясь к земле, ползли. Потом снова вскакивали и снова падали, падали, падали…

Сдвинув пилотку на затылок, Матвеев проворно устанавливал диски. Но по живости своей натуры он то и дело привставал на колено, как будто хотел проверить результаты стрельбы.

— Ложись! — крикнул Ларинен и с такой силой нажал на спусковой крючок, что пальцам стало больно. Нет, он не подпустит этих синих к своей огневой точке, как не подпустил в тот день, когда исчез бедный Торвинен.

По всему болоту справа и слева гремели выстрелы, и это подбадривало пулеметчиков.

Но вот стрельба стала постепенно утихать. Враг отступил, скрылся в чаще.

Бойцы еще поглаживали разогревшиеся стволы винтовок и утирали мокрые от пота лица, когда пришел приказ вновь отходить. Они тотчас поднялись и отделениями повели перебежку к дальнему лесу.