Помоги проекту - поделись книгой:
– Зато я знаю! Я таких кукол в Охотном ряду видел, они под полтос стоят! Может, у неё и проба где-то есть.
Я включил фонарик на своей древней «Нокии» и обследовал потайные места Арлекины на предмет проб или хотя бы бирок с названием фирмы. Не судите меня строго, как говорится, хмельной ум вполовину трезвого.
– Ладно, – сдалась Таня, устав от спора. – Может, сколько-то и дадут.
На том и порешили.
Когда мы пришли к ней домой, в коммуналку, в комнате соседей было тихо и мертво. Часы показывали пять-тридцать утра. Странно, а в моём сне было без чего-то два, сонно отметил я, проваливаясь в сон.
Арлекина сидела в позе лотоса и неотрывно смотрела на меня.
– Очухался, покойничек, – хмуро констатировала она, лишь только я открыл глаза.
Подходящих случаю слов у меня не нашлось. Но спектр моих эмоций вы вполне можете себе представить.
– А ты что себе думал, там проснёшься – и в домике? – прочитала она мои мысли. – Хрена с два.
– Но ты же говорила…
– Ну, когда твоё тело осталось тут, я поняла, что это не сработает.
– То есть я оставался тут?
– Угу. Кстати, Первый от тебя уже отъел, – она посмотрела на меня и значительно добавила:
– Первый из Сорока́.
Я хотел спросить, о каких-таких Сорока́ она говорит, но потом передумал. Кажется, я и сам догадывался о чём речь. По крайней мере, ассоциация с сорока днями после смерти была абсолютно чёткая. И первый от меня уже отъел…
– Угу. Так что даже если ты вернёшься домой – в чём я теперь сильно сомневаюсь – то вернёшься не полностью.
Она приложилась к своей фляжке.
– Зато если уж вернёшься…
– Что?
– Ну… честно говоря, тогда всё будет ещё непонятней, – она принялась загибать пальцы. – Если Первый от тебя уже откусил, то одной сороковой части в тебе уже не хватает. Значит, в следующий раз Сорок передерутся, кому-то не хватит куска. Дальше, теория вторая: у каждого свои Сорок. Соответственно, может статься, Первый уже не захочет ещё один кусок от тебя, а Второй без Первого тоже не будет есть… не говоря о том, что твой Первый вообще может отравиться и сдохнуть, они же только мертвечиной питаются…
– То есть, если я выживу, то в следующий раз уже не умру?
– Потрясающий пример позитивного мышления, – хмыкнула Арлекина. – Ты сначала выживи, герой.
По-моему, я её уже не раздражал. По крайней мере, не так сильно, как вчера.
– Выпьешь со мной? – предложила она. – Не волнуйся, это просто «Олд Монк», ничего потустороннего.
Мы сидели и передавали друг другу фляжку, прихлёбывали обжигающий сивушный ром. Арлекина закурила, тут же адски закашлялась и выкинула сигарету вон. Сигарета приземлилась на бумагу и прожгла её насквозь. Из дырки пахнуло жареным мясом и завиднелись красные отблески, словно от большого костра кромешной ночью.
– Никогда не думал, что буду вот так вот запросто выпивать со Смертью, – признался я.
– Не. Смерть сейчас в командировке, в жарких странах, – флегматично отозвалась Арлекина. – Там американцы какую-то жатву устраивают.
Она вылила себе в рот остатки рома и с детской обидой заглянула внутрь фляжки.
– Ладно, пошли. Думаю, нам куда-то туда, – и мы пошли.
В этот раз тащились мы намного дольше, тащились, пока вдалеке, на самой границе видимости не показался дом.
Забавное это было зрелище: посреди чистого листа бумаги – халупа в стиле «курортный кошмар». Два уродливых этажа из крупных блоков ракушечника, крашенных поверх выцветшим индиго. Кое-где стеклопакеты, кое-где рассохшиеся деревянные рамы. Крыша – шифер, жесть, рубероид, в общем, с миру по нитке.
– …с миру по идее, – вполголоса пропела Арлекина, – мертвому землицы…
На заднем дворе на спущенных шинах страдал винтажный «Шэви-Камаро», настоящий динозавр, ещё из тех времён, когда двигатель объёмом в 6 литров скромно именовали small block. Багажник был приоткрыт, из него, как из сбесившейся оранжереи, рвалось наружу буйство роз. Розы, как им и полагается, были цвета артериального кровотечения. «Шэви» же менял цвет в зависимости от угла зрения.
– Знакомая машинка, – прокомментировала Арлекина и заглянула внутрь багажника. – А! Так вот куда он подевался.
– Кто? – мне стало плохо. В багажнике лежал полуразложившийся труп. И колючие стебли роз тянулись из слепых глазниц его черепа. Причём, судя по размеру розовых кустов и степени разложения трупа, начинали они расти ещё из живого человека. Поправка: если можно назвать человеком обладателя нежно-голубых костей, да ещё и слабо светящихся в полумраке багажника.
– Это Ангел, – ответила Арлекина. – Самый результативный головорез столетия, убил больше, чем ты съел котлет. Но связался, понимаешь ли, с одной нежной розой, прямо как маленький принц. А она поэт, ха-ха! – тут Арлекина встала в театральную позу и продекламировала:
– В глаза твои шипы мои ворвутся,
и прорастут кустами роз они!..
Как тебе?
– Хочешь сказать, это специально… это кто-то специально такое сделал? Зачем?!
– Ну, полагаю, она его пытала. А может, и просто так, для удовольствия. Да какая разница! Если тут её тачка – ты понимаешь, что это вообще означает?!
– Нет, – честно признался я.
– Тачка не может умереть, понимаешь ты? Она железка, она и так неживая!
Я всё ещё не понимал. Честно.
– Значит,
Я не стал влезать со своими соображениям и вопросами, вроде того, зачем кому-то вообще понадобилось добираться на тот свет. Или что дом – вот этот вот дом – он будто бы тоже неживой, и что теперь? Оказался же тут, почему бы и тачке не оказаться? В общем, неубедительно. Арлекина сердито зыркнула, словно опять прочитала все мои мысли.
– Так, ладно, умник. Иди-ка ты в гостиницу.
– ?
– Внутрь этой чёртовой халупы. Узнай, что с заселением, постарайся выбить нумер на двоих, но без предоплаты. Будет нам план Б, если не сможем сбежать, хотя бы не сдохнем тут. Окончательно. И самое главное: узнай, в каком номере Рыжая.
– ?
Арлекина закатила глаза.
– Рыжая. Хозяйка тачки. Подкати к ней. Попытайся уговорить добросить нас до живых. Понял? Точно понял? Тогда иди!
Я собирался поспорить, чисто из принципа, что́ я ей – мальчик на побегушках, но потом передумал. В конце концов, ясно, что всё равно придётся сделать, как она говорит. Да и что я терял? Ну отошьёт меня эта Рыжая в крайнем случае, что меня не отшивали ни разу, что ли? Переживу.
Где-то неподалёку послышалась музыка. Музыка с большой буквы. Необыкновенно красивая, воздушная и щемяще-грустная. Никогда я не слышал такого чуда, только вот от этого чуда почему-то хотелось зареветь в голос. Я обошёл халупу кругом – на крыльце стоял древний патефон с медным раструбом и заводной ручкой сбоку, крутил чёрную виниловую пластинку. Я присел рядом с патефоном и закрыл глаза, уже зная наперёд, что заведу его снова и снова. Когда пластинка остановилась, я прочитал название. «Полёт» Шнитке, Берлинский симфонический оркестр. И правда полёт. На каком-нибудь биплане-этажерке, тихоходном, с матерчатыми перепончатыми крыльями, еле-еле не задевая верхушки мачтовых сосен. Внизу проплывают старые рыцарские замки, княжеские поместья, деревни со сказочными прянишными домиками… А ты смотришь сверху и понимаешь, что вся эта сказка уже давно кончилась, канула в лету и рассыпалась прахом. Сметена первыми в мире авиационными бомбами с таких же вот игрушечных бипланов-этажерок.
Прямо от дверей начиналось кладбище. Могилы, склепы, надгробные памятники – всё было, несомненно, очень дорогое, даже неприлично дорогое, словно родственники усопших жили ещё в тех дикарских временах, когда хорошим тоном было соревноваться в пышности похорон и когда вместе с императором закапывали всех его рабов, лошадей, лизоблюдов и т.д. Я прошёл вглубь кладбища, прочитал штук пять табличек на этих роскошных дворцах смерти. Три бывших диктатора из кровавых, остальных я не знал. Видимо, тоже сволочи. Каждый из склепов был в разы́ больше гостиницы за моей спиной, а могилы – размером с баскетбольную площадку, словно диктаторы перед смертью усиленно питались своими подданными, а потом наступали на мину и разлетались на максимально возможную площадь. Зачем иначе мертвецу такие метры?
Когда я вернулся к гостинице, патефон уже пропал, оставив меня гадать, был он на самом деле или нет.
Входная дверь была приоткрыта ровно настолько, чтобы я смог протиснуться внутрь. Если это имело хоть какой-то смысл. Да, там определённо был ресепшн: стойка регистрации, пара кресел, журнальный столик и дохлый фикус в горшке, но всё было тихо и запустело, покрыто густым слоем пыли, как в тех городках-призраках времён золотой лихорадки. «Достойная вечность за разумные деньги*», обещал плакат с сисястыми особами, томно лежащими у бассейна. *С почасовой оплатой.
Весь ресепшн помещался в комнатке четыре на четыре, достаточно задрипанной, с продавленным полом и обоями в выцветший цветочек. Разношёрстные двери с табличками: «1», «2», «3», «туалет» и «на 2 этаж». Я дзинькнул для приличия пыльный звоночек на стойке регистрации, полистал замшелую книжку на журнальном столике («Солярис» Лема), потом отправился стучаться в номера. Первая дверь оказалась не заперта, за ней – обычная обстановка захудалой гостиницы: две железные койки с пружинными матрацами, две тумбочки, рукомойник… эпохальное полотно на стене, в стиле соцреализма, изображало диктатора из первого склепа, попирающего сапогом диктатора из третьего склепа. Внизу полотна копошился благодарный народ.
Во второй двери снаружи торчал ключ с номерком «3», других отличий от первой комнаты я не нашёл. Разве что обои там отставали от стен не так сильно, да диктаторы на холсте поменялись местами. Теперь попирали первого, благодарный народ внизу оставался неизменным.
На втором этаже всё то же самое, только в последнем, шестом номере стоял на двух табуретах расшитый красным бархатом гроб. От гроба тянуло гнилью, так что подходить, а тем более заглядывать внутрь я не стал. Рыжей там точно не будет, по крайней мере, в том качестве, что мне нужно.
– Так, – сказала Арлекина, когда я явился с докладом. – Жди тут. Я сейчас.
– Так, – сказала она, когда вернулась обратно. – Анекдот на злобу дня. Знаешь, что случилось с Цыганом, который перехитрил смерть?
– Что?
– Помер. В гробу лежит.
– Смешно, – сказал я уже её спине. Деятельная Арлекина за эту долю секунды успела достать из-за пазухи свой скипетр с крысиной головой, перепорхнуть к машине и лёгким изящным движением треснуть её в боковое стекло. Стекло рассыпалось мелкой крошкой. Арлекина отомкнула дверь, одним махом оторвала часть приборной панели, залезла в автомобильные недра и принялась рыться в разноцветных проводках. Всё как в фильмах про угонщиков. Стартер крутил, Арлекина материлась, и виновата у неё была и искра, которая ни шиша не схватывала, и Рыжая, у которой тачка не заводится, и Цыган, который так некстати помер, и нет у нас теперь никакого плана Б. Ну и я, из-за которого всё это вообще началось.
Батарея садилась, стартер крутил всё неохотнее. Арлекина скинула свою курточку, осталась в чёрном спортивном лифчике и в таком виде нырнула под капот. Матерные ругательства летали с частотой снарядов при артобстреле, надежда на машину таяла медленно но верно.
От нечего делать я снова обследовал гостиницу, не нашёл ровным счётом ничего нового, спустился на первый этаж и плюхнулся в кресло. Наваливалась усталость, захлёстывала, будто волнами прибоя. Я обязательно придумаю, как нам спастись. Мне только нужно чуть-чуть передохнуть. Чуть-чуть. Я не заметил, как заснул —
и тут же проснулся уже в нашем мире, в комнате Таниной коммуналки.
Рассвело, день тащился к полудню, но света в комнату попадало не так уж много. Да и снаружи солнце спряталось где-то за густыми облаками, из них всё еще валил снег.
Таня спала, за окном было бело и тихо. Мне стало тоскливо. Если Арлекина не врала, то мне осталось ещё 38 таких вот коротеньких циклов и «прыжков» между мирами, а потом – что? Всё?!
А может, это всё просто сон, услужливо подсказала надежда. Может, всё-таки, сон?
Чувствовал я себя так, словно от меня уже откусили две сороковых, одну двадцатую меня?
Да. Честно – ровно так и чувствовал. Я тут, а
Как и я…
Выпить бы, залить глаза и не вспоминать ни о чём, оглушить себя, пока не чокнулся от страха. Какой вообще во всём этом смысл? Пойду-ка я до ломбарда, он у нас в соседнем доме в одном подвале с разливайкой. Не продам, так хоть на пиво сменяю. Или просто всучу первому встречному, может отвяжется от меня, наконец, эта сука с бубенцами.
Где-то на границе слышимости и фантазии заиграл Берлинский симфонический оркестр. «Полёт». Шнитке. Найдётся мне место на том роскошном кладбище?
Я принялся искать статуэтку – в рюкзаке, в карманах куртки, в Таниной сумочке – и не нашёл. Так. Будем рассуждать логически. Таня хотела избавиться от неё, но Таня всё ещё спит. Ну не могла же она в самом деле пойти и выкинуть?.. А может, и не было никакой Арлекины, может, всё-таки приснилось?
Я стоял у окна и смотрел на занесённый город, на буксующие в снежных завалах машины, на бредущих куда-то людей, на старых людей, на молодых, с детскими колясками, с какими-то несусветно огромными пакетами с важным барахлом. И, то мне казалось, что всё чушь, а то – что каждый из них уже нашёл свою Арлекину и теперь пытается сбыть её с рук или убедить себя, что ничего не было…
Пойду напьюсь, снова решил я. Нажрусь самого дешёвого, самого дрянного, последнее снесу, да хоть «Нокию» продам.
Я тихо натянул ботинки и куртку, неслышно отпер дверь и вышел прочь.
На лестничной клетке меня ждала Арлекина.
– Ничего не забыл? – спросила она.
Кажется, я глухо застонал и привалился к стене, лишь бы не упасть. Теперь уже не оставалось ни малейшей надежды, что мне это причудилось. Арлекина была в натуральную величину, в полный рост и наяву, она окончательно размыла грань между тем моим кошмаром и этим!
Нет, этого не может быть, не может, просто не может! Это не взаправду, не по-настоящему! Я НЕ ВЕРЮ, Я НЕ ХОЧУ ВЕРИТЬ!!!
Арлекина склонила голову и задумчиво изучала меня то одним глазом, то другим.
– Знаешь, а это ведь не так сложно – открыть рот и крякнуть «спасибо». «Спасибо, Ки́на». А? Намного проще, чем завести этот чёртов рыдван и затащить в него твою дурацкую тушу, как думаешь?
– Так мы?.. то есть я?.. я – вернулся?! А как ты?..
– Вот и вся благодарность, – вздохнула она. – На, возьми на память, – и протянула мне свой шутовской колпак с бубенцами. – Из нас двоих тебе он пойдёт намного больше.
Она легко сбежала по гулким ступеням, пропищала кодовая дверь, за окном взревел мощный мотор. А я всё стоял и сжимал в руке разноцветный шутовской колпак с серебряным перезвоном. И на весь подъезд гремел Шнитке в исполнении Берлинского симфонического оркестра.
Поделиться книгой: