Корниловъ. Книга вторая: Диктатор

Корниловъ. Книга вторая: Диктатор

Глава 1

Зимний

— Я буду жаловаться! Вы не представляете, с кем связались! Немедленно отпустите меня!

Бывший министр-председатель, сидя на паркете собственного кабинета в полураспахнутом шёлковом халате, предательски напоминающем женское платье, пытался качать права. Керенский, герой революции, свергнут военными прежде, чем он успел сместить неудобного Верховного Главнокомандующего, который теперь насмешливо щурил раскосые глаза, глядя на всесильного прежде политика, как на смердящую кучу.

Три джигита-туркмена, гулко бухая сапогами по полу, расхаживали по министерскому кабинету, как по собственной казарме, с хохотом разглядывая роскошное убранство и перекидываясь сальными шуточками. Генерал Корнилов же сидел на стуле напротив Керенского, расслабленно держа в руке браунинг.

— Ведите себя прилично, Александр Фёдорович, — хмыкнул генерал. — Вы не на митинге и не в масонской ложе.

Керенский дрожал. Его нервы, и без того расшатанные стимуляторами, не справлялись с такой нагрузкой, ему хотелось вскочить, грозить обвинениями, метать громы и молнии, обличать и уничтожать. Но чёрное дуло браунинга пригвоздило его к месту, словно холодный взгляд удава, глядящего на беззащитную добычу. Револьвер у Керенского имелся. Но, во-первых, револьвер лежал в ящике стола, а туркмены не дали ему ни секунды. Один из джигитов сходу зарядил ему кулаком в скулу, а два других бесцеремонно обыскали, и Керенский теперь сидел на полу, избитый, униженный и беспомощный.

— Как вы смеете… — прошипел он.

— Смею. Вы довели страну до края пропасти, товарищ Керенский, — поигрывая браунингом, произнёс Верховный.

— Это… Это не я! Это всё они! Эти! Советы! Петросовет, Чхеидзе! — забормотал министр-председатель.

— Мне не интересны ваши оправдания, Александр Фёдорович, — сказал Корнилов. — Я не собираюсь вас убивать. Пока что.

Керенский выдохнул, но спокойнее не стал. Такие потрясения вмиг не проходят.

— У вас есть два выхода, товарищ Керенский. Вы сейчас пишете министерский приказ о передаче всей гражданской власти Верховному Главнокомандующему и остаётесь в живых, — холодно произнёс Корнилов, умолчав про то, что жить бывшему министру придётся трудником где-нибудь на Соловках. — Либо вы застрелитесь, не выдержав тяжести своих грехов. Тогда вас ждут пышные похороны и вечная память. Вы ведь хотите жить?

— Х-хочу, — выдавил Керенский.

Его землистое лицо приобрело какой-то пепельный оттенок, губы дрожали, от испуга он не смог даже встать, неловко барахтаясь и путаясь в полах своего халата.

— Сердар, Джамал, поднимите его, — приказал Корнилов по-туркменски.

Джигиты подошли и грубым рывком поставили Керенского на ноги. Им пришлось ещё и придерживать его за локти, потому как дрожащие коленки отказывались держать экс-министра.

— Не министр, а бедная овечка, — сказал Джамал по-туркменски, и все, кроме Керенского, рассмеялись.

— Поживее, товарищ Керенский, время не ждёт, — сказал генерал.

Министр мелко закивал, с помощью текинцев добрался до письменного стола. Револьвер в одном из ящиков ждал и манил его, хотя Керенскому было страшно до тошноты. Его усадили за стол, два джигита встали по бокам вплотную, так, что рукоять одного из ятаганов упиралась Керенскому в лицо, третий караулил у двери, Корнилов стоял напротив с браунингом в руке. Министр-председатель вдруг ощутил себя загнанной в угол крысой, понимая, что добраться до револьвера у него не выйдет, эти головорезы не дадут ему ни единого шанса.

— Чш… Ч-что писать? — просипел Керенский.

— Отречение от престола, за себя и за царевича, — буркнул генерал. — Не заставляйте меня злиться, товарищ Керенский, не прикидывайтесь дураком. И обе руки на стол, чтобы я их видел.

Экс-министр достал чистый лист и обмакнул перо в чернильницу, положив обе руки на столешницу, как прилежный гимназист. Жить ему хотелось гораздо больше, чем властвовать. Поэтому он начал писать.

В пространных выражениях и туманных формулировках он начал описывать, как в тяжёлый час для Родины министр-председатель вынужден передать все полномочия Верховному Главнокомандующему для скорейшего спасения страны и фронта от внешних и внутренних врагов. Корнилов подошёл сзади, заглядывая министру через плечо. Керенский почему-то втянул голову в плечи, инстинктивно опасаясь удара или чего-то ещё.

— Дату и подпись не забудьте, — сказал Корнилов.

— Да-да, конечно, — смиренно пробормотал министр.

Наконец, он протянул готовый документ генералу, и тот оглядел плавающие строчки критическим взором. Буквы плясали на бумаге, точно как пьяные. Размашистая подпись так и вовсе заползала на текст документа.

— Будь я вашим учителем в гимназии, вас ждали бы розги, Александр Фёдорович, — хмыкнул генерал. — Переписывайте начисто, что это за грязь?

Керенский надулся, буркнул что-то невразумительное, но всё же взялся за новый лист. На этот раз министр выводил букву за буквой, словно на уроке чистописания, и генерал остался доволен. Теперь его полномочия подтверждались официально, а власть передана самым справедливым и демократическим путём. Легитимность получена, хотя оставались шансы, что народ, привыкший бузить по любому поводу и без, выйдет на улицы с акциями протеста.

Осталось только объявить во всеуслышание о том, что единоличная власть теперь принадлежит Верховному Главнокомандующему.

— Шах Кулы, — позвал Корнилов.

Джигит оставил пост у двери и подошёл к Верховному, внимательно глядя на него в ожидании приказов. По-русски он говорил лучше остальных, поэтому генерал позвал именно его.

— Держи, — генерал протянул ему листок с приказом. — На телеграфную станцию, сегодня же это должно появиться во всех газетах. Обязательно снимите фотокопию.

— Есть! — кивнул туркмен, бережно свернул листок, спрятал куда-то в глубины халата и почти бегом отправился прочь из кабинета.

— А вы, Александр Фёдорович, давайте, рассказывайте, — генерал снова повернулся к Керенскому.

— Что рассказывать? — встрепенулся тот.

— От кого брали деньги, когда, в каких количествах, — начал перечислять Корнилов. — С самого начала, и до Февраля, и после. Я желаю знать всё.

Керенский затрясся ещё сильнее, понимая, что после всех откровений его ждёт уголовная статья и высшая мера наказания. Иначе и быть не могло, любой прокурор моментально бы ухватился за состав преступления и размотал весь клубок. Как юрист, Керенский прекрасно знал, что ему грозит.

— Л-лавр Георгиевич, вы обещали мне жизнь! — взвизгнул он.

Корнилов засмеялся.

— Этим вы сказали больше, чем самой длинной исповедью, товарищ Керенский, — просмеявшись, сказал он. — Да, обещал, и от своих слов не отказываюсь.

— Бояр! Аллахом клянусь, от этого червяка мы не добьёмся ни слова правды! — воскликнул Сердар.

— Только скажи, и мы отрежем ему лживый язык! — добавил Джамал.

Керенский испуганно смотрел то на одного джигита, то на другого, не понимая ни слова, но чувствуя нутром их насмешливый тон и откровенно враждебные взгляды.

Предложение Джамала вдруг оказалось куда более заманчивым, чем выглядело на первый взгляд. Но так дела не делаются. Во всяком случае, в Петрограде. Это столица России, а не далёкий горный кишлак.

— Нет, Джамал, — покачал головой Корнилов. — Не сейчас.

На Керенского он смотрел со странной смесью презрения и сожаления. Этот человек ещё недавно был на гребне волны, на самом верху, со скоростью артиллерийского снаряда продвигаясь по пирамиде власти, поднявшись от обычного адвоката практически в диктаторы республиканской России, был самым популярным политиком страны, без шуток, его имя было на устах у каждого. Столько возможностей… И Керенский упустил их все, стараясь усидеть на двух стульях и ублажить каждого, не понимая простейшей истины про то, что нельзя нравиться абсолютно всем.

— Я обещал вам жизнь, а не свободу, товарищ Керенский, и благодарите Бога, что я привык держать слово, — холодно произнёс генерал. — Ещё немного, и я мог бы передумать. Выведите его. Свяжите и погрузите в один из грузовиков.

Керенский даже не пытался дёргаться или ещё как-то сопротивляться, он повис на руках своих конвоиров, словно марионетка с обрезанными нитями. Генерал проводил его печальным взглядом и снова подошёл к телефону.

— Говорит Корнилов. Свяжите меня с товарищем Кировым, — глухо произнёс он в трубку.

Глава 2

Невский

Весть разлетелась почти мгновенно, и, что больше всего радовало Корнилова, никто даже и не помыслил о том, что Керенский написал свой приказ под дулом пистолета. Все считали этот шаг закономерным развитием событий, и, в основной массе, приветствовали назначение генерала, даже понимая, что под формулировкой «передача всей полноты гражданской власти» кроется настоящая диктатура. После полугода безвластия народ готов был пойти хоть за чёртом, если он обещал им хоть что-нибудь выполнимое. Да и невыполнимое тоже.

Товарищ Киров вывел народ на улицы, как только получил известие о том, что всё прошло успешно. Он бы вывел новоиспечённых членов народно-республиканской партии и в том случае, если бы выступление провалилось, уже не с цветами и транспарантами, а с булыжниками и пистолетами, но всё прошло удачно, и вооружённая борьба не потребовалась.

К демонстрантам присоединялись прохожие, зеваки, направляемые по нужным маршрутам казаками и неприметными людьми в штатском. Про внезапный «карантин» мигом все позабыли. Громко звучали лозунги и песни, толпа двигалась по Невскому проспекту в сторону Литейного, подальше от Зимнего и других правительственных зданий.

Корнилов некоторое время понаблюдал за демонстрантами из окна. Подобные сборища он не любил, толпа очень легко может стать неуправляемой, даже если её аккуратно ведут агитаторы и прочие так называемые специалисты. Но сейчас время такое, что любое потрясение немедленно выливается на улицы, словно помои из переполненного ведра. Ладно хоть Петросовет не может никак повлиять на происходящее на улицах.

Петросовет вообще больше ни на что не сможет повлиять. К этой говорильне у генерала имелись свои счёты, и простить им незабвенный «Приказ №1 по гарнизону Петроградского округа», разрушивший армию, Корнилов не мог. Ни в одной из своих ипостасей.

По первоначальному плану Петросовет должен был быть арестован в полном составе, но, судя по всему, матросы из его охраны отказались подчиниться и сложить оружие, началась стрельба, и раз уж началось кровопролитие, то идти надо до конца. Смерть этих депутатов, во многом не имеющих никакого отношения ни к рабочим, ни к солдатам, заметно облегчала Корнилову жизнь и открывала поле для манёвра. Пусть лучше все эти студенты, разночинцы, бывшие каторжники и профессиональные революционеры снова забиваются в подполье. Благодаря им Манштейн без работы не останется ещё очень долгое время.

Генерал прошёлся по опустевшему кабинету, разглядывая обстановку, в которой обитал Керенский, которого джигиты потащили вниз, к машине. Жил министр-председатель роскошно, ничуть не стесняясь пользоваться всеми удобствами и великолепием Зимнего дворца. В ящике стола нашлись фунт кокаина и заряженный револьвер, и по спине генерала пробежал неприятный холодок. Будь Керенский хоть немного расторопнее и смелее…

Мрачные мысли заставляли Корнилова злиться на самого себя и на всё вокруг. Чтобы отвлечься, он принялся в очередной раз мысленно перечислять все необходимые действия и отмечать их выполнение. Вокзалы захвачены. Телефон и телеграф контролируются ударниками. Петросовет взят штурмом. Зимний взят без единого выстрела, Керенский арестован. Поддерживающая демонстрация на улицах. Приказ Керенского опубликован. Наверняка он что-то забыл, но в данный момент операцию по захвату власти можно считать успешно законченной.

Остальные министры, конечно, могли попытаться поднять гарнизон, вывести на улицы толпы горожан, но пока всё было тихо. Смелости ни у кого не хватало, чтобы действовать прямо здесь и сейчас, всё будет потом, когда ситуация немного устаканится и новая служба безопасности ослабит хватку и потеряет бдительность.

Через полчаса после того, как приказ Керенского разлетелся по всем инстанциям, начали приходить первые поздравительные телеграммы от командующих фронтами, заверяющие Корнилова в своей полной поддержке. Генералу было любопытно, что сказали бы эти люди, если бы его выступление провалилось, и особой веры этим телеграммам не было, хотя Верховный постарался подобрать на должности комфронтов исключительно лояльных генералов.

Первым же приказом Верховный претворил в жизнь все те меры, за которые долго бодался с Временным правительством. Возвращение смертной казни, милитаризация промышленности и железных дорог и всё остальное по списку. Дисциплину, хоть ситуация и была уже не столь плачевной, как в июле, требовалось восстановить. Рига всё ещё оставалась под угрозой, как и Бессарабия, да и вообще, немец остановил наступление лишь для того, чтобы перегруппироваться и ударить снова.

— Бояр! Кырэнски в грузовик бросили, куда его? — раздался с порога голос Джамала.

Генералу очень хотелось сказать, мол, вывезите его за город и бросьте в Финский залив, но он пообещал Керенскому жизнь. Петропавловская крепость или Кресты для содержания экс-министра подходили слабо, к тому же, до сих пор существовал риск, что их руководство не подчинится приказам новой власти, а Керенский будет рассказывать всем, что его принудили оставить свой пост. Он наверняка уже планирует месть.

— Пусть пока лежит. Потом увезём на квартиру к Завойко, — решил Верховный.

— Есть! — откликнулся джигит, тут же скрываясь за дверью.

А уже оттуда товарищ Керенский отправится отдыхать на курорты Соловецкого архипелага. Оставлять его на свободе не просто опасно, а смертельно опасно.

Корнилов решил не оставаться в Зимнем дворце дольше необходимого. Слишком уж гнетущее впечатление производили его пустые коридоры и затёртый грязный паркет. Органы управления государством лучше перенести в какое-нибудь другое место. Хотя бы в тот же Смольный. Как минимум, здание бывшего института благородных девиц огорожено высоким забором, в отличие от того же Зимнего.

Он вышел на крыльцо у Дворцовой площади, возле которого полукругом стояли грузовики и автомобили текинцев. Покидать Петроград пока нельзя, его ещё некоторое время будет трясти лихорадка, обычная после смены власти, и отсутствие генерала в городе только навредит. Чревато если не полноценным восстанием, то его попыткой уж точно. Огромный, раздутый донельзя гарнизон очень легко может полыхнуть, если поднести спичку с правильной стороны, а умельцев зажечь толпу всё ещё хватало. Врангель, конечно, постепенно переформировывал и выводил запасные полки из города, но это происходило чересчур медленно, и пусть в городе сидело уже не двести тысяч, а всего сто, это всё равно была внушительная мощь, в любой момент способная обратиться против Верховного.

— К Знаменской площади, — приказал Корнилов, усаживаясь в один из автомобилей.

Он знал это место как площадь Восстания, но здесь её не успели ни переименовать, ни разрушить Знаменскую церковь, на месте которой в будущем находился вестибюль станции метро. Именно туда пошла демонстрация во главе с Кировым, и генерал пожелал выступить перед народом. Здесь это ценили, и электорат воспринимал пламенные речи гораздо лучше, чем любые другие материалы для агитации.

Корнилов никогда не был пламенным оратором, предпочитая действовать, а не болтать, но в этот раз ситуация требовала.

Кортеж отправился по Невскому проспекту, только один автомобиль с Керенским внутри направился к Петроградской стороне. Остальные автомобили и грузовики медленно отправились к площади, рассекая толпу, шагающую прямо по проезжей части и скандирующую громкие лозунги.

Патриотически настроенная часть общественности, казалось, вся вышла на улицы. Транспаранты и плакаты качались над человеческим морем, словно алые паруса. Но вместо лозунгов про «всю власть Советам» и «долой всё» на плакатах красовались лозунги типа «Даёшь сильную власть» или «Недра России — народу России» или «За освобождение Курляндии». Киров подошёл к вопросу изобретательно и лозунги подготовил разнообразные, но никак не связанные с именем Корнилова. В этом вопросе товарищ Киров показал себя исключительно хорошо.

Глава 3

Знаменская площадь — Смольный

Толпа гудела и шумела, как морской прибой, Знаменская площадь была запружена народом до самого предела, выливаясь на Невский и Лиговский проспекты и парализуя любое движение по этим улицам. Но кортеж Верховного всё-таки сумел протиснуться к Знаменской церкви и остановился там.

Генерал Корнилов поднялся в кузов грузовика, как на трибуну, с высоты глядя на взволнованных горожан. От волнения несколько перехватило дыхание, перед такой аудиторией выступать ему ещё не приходилось, но он быстро взял себя в руки.

Выступать лично на этой демонстрации было вовсе не обязательно, товарищ Киров справился бы и сам, но генерал понимал — надо.

— Петроградцы! Друзья! Братья и сёстры! — громким поставленным голосом произнёс Корнилов с импровизированной трибуны.

Толпа постепенно начала затихать, желая послушать речь Верховного.

— На протяжении трёх долгих лет наш народ несёт на себе бремя тяжёлого испытания, — начал генерал. — Тяжкое потрясение пошатнуло Россию, миллионы лучших людей отправились на фронт, чтобы защитить Родину. Из-за отсутствия внутреннего единства мы терпели поражение за поражением. Теперь же всё иначе! Настало время сплотиться и выстоять в этом бою!

Речь прервалась аплодисментами и одобрительными выкриками. Специально обученные люди заводили толпу, настраивая на нужный лад.

— И мы выстоим! Даже если внутренние и внешние враги будут пытаться нам помешать! Германские шпионы, провокаторы, большевики и реакционеры будут ставить палки нам в колёса, саботируя создание нового Российского Государства и пытаясь снова погрузить нашу Отчизну в пучину нищеты и бессилия! — распалялся Корнилов, активно жестикулируя и чувствуя, как внутри него разгорается беспощадное пламя.

Толпа грозно загудела, чувствуя то же самое. Ненависть к этим самым врагам переполняла всех и каждого, рискуя вылиться в погромы.

— Но я, генерал Корнилов, сын казака-крестьяниина, клянусь вам! Я не позволю никому из врагов препятствовать нам в создании новой, свободной России! — выкрикнул он. — Время споров и совещаний прошло! Настало время решительных действий! И я не позволю никому из нынешних авантюристов и проходимцев захватить власть в стране в обход Учредительного собрания!

— Ура! Да здравствует генерал Корнилов! — раздались выкрики из толпы, тут же подхваченные всеми остальными.

Щёлкали вспышки фотокамер, журналисты спешно записывали каждое слово.

— Сегодняшним утром министр-председатель Керенский сложил с себя полномочия, своим приказом передавая всю полноту гражданской власти Верховному Главнокомандующему! — объявил Корнилов. — До тех пор, пока идёт война! И как только стихнут громы пушек, Учредительное собрание определит дальнейшее устройство нашего государства!

Народ ликовал. Для них появилась хоть какая-то определённость. Период безвластия подходил к концу.

— А до тех пор я призываю вас сплотиться! Германия сражается из последних сил, всеми способами, честными и нечестными, пытаясь навредить нам и нашим союзникам! Как крыса, загнанная в угол, дерётся отчаяннее всего! Но мы не дадим ей и шанса! — воскликнул Верховный. — Мы освободим каждую пядь нашей земли! И вместе построим новую Россию! Великую и прекрасную Россию будущего!

— Ура! Слава патриоту Корнилову! — кричали из толпы.

— Да здравствует Россия, единая и неделимая! — крикнул генерал, вскидывая вверх сжатый кулак в известном жесте пролетарского приветствия.

Волна народного одобрения захлестнула его дружным рёвом, и генерал, улыбаясь в усы, спустился с трибуны. Верные туркмены стояли плотной стеной, не пропуская горожан непосредственно к Верховному.

Журналисты всё записали, уже сегодня вечером это будет во всех газетах. Демонстрация продолжилась, какой-то умник забрался на торговый киоск, чтобы выступать с него, как с трибуны, и начал кричать про бонапартизм и душителей свобод, но его быстро стащили с киоска и вразумили пролетарским методом.

Оставаться на площади дольше необходимого генерал не стал. Работы предстояло просто колоссальное количество, и кортеж Верховного покинул площадь, направившись к Смольному. Корнилов желал проверить работу своего зловещего КГБ.

В голове у него продолжала вертеться фраза про «душителей свободы», и генерал с этим определением был категорически не согласен. Ещё не все свободы он успел задушить. Для более эффективного удушения необходимо вообще создавать эскадроны смерти из вооружённых подростков, максимально жестокие и преданные лично Верховному. А КГБ Манштейна и ударники Неженцева с Сахаровым это так, ещё цветочки. Генерал даже ещё не переходил к террору, внесудебным расстрелам и прочим методам ВЧК и ОГПУ.

Ворота в Смольный охранялись двумя ударниками, так что кортежу пришлось остановиться и подождать, пока усталые бойцы проверят автомобили. Корнилов мог, конечно, просто махнуть рукой со своего места, но он предпочитал так никогда не делать и не любил, когда так делали другие полковники и генералы. Если по уставу дежурный по КПП обязан проверить — то нельзя давать ему повод филонить, завидев знакомую толстую рожу в автомобиле. В конце концов, даже генерала могут взять в заложники.

В конце концов, после короткой проверки ударники взяли винтовки на караул, и кортеж заехал внутрь, присоединяясь ещё к нескольким грузовикам. Туда грузили убитых членов Петросовета, складывая в кузов штабелями, друг на дружку. ВЦИК состоял преимущественно из меньшевиков и эсеров, отчасти из большевиков, но теперь все их споры оказались решены окончательно. Генерал равнодушно поглядел на трупы, под общим весом которых прогибались рессоры грузовиков, и прошёл внутрь.

Следы боёв виднелись невооружённым глазом, выбоины от пуль и чуть подсохшие лужи крови, казалось, были повсюду. Солдаты вытаскивали мертвецов одного за другим, чуть в стороне лежали, будто спящие, погибшие при штурме ударники и бойцы КГБ. Корнилов снял фуражку и пригладил волосы.

— Ваше Высокопревосходительство! — окликнул его знакомый голос.