Помоги проекту - поделись книгой:
По моему мнению философия лежит в ином плане, чем поэзия. Во всяком случае передавать в рифмованных строчках теорию Энштейна, Авенариуса, Гуссерля или Койгена мы предоставляем другим. Точно также мы не имеем намерения излагать в стихах популярный курс палеонтологии, как это делают некоторые из акмеистов, или пространный курс мифологии, как это делают некоторые из символистов.
В. Брюсов. Но однажды вы сказали: «для поэта прагматически есть только форма». Вы прагматист? последователь Анри Бергсона?
И. Грузинов. Мне близок Бергсон, хотя я и отрицательно отношусь к его крайнему психологизму. Но я никогда не помышлял Бергсонову философию, как и любое философское направление, считать основой имажинизма. Выражение «прагматически» я привел в смысле «практически». Я хотел этим сказать, что поэту необходимо прежде всего учиться мастерству поэзии, прежде всего быть художником. «Пусть мир провалится, а чай мне сегодня пить», говорит один из героев Достоевского. «Мир пусть сегодня провалится, а ремеслу своему, художеству своему мне учиться должно», так необходимо мыслить поэту. И вместе с тем я ни одной минуты не сомневаюсь в том, что поэт должен обладать огромным внутренним опытом и знаниями. Все это само собою разумеется.
В. Брюсов. Еще один вопрос.
И. Грузинов. Пожалуйста.
В. Брюсов. Вы, имажинисты, утверждаете, что одна из задач поэзии создание нового мира. Но на сколько помню, об этом давно уже говорил Фридрих Энгельс.
И. Грузинов. В детстве я читал Фридриха Энгельса. Полагаю, что выражение «новый мир» он приводит в смысле общественно-утилитарном.
Происходит явное недоразумение и непонимание наших устремлений и задач. И это недоразумение лишний раз показывает, что новое вино нельзя вливать в старые мехи; лишний раз показывает, что износились, потускнели и стерлись не только отдельные слова, износились и сочетания слов. Вот почему мы и полагаем, что следует совершить революцию в области синтаксиса.
Только из нового сочетания слов можно создать новую ткань поэзии, ткань, зыблемую силою и многообразием новых ритмов, ткань, зыблемую дыханием заключенных в ней миров…
Многие твердые предметы стали абсолютно прозрачными, вы не видите этих предметов и спотыкаетесь. Тумбы, плиты и ограды и стены домов ночью светятся так, что можно свободно читать газету. Молоко и яйца…
Львов-Рогачевский. Прошу держаться ближе к теме, иначе…
И. Грузинов. Миляга, прошу не прерывать. Слушайте и учитесь… – Молоко и яйца мерцают бледно-голубым светом. Предметы, весившие раньше несколько тонн, весят теперь несколько фунтов. Деревянные тела, получив упругость, отскакивают, как мяч брошенный на землю… Все вышеописанные изменения произошли бы в том случае, если бы удалось температуру на земном шаре понизить на несколько сот градусов.
Это научная гипотеза.
Имажинизм и есть подобное понижение температуры поэзии.
Вот в каком смысле мы говорим о создании нового мира или о преображении его.
О символизме Вячеслав Иванов свидетельствует:
«Символизм отныне навсегда утвержден, как принцип всякого истинного искусства». («Мысли о символизме»).
Истинным же искусством для Вяч. Иванова является повидимому то, которое говорит о «двойном бытии» или «вселенском и соборном».
И далее Вяч. Иванов заявляет: «Мы упраздняем себя, как школу», и причисляет к лику символистов Данте, Гете, Лермонтова, Тютчева.
И далее: «Каждое произведение может быть испытываемо с точки зрения символизма.
Так как символизм означает отношение художественного объекта к двойному субъекту, творящему и воспринимающему, то от нашего восприятия существенно зависит, символическим ли является для нас данное произведение или нет». Не ясно ли, что символизм только один из методов художественной или точнее философской критики?
У Андрея Белого в «Эмблематике смысла» читаем: «Вероятнее всего, – теория символизма будет не теорией вовсе, а новым религиозно-философским учением, предопределенным всем ходом развития западно-европейской мысли».
И далее: «Всякое искусство символично – настоящее, прошлое, будущее. В чем же заключается смысл современного нам символизма? Что нового он нам дал?
Ничего».
Как видите, символисты и не помышляли утверждать себя как новую литературную школу.
Символисты продолжают уверять нас в том, что в их произведениях помимо прямого смысла есть еще другой таинственный смысл, таинственное значение.
Эти уверения напоминают сказку Андерсена о чудесной одежде короля. Окружающим говорили, что король носит одежду из тончайшей материи, между тем как в действительности король был голый.
Быт, нечто мертвое и внешнее по существу, не является причиной возникновения искусства. Тоже самое можно сказать и о так называемом развитии производительных сил.
Быт только ларец, в котором хранятся жемчужины, созданные художником.
Рассказывать об отдаленном прошлом предоставим историкам. Но если в прошлом было обратное явление, если в прошлом быт являлся причиной возникновения искусства, то теперь, когда мы переросли условные рамки – быта, наступило время эмансипации искусства, наступило время, когда быт должен подчиниться творческой воле художника и преображаться гением его.
Поэзия ценность безусловная. Она не приспособляется к среде. Она не – служит науке или утилитаризму общественному.
Футуризм умонастроение подобное нигилизму.
Некогда русские нигилисты своим евангелием считали произведения Карла Бюхнера. Фанатичные критики Писарев и Зайцев готовы были пойти на костер за плоский и наивный позитивизм К. Бюхнера.
В настоящее время мы почти забыли о нигилистах.
И вот под видом чего то нового и ценного нам преподносят футуризм Маринетти.
Что такое Маринетти?
Маринетти это запоздалое издание К. Бюхнера.
Тот же плоский позитивизм, то же преклонение, преклонение во что бы то ни стало, пред завоеваниями техники.
Маринетти подчиняет искусство быту.
Маринетти варвар.
Маринетти, как и Маяковский, больше верит в обрабатывающую промышленность, чем в искусство.
Ранние символисты, например – П. Верлэн и К. Бальмонт, склонны были отожествлять поэзию с музыкой.
Впоследствии кубо-футуристы, эпигоны символизма, возвели звукопись в творческий метод, доведя звукописные приемы до абсурда, до полного падения формы.
Так относиться к поэзии – значит сломать ей позвоночник.
Словотворчество старо, как мир.
Право каждого поэта создавать новые слова, но следует делать это принимая за основу образную сущность слова и дух того языка, на котором пишет поэт.
Кубо-футуристы в словотворчестве своем исходят из звукового, второстепенного свойства слова, и потому стихи кубо-футуристов абстрактны, как чистая музыка.
Привожу несколько всем известных строк из книжки А. Крученых «Возропщем»:
В своих ранних словотворческих опытах В. Хлебников брал за основу корень определенного слова и совершенно произвольно приставлял к корню слова один или несколько слогов, создавая таким путем некое подобие новых слов.
В качестве иллюстрации отрывок из стихотворения В. Хлебникова.
В последнее время В. Хлебников строит фразу, исходя из музыкальной окраски одного слова данной фразы, принятого произвольно за центральное.
Привожу несколько строк из стихотворения «Горные чары»:
Почему за словом «усадьба» следует слово «судьба»? Почему за выражением «по утиной реке» следует слово «паутиной»? Все эти сочетания слов возникли как простые музыкальные ассоциации.
Центрифуга пестрая. Центрифуга аморфная. Центрифуга не имеет своего лица. Центрифуга сидит между двух стульев: это обнаруживается при первом беглом взгляде. Так в творчестве С. Боброва и Б. Пастернака больше философской отвлеченности, чем у символистов.
Другие центрифугисты, подобно кубофутуристам и символистам раннего периода, занимаются звукописью: К. Большаков, Н. Асеев.
Вглядываясь пристальнее, можно заметить в творчестве некоторых центрифугистов, напр. у П. Аксенова, странную смесь стилей: Тредьяковский рядом с Маллармэ.
Поэзия не есть что-то застывшее, недвижное, что-то от века данное. Создание новых ценностей в поэзии определяет ее поступательное движение.
И стилизаторство акмеистов нельзя принять как подлинное творчество.
Объектом творчества акмеистов являются культуры уже умершие. По своему мироощущению акмеисты александрийцы.
Они ложноклассики ложноклассиков.
Манифесты акмеизма и адамизма обнародованы Н. Гумилевым и С. Городецким.
Но ни тот ни другой не изменились в своем творчестве после обнародования манифестов. Наиболее типичными акмеистами являются О. Мандельштам и В. Маккавейский.
Спрашивает О. Мандельштам. Но к мертвым смерть не приходит.
О. Мандельштам хочет протащить сквозь песню все вещи старой умершей Европейской культуры.
Стихи 0. Мандельштама о прошлом и далеком. Вы чувствуете: вот какой-то бедный аптекарь говорит вам о старинном театре, о музыке Баха, о героях Диккенса, о дружинниках Шотландии, о Сусанне и старцах. О чем угодно и о ком угодно.
Но эти размеренные строки, эти правильные ритмы пусты и мертвы. Пыльно, и тление.
Метод поэзии не мешает иногда поверить методом другого вида искусства, напр., методом живописи.
Подобный опыт показывает, что С. Городецкий ничем не отличается от передвижника.
27.
Муза народническая, выросшая на почве искусству чуждой, на почве определенного умонастроения части русской интеллигенции, растерялась и повидимому замолкла окончательно, как только, вследствие изменения общественных условий, почва ускользнула из под ее ног.
Один из крупных представителей народнической поэзии, II. Клюев, в последнее время переделывает свои стихи в пролетарские. И кнутом сечет бывших богов своих.
В книге его «Медный Кит» читаем:
Или:
О пролетарских поэтах серьезно говорить не приходится. Они или передают в рифмованных строчках содержание популярных брошюр по общественным вопросам или подражают другим.
При чем подражание идет на два фронта: одни подражают Уитмэну и Маяковскому, другие имажинистам.
Впрочем, в пролетарской поэзии встречаются иногда перепевы и старых поэтов: чаще других Блока и Тютчева.
Вещи чуждые друг другу, вещи, находящиеся в различных планах бытия, поэт соединяет, одновременно приписывая им одно действие, одно движение. Рождается многоликая химера.
Отвлеченное понятие облекает в плоть и кровь: выявляется образ нового существа, которое предстает, как видение, как галлюцинация осязания. Преследует вас, как «безумья пес».
Поэт и жизнедатель и убийца: он сам выбирает или тот или другой ПУТЬ.
Мечтой художника химеры взнесены на высоту Notre-Dame. И в тишине и в холоде безлюдья они окаменели.
Поделиться книгой: