Эпиграмма

У всех завлитов дел — зарез. Репертуарный план — с прорехою. В портфеле двести двадцать пьес. А ставить, извините, не хера.

Константину Станиславскому

В нем каждый атом Дышит МХАТом.

Илье Эренбургу[5]

У Эренбурга скромный вид. Ему не свойственна шумиха. Фундаментален как слониха И как крольчиха плодовит.

Анна Ахматова

Эпиграмма

Могла ли Биче словно Дант творить, Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить. Но, Боже, как их замолчать заставить!

Вадим Бабичков

Александру Иванову

Он от рожденья ладно скроен: Проходят годы без следа — Поэт все так же худ и строен И даже тонок… иногда.

Юрию Левитанскому

Я пишу в серьезном роде: На Парнасе что за смех?! Ну а книжечка пародий — Это так… внебрачный грех.

Булату Окуджаве

Жаль, что романы песню гонят. Но что поделаешь: года! Они к суровой прозе клонят И менестрелей иногда…

Корнею Чуковскому

В своих исканиях упорен. Идет — чем больше, тем верней. Литературы детский корень, А может быть, еще Корней.

Степану Щипачеву

Я знаю, если б строчки эти Ромео прочитал Джульетте, — Она б зарделась кумачово И полюбила Щипачева!

Агния Барто

Александру Фадееву

Шесть злодеев. Седьмой — Фадеев.

Сергею Михалкову

Это кто, угадай-ка? Заика-зазнайка.

Владлен Бахнов

Удивительное

Еще живой, в глухую тьму Все удаляюсь, удаляюсь. Не удивляюсь и тому, Что ничему не удивляюсь.

Героям

Уходят герои, уходят герои. Не вытерпев бед, поражений, обид. Инфарктом один, а другой — геморроем, А третий — соратником верным убит.

Степану Щипачеву

В вечернем небе очень много звезд — Как хорошо, что столько есть созвездий! А лошади — они едят овес. Как хорошо, что им овес полезен! Вот так и ты придешь ко мне одна, Вот так и я скажу тебе: «Присядь-ка!» Как хорошо, что в огороде — бузина, А в Киеве далеком — дядька!

СТУКАЧЕНТО

(жестокий романс)

Читая Боккаччо, новеллу прочти ту, Где бедный Стукаччо влюблен в Стукачиту. Любви не ищи там, где не доверяют: Увы, Стукачита Стукаччо играет. Но в сердце пустом есть свои интересы, И шепчут о том стукачам стукачессы. Стукаччо, ты влип, и вино непочато. А жаль, ведь могли б у вас быть стукачата. Жестокий романс достигает крещендо. А вокруг — Ренессанс, времена стукаченто.

Доказательство

Проблемы отцов и детей нет в стране, Где мы проживаем, и точка. Чему доказательством служит вполне Товарища Сталина дочка. 1940-е Правда торжествует. Но, однако. Медленно идет переоценка: — Где, скажите, дача Пастернака? — Вот она — на улице Павленко[6].

Демьян Бедный

А. Луначарскому

Ценя в искусстве рублики Нарком наш видит цель: Дарит лохмотья публике, А бархат — Розенель[7].

Луначарский — Демьяну Бедному

Демьян, ты мнишь себя уже Почти советским Беранже. Ты правда «Б», ты правда «Ж», Но все же ты — не Беранже.

Александр Безыменский

С. Бородину,

моему редактору

Звучит фамилия такого рода Как эпитафия писателям иным: Не бывши на войне двенадцатого года. Они погибли… Под Бородиным!

Николаю Вирте[8]

ПО ВСЕМ ПАДЕЖАМ

Сказал нам драматург Вирта, Что он не мог разинуть рта. Что для несчастного Вирты Все двери были заперты, А потому к нему, к Вирте, Пришли теории не те. Заставив бедного Вирту Менять воззренья на лету. Но он, обманутый, святой. Остался гением Виртой, И мненья в должной остроте Нельзя сказать о нем, Вирте!

Романисту Александру Герасимову

В каждый портрет Вписана лесть. Замысла нет. Умысел есть.

Драматургу Анатолию Софронову

На сцене — середняк, дельцы, враги, друзья… Однако в мастерстве заметны недостачи. Бесспорно, автор прав: «Иначе жить нельзя!» Но пьесу написать он все же мог иначе.

Критику Владимиру Ермилову,

Я САМОкритику по-своему подам! Имея разум очень гибкий, Я строго критикую САМ, Но признаю ТВОИ ошибки!

Мариэтте Шагинян,

АВТОРУ РОМАНА ОБ А. КОЛЛОНТАЙ

О эрос марксовый! Летай Над Мариэттой Коллонтай!

Поэтессе Елене Кононенко

Состав ее строк — после множества проб Химически ясен: вода и сироп!