Помоги проекту - поделись книгой:
— Где же это Василь? — вздохнув, спрашивала Алеся.
Василь не впервые приходил домой в такой поздний час. Знала Алеся собачью службу лесника, знала пана лесничего, что это был за человек. Но почему же так тоскливо и страшно за Василя сегодня? Алеся и сама этого не понимала, только какая-то глухая тревога запала в грудь и, как червяк, точила сердце.
Долго ждала Алеся Василя. Перебрала в уме все беды и несчастья, которые могли приключиться с Василем в эту неспокойную ночь.
А лес все шумел. Тоскливо шумел старый лес…
Куда же девался Василь?
Начинало уже смеркаться, когда послал его лесничий с письмом к соседнему помещику.
Глубокой ночью пришел он в имение к пану. Пан велел Василю обождать, пока он напишет ответ лесничему.
Никто не спросил Василя, ел ли он, никто не накормил голодного. И ушел Василь от пана с горькой обидой в сердце.
Бедность заставила Василя бросить отцовскую хату и идти в лесники. Немало пришлось ему обивать панские пороги, не раз вынужден был он стоять навытяжку перед паном лесничим, целовать ему руки, гнуть спину. А все это любит пан. Лесничество, в котором служил Василь, — глухой уголок Белоруссии — сохранило в себе еще старые порядки того мрачного времени, когда можно было променять человека на собаку, того времени, которое называлось «панщиной». Жизнь шла дальше своей дорогой, шла, ширилась, а этот уголок оставался глухим, окаменелым, и свет новой жизни отскакивал от него, как отскакивает луч солнца от ледяной глади.
Шел Василь одинокий, скучный. Снег быстро заметал дорогу, ветер сбивал Василя с ног, а горькие думы, как пчелы, кружились в его голове. Все его стремления, все его мысли были направлены к тому, чтобы поскорей избавиться от собачьей службы. Достать бы кусок земли, построить хату и жить, никому не кланяясь.
А теперь что?
И вся жизнь встала перед ним, словно единый законченный образ унижения и обиды.
Ветер все крепчал. Василь поднял воротник кожушка, глубже надвинул на уши круглую шапку, опустил ружье дулом вниз, чтобы не намело снега. Лес кончился. Василь вышел на открытое место. Он все думал о своей жизни, о службе лесника.
И то сказать, служить бы еще можно, кабы приходилось выполнять только служебные дела, но вся беда в том, что лесничий совал лесника всюду, как дарового коня. При одной только мысли о встрече с лесничим мороз пробегал по коже у Василя. Василь не раз говорил, что лучше ему повстречаться со змеей либо с волком, чем попасться на глаза пану лесничему. Не раз стоял перед ним Василь, как полотно белый от обиды и несправедливости, выслушивая его брань. Руки сами сжимались в кулаки, и какая-то сила толкала Василя броситься на лесничего, разбить ему лицо, кинуть на землю, топтать ногами, бить, бить без жалости, без милосердия.
Тогда, кажется, утолил бы он свою злость, отомстил бы за все издевательства. Но вспоминал Василь, что у него жена, маленькие дети, и руки сами опускались, и стоял он окаменелый, молчал — ни слова. Что же, броситься на пана? А дальше что? Дальше — тюрьма, нищенская сума. Дальше этих пределов не знает пути забитая, приниженная душа простого человека.
Ругался пан лесничий, как настоящий мастер этого дела. Ругань его лилась долго, плавно, без запинки. Каждое слово было взвешено и падало на сердце тяжелым обухом. По какой-то ошибке, думал Василь, пришел на свет этот человек и вместо острога или сумасшедшего дома попал в лесничие. А впрочем, черт его поймет, кто живет здесь не по ошибке. На этом спотыкались и останавливались мысли Василя. Много непонятных порядков вокруг, легко можно запутаться и попасть в тюрьму либо к черту на сковороду.
В тон мыслям Василя пел ветер в поле никому не нужные песни. Василь так углубился в свои мысли, что забыл, где он, куда идет. Вот он остановился, чтобы осмотреться. Ноги его до колен утопали в снегу. Но что разглядишь в такую ночь? Небо смешалось с землей. Широкий простор поля стал узким, как темная бочка, и ничего не могли разглядеть глаза одинокого Василя. Словно выбросил кто-то его, ненужного, бедного, в раскрытую пасть страшной ночи, принеся в жертву сердитой буре, чтобы ценой его жизни купить себе покой.
«Где же я?» — тревожно спросил себя Василь.
И вдруг охватил его страх, самый большой страх человека — страх за свою жизнь. Руки опустились, ему захотелось присесть. Но не сел Василь, а начал перебирать ногами в глубоком снегу, как спутанная лошадь.
Мысли, бестолковые, дикие мысли замелькали в его голове быстро-быстро, как снег, который со всех сторон так безжалостно сыпался на Василя. То думалось Василю, что он сам ищет своей могилы, то казалось, что перед ним стены, камни, готовые каждую минуту обрушиться на него всей своей тяжестью. Ему казалось, что он ушел куда-то далеко-далеко… Вот уже споткнулся Василь, ветер сбил его с ног. Ему вспомнились небольшие глубокие тони в высоких берегах, занесенные снегом, которые никогда не замерзали. Снег все глубже и глубже, а силы слабеют. Вот он совсем выбился из сил, залез по пояс в сугроб и не может уже месить снег одеревенелыми ногами.
— А-у-у-у!
Василь и не думал кричать, как не думал он и плакать. Дикий крик вырвался у него против воли, и сами потекли слезы.
Ветер подхватил глухой крик, помчался с ним и тотчас же потерял его, растер, как мыльный пузырь.
— Кто я? Василь?
— Василь, кто же я.
— Что же ты здесь делаешь?
— Сижу в снегу.
— Ну, Василь, давай домой!
Все смешалось в голове, и сами собой возникли эти бестолковые слова.
В глазах у него как бы прояснилось, но везде, куда Василь ни обращал свой взгляд, виднелись морды лесничего, его оскаленные зубы. Этих морд набралось много-много; они сталкивались, прыгали, двигались, как по команде, дрожали, будто листья осины перед грозой.
А вон там худое, измученное, заплаканное лицо Алеси… Вон его дети…
Лесничие скачут, насмехаются над Василем, подают ему руки и быстро отдергивают их, как только Василь пытается ухватиться за них.
Бросился Василь со злостью на лесничих.
И почувствовал Василь легкость во всем теле, будто повис он над землей. Затем тихо опустился, начал легко, свободно погружаться во что-то мягкое и холодное. Вот словно бы зацепился за что-то… Чувствовал он еще, как лопнул ремень на ружье… Больше ничего.
Ветер пел ему теперь «вечный покой».
СТАРОСТА
— Ты знаешь, кто я? Знаешь?
— Как же не знать: ты наш староста.
— Староста! Я — староста, ста-а-аро-ста! — При этом староста поднял указательный палец правой руки и уставился глазами в одну точку, словно силясь еще раз представить себе все величие своего положения и своей власти.
Голова его закружилась еще больше, и он в порыве какой-то дикой радости и буйства крепко сжал кулак и стукнул им по столу. Пустая бутылка подскочила вверх и со звоном свалилась под стол.
— А знаешь ты, что есть староста?
Приятель и собутыльник старосты Микита Булбатка, к которому был обращен этот вопрос, вздрогнул всем телом и с великим трудом поднял на старосту глаза. Вместо одного старосты перед его взором промелькнуло по меньшей мере четыре старосты, и Микита не знал, которому из них отвечать.
— Староста, ну и есть староста, — еле ворочая непослушным языком, проговорил Микита.
Но такой ответ не удовлетворил и его самого.
— Ты выбранный вобчеством человек — значится, поставленный от вобчества, вот что есть староста, — поправился Микита.
Староста отрицательно мотал головой и еще сильней наседал на Микиту с вопросом, что есть староста.
Тот совсем запутался, растерялся и уже в отчаянии сказал:
— Ты наше начальство.
— Вот-вот, правду говоришь, — подхватил староста. — Ну, уж если на то пошло, то и я скажу тебе правду: ты самый разумный в вобчестве человек!.. Так говорит тебе начальство. Люблю разумных, страх как люблю!
Староста и Микита перегнулись через стол и крепко расцеловались. Мужики ближе подступили к приятелям; разговор изрядно захмелевших гуляк начинал потешать их. Смешливые глаза Кондрата Готьки вспыхнули огоньками, и он подмигнул мужикам:
— Начальство с разумом целуется.
— Ну и что ж, али я, по-твоему, не начальство? — повернул староста малопослушную голову в сторону Кондрата.
— Кто же говорит, что ты не начальство? Разве мы не знаем? Не ты ли с нас подати берешь?
Староста низко опустил голову и слушал, а в тех местах, где подтверждалось его высокое положение начальника, самодовольно кивал головой.
— Не ты ли гонишь нас на работу? — продолжал Кондрат.
Староста снова кивнул головой.
— Не ты ли повестки нам подписываешь и заверяешь?
На губах у старосты появилась счастливая улыбка:
— И ты разумный, Кондрат! Ты и Микита. Говори дальше.
— Не тебя ли мельник Сальвось Константинов гнал с мельницы через всю улицу?
Здесь староста поднял на Кондрата глаза.
— Что?! — спросил он.
Мужики захохотали.
— Не ты ли в холодной сидел? Может, помнишь — земский посадил?
— Молчать!!
— Не ты ли, как нищий, недоимки собираешь?
— Дурень! — крикнул староста. — Дурень ты!
— Пускай себе дурень, а ты панский попихач. Какое ты начальство? Куда тебя пихнут, туда ты идешь. Пихает тебя писарь, пихает старшина, земский… Кто не хочет, тот только не помыкает тобой. Спроси хоть разумного Микиту.
Микита мотнул головой, хотел что-то сказать в защиту старосты, но ничего не вышло.
— А что, видишь, и Микита подтверждает, что ты попихач.
— Микита, правда это? — спросил староста Микиту.
Микита никак не мог понять, что происходит вокруг, а так как сказать одно слово было легче всего, то он и сказал:
— Правда!
Мужики от смеха прямо за животы схватились.
— Если Микита сказал «правда», значит действительно правда — ведь Микита самый разумный во всем вобчестве! — кричал, хохоча, старый Гришка.
Староста грозно уставился глазами на Микиту:
— Правда?
— Правда!
— Ах ты, бродяга! И ты меня поносишь? Ты, который мою горелку пил?
Теперь Микита сообразил, что староста ругает его, а если человека ругают, то зачем терпеть? Стоит ли долго разбираться?
— А ты разве не пил мою горелку, смолы бы тебе напиться? — обрел наконец дар речи Микита. — Жабья душа! Ты думаешь, если ты староста, так ты для меня большая цаца? Плевать я на тебя хотел, начихать на твою голову! Жук ты рыжий, падаль вонючая, обормот, пьяница! Акцизник ты, вот кто!
Староста не верил своим ушам. Он моргал осоловевшими глазами и слушал, как отчитывает его Микита.
— Ты, ты меня ругаешь?! — поднялся староста, стиснув кулаки. — Да знаешь ли ты, кого поносишь? Меня, должностную особу, при исполнении служебных обязанностей? Да я тебя в Сибирь упеку, из вобчества вышлю, на сутки в холодную посажу! Да знаешь ли ты, кто я? Люди, будьте свидетелями!
Староста на что-то решился, вылез из-за стола и, шатаясь, ринулся к двери. Переступив порог, он изо всей силы хлопнул дверью. Длинная пола его кафтана попала между дверным косяком и дверью и защемилась. Староста сразу почувствовал, что его кто-то держит.
— Пусти! — крикнул он и рванулся вперед.
Но кафтан крепко был прищемлен дверью.
— Пусти, говорю! Отвечать будешь за сопротивление начальству.
Мужики смотрели в окно и покатывались со смеху.
— Микита! Пусти, чтоб ты кровь из себя выпустил, гад печеный!
Крик старосты далеко разносился по селу. В это время шел с удочками батюшка ловить рыбу. Он направился к старосте. Тот, рванувшись изо всей силы, оторвал полу своего кафтана. Крыльцо было высокое, и староста кубарем скатился на землю.
Увидев батюшку, староста, не поднимаясь с земли, с оторванной полой, обернулся к нему:
— Батюшка, будьте свидетелем, убить меня хотели.
Батюшка покачал головой:
Поделиться книгой: