Февральский дождь

В бильярдную заглядывает сотрудница дома отдыха:

– Товарищи, прошу всех на ужин.

– Господа, – объявляет Сережа, – ужинаем в ресторане.

Сыр упирается:

– Нет, господа-товарищи, давайте подпишем бумаги здесь, и я поеду домой.

Но Сережа делает отметающий жест.

– Нет, Виталий Андреевич, только после ужина.

Девчонки вышли из номера принаряженные. Денис в своем клетчатом пиджаке, купленном недавно в комиссионке, выглядел лет на шестнадцать. Я в спортивном костюме смотрелся, будто после утренней пробежки.

Сережа, Гриша и Сыр уже сидели за большим столом, заставленном деликатесами. Можно было не гадать о происхождении денег бывших комсомольских вождей. Это были те самые партийные бабки, о которых много гадали в печати. Мол, куда они спрятаны? А вот сюда. Часть из них, которые не вкладывались в приватизацию, элементарно пропивалась и проедалась.

За соседним столиком ютилась скромно одетая «англичанка» Надя. Она и на уроках в редакции особенно не выряжалась. И от этого только выигрывала. Если красота сама по себе наряд, зачем еще какие-то тряпки? Она незамужняя, это факт, думал я про нее, замужние по домам отдыха не шастают. С замужними я принципиально не связывался. Придерживался принципа, что не по-мужчински кому-то наставлять рога. Мало ли свободных баб?

Итак, Надя, Наденька. Хорошее имя. Малость устарелое, но теплое. Сколько ей? Тридцать? Тридцать пять? Хорошо и то, что преподает английский. Мне как раз не хватало разговорной практики, дающей навык беглой речи.

Сережа обхаживал Сыра. Делал он это, надо признать, грамотно. Говорил то, что, казалось бы, не могло вызвать у старика возражений.

– Пресса должна улучшать ментальность народа. Честность нации, культ закона, социальная справедливость – вот что мы должны проповедовать на страницах нашей газеты, несмотря ни на что. Капли точат камень, трава рвет асфальт. Так и мы…

Но Сыра на мякине не проведешь.

– Бросьте, молодой человек! – обрывал он Сережу. – Сегодня никакие капли не точат никакие камни. Скоро люди вообще перестанут покупать газеты по причине их дороговизны. Поминки газетной журналистики можно начинать, хоть сегодня. Ближайшее будущее – за телевидением.

– Это вы зря, Виталий Андреевич, – спорил Сережа. – Мы с вами этого не допустим.

К Наде подсела большая женщина с грубым лицом, бухгалтер издательства. Зоя, или Золушка. Голос у нее был низкий, прокуренный. К тому же говорила она громко, поглядывая на меня.

– Ну что тебе сказать, незабудка моя? Конечно, не первой свежести, но на морду не урод. Хотя по сравнению с твоим Иннокентием Викентьевичем, конечно, дохловат. Кешу твоего можно было терпеть за патологическую доброту. А что этот собой представляет, еще неизвестно. Неужели это она обо мне? Косит-то глазом в мою сторону. И голос повышает.

– Говоришь, деньги не главное? Не скажи, заоблачная моя. Если у него крыша от тебя съедет, его ж из дома выпрут. И приползет он, ободранный, к тебе. И обопрется на твои хрупкие плечи со страшной силой. Но если так уж приглянулся, берем и пробуем. Но берем не спеша. Быстрый секс губит любовь на корню. Ты только не волнуйся. Надо волновать, а не волноваться.

Гриша наполнял бокалы шампанским, как бензин на заправке. Налил и Денису. Тот выпил и подставил бокал для еще. Миша выжидающе покосился на меня и налил еще. Денис опрокинул, не морщась, будто воду, и нетерпеливо заерзал. Шепнул мне, что хочет в бильярдную, погонять шары. Я разрешил. Денис испарился.

Дочь резво поглощала деликатесы. Я шепнул ей на ухо:

– Женечка, знаешь, как можно узнать за столом настоящую даму? Она ничего не ест. Или почти ничего.

Женя рассмеялась:

– Учла, папка. Сейчас закончу это безобразие. Главное – не переесть. Только подай мне еще севрюжинки.

Гриша переставил тарелку с севрюгой ей под нос.

– А мне шампусику – Лора протянула мне пустой бокал.

Я налил. Женя дурачилась с подружкой.

– Лорик, главное не переесть и не перепить.

Лора не очень естественно хохотала.

– А если стараешься умно говорить, то – не перемудрить.

Я наблюдал за ними. Кто из них вырастет? Амазонки или кошечки? Амазонка: если ты засел в грязи, выйдет из салона и начнет толкать машину. А кошечка останется в салоне и будет спрашивать через полуоткрытое стекло: тебе не тяжело, дорогой? Хотя есть третий вариант. Сегодня не стыдно быть содержанкой. И вообще, не стыдно быть бесстыжей.

Сережа втирал Сыру, что тот незаменим. Дешевая лесть злила опьяневшего старика.

– Ты, наверное, мнишь себя солью земли? – наседал он на Сережу. – А ты не соль. Ты – мешок. Ты – мешок халявных денег. Засланец! Ты ж сам ничего не решаешь. Тебя заслали серьезные люди. А вдруг удастся? Сегодня вы нас спонсируете, втираетесь в доверие, скупаете потихоньку наши ваучеры, а завтра, когда начнется приватизация, присвоите газету вместе с типографией. Так? Так, Сережа, так! И не вздумай отрицать. Я тебя, засланца, насквозь вижу. Сережа заливисто смеялся, подливая старику водки «Абсолют».

– Споить меня хочешь? – разоблачал его Сыр. – Тогда наливай ведро.

Облезлый Гриша начал клеить мою дочь. Понятно, что она уже не раз подвергалась атакам обольщения. Но в моем присутствии впервые. Заметив, что я раздражаюсь, Женя шепнула мне, что по профессии Гриша врач, занимался раньше какими-то стволовыми клетками. С помощью этих клеток можно сделать человека моложе лет на двадцать.

– Папка, мы теперь с Гришей друзья. Мы омолодим и маму и тебя.

– Женя, – сказал я, натянуто улыбаясь, – не расслабляйся, Этот плешивый бабуин тебе в отцы годится.

– Папочка, – так же деланно улыбаясь, отвечала Женя. – Но и ты не расслабляйся. Какого фига эти миледи стреляют сюда своими глазками? Давай колись, кто эта пловчиха?

Я соврал, что понятия не имею.

Лора сказала громко, обращаясь к Жене.

– Где-то я слышала, что женщинам ходить в ресторан без мужчин неприлично.

Золушка с грацией торпедного катера подошла к нашему столику с сигаретой в руке. Гриша с готовностью подставил зажигалку. Золушка прикурила, склонилась к Лоре и сказала своим прокуренным голосом:

– Детка! Когда ты будешь зарабатывать столько денег, сколько зарабатываем мы, тебе не нужны будут сопровождающие. Ты придешь в кабак, закажешь все, что душа пожелает, и еще выберешь себе кого-нибудь. Андэстэнд?

– Андэстэнд, – с вызовом ответила Лора. – Ну и как? Выбрали?

Золушка приняла вызов:

– Не сомневайся, выбрали.

Мы, мужики за столом, со снисходительным смехом выслушали эту перепалку.

– Однако, мне пора, – Сыр поднялся из-за стола. – Где бумаги?

– Какие бумаги? – Сережа тоже встал. – Знаете, Виталий Андреевич, что написано над входом в лондонскую биржу? «Мое слово – мое обязательство».

– То есть договариваемся устно? – с удивлением переспросил Сыр.

– Именно так, – важно кивнул Сережа.

Сыр впился в него начальственным оком:

– Слушай, а ведь я даже фамилии твоей не знаю.

– Я Фунтиков, – покачиваясь, назвался Сережа.

Сыр тут же сострил. Сказал мне, что этот жук станет Фунтиковым нашего лиха.

Дождавшись, когда Денис мерно засопит, я вышел из номера. Решил прогуляться, посмотреть на ночную Пахру. Конечно, рассчитывал встретить Надю.

Фонари отражались в черной воде. Медленным течением несло кленовые листья. На скамьях сидели отдыхающие. Тоже любовались вечерней картиной. Прошел до конца аллеи – Нади нет. Хотя … на скамейке у самой воды знакомый силуэт. Подхожу, сажусь рядом.

– Почему пропускаете уроки? – тоном училки спрашивает Надя.

Виновато опускаю голову.

– Накажите меня, Надежда Семеновна. Оставьте на второй год.

– Боюсь, второгодничество вам понравится, – игриво отвечает Надя.

– Предлагаю не тянуть с этим. А куда вы девали Кешу? Иннокентия Викентьевича?

– Надо же, какой слух! – удивилась Надя. – Кеша в заслуженной отставке.

Мне стало обидно за Кешу. Я почему-то подумал, что он старше меня. К тому же я тут же поставил себя на его место, ее бывшего мужчины. И мне стало жаль его и себя заодно. Конечно, Надя пребывала в волнении, и потому сказала глупость. Но зато искренне. А чтобы не сказала сейчас что-то еще, ей помешали мои дети.

Она вдруг насторожилась. Сказала, показывая на кусты.

– Там кто-то есть.

Точно. Слышался сдавленный смех и шорох. Надя испуганно поднялась. Я заглянул за куст. Денис! Вот паршивец! Сделал вид, что уснул, а сам бросился шпионить. Давится от смеха. Но он не один. Рядом в кустах кто-то еще.

Надя быстро уходила к корпусу. Ее гибкий силуэт в свете фонарей трепетал от негодования. Женя перестала прятаться.

– Папка, мы не дадим тебе пасть в наших глазах.

Слава богу, у меня хватило ума рассмеяться. Но это был нервный смех.

Мы идем к своему корпусу. Я замечаю отсутствие Лоры. Женя объясняет.

– Она в баре с Сережей. Он может устроить ее в редакцию.

Лора подходит к нам с бокалом в руке, когда мы появляемся в баре. Зачем-то говорит:

– Когда нет любви, нужно просто пользоваться. К тому же я хохлушка. Знаете, какой раньше был обычай у хохлушек? Они сами предлагали себя в жены. Ха-ха! До чего ж я инициативная! Самой противно.

Лора явно перебрала «шампусика». Женя потянула ее в номер. Лора заплетающимся языком говорила, покачиваясь на нетвердых ногах.

– Мне плевать, что обо мне подумают. Люди всегда найдут, за что осудить. Тогда они сами себе лучше кажутся. Козлы!

Глава 6

Последнее время я стал замечать, как жена ест. Коронку поставили неудачно. И теперь зуб постукивает, когда Вера жует. Тук-тук, тук-тук. За-стре-литься! Но к стуку добавилась новая привычка. Нервничая, Вера мелко режет еду, а потом сгребает ее в кучку посреди тарелки и отправляет в рот быстрыми движениями вилки.

Почему никак не получается любви на всю жизнь?

Последний раз Вера навестила меня ночью примерно полгода назад. Потом мы больше не прибегли к постели, как способу примирения. От этого жена дергалась еще больше. Неблагородно себя веду, корил я себя. Надо найти в себе силы. Хотя едва ли получится. От благородства не стоит.

– Как съездилось? Как отдохнулось? – спрашивает Вера, постукивая зубом.

– Нормально, – отвечаю, стараясь поскорее доесть яичницу.

– Не торопись, – говорит Вера, бросив взгляд на часы, – у тебя еще двадцать минут. Сколько раз тебе говорить? У Дениски слабое горло, ему нельзя дышать холодным воздухом. Только оправился после ангины, и вот снова. Совсем отстанет от школы.

– Разве у него температура? – спрашиваю.

– Пока нет, но к вечеру поднимется.

– Вот когда поднимется, тогда и освободишь его от уроков. А пока пусть идет в школу.

– Нет, он будет сидеть дома.

Голос у Веры спокойный и твердый. Попробуй возразить.

– Слушай, что у тебя с головой? Ты зачем познакомил девчонок с какими-то стариками?

Морщусь, как от зубной боли.

– Слушай, что за тон? Что ты себе позволяешь?

– Это ты себе позволяешь! – Вера переходит на крик.

Я смотрю на нее. Неужели это та изящная девочка с добрыми глазками и постоянной благожелательной полуулыбкой на тихом лице, какой была двадцать два года назад? Сегодня в ней килограммов девяносто. И ростом она почти сравнялась со мной. А когда женщина одного роста с ее мужчиной, то она кажется выше. Благодаря Вере я узнал, что люди иногда растут до двадцати с лишним лет. Говорят, женщине важно, как она выглядит рядом с мужчиной. А мужчине разве не важно?

Я перестаю есть.

– Что с тобой? – насмешливо спрашивает Вера. – У тебя пропал аппетит? А я, как видишь, трескаю, аж за ушами трещит. А почему ты не предлагаешь мне съездить в Пахру?

Я смотрю на часы. Надо садиться за работу. Ну, почему подобные разговоры она затевает, когда мне некогда?

– А ты не мог бы вспомнить, когда мы последний раз ходили вместе в театр или в кино? – митингует Вера. – Может, ты меня стыдишься? А знаешь, отчего я толстею? У человека на нервной почве развивается пищевая психопатия. А еще на нервной почве нарушается обмен веществ, отчего человек опять-таки толстеет.

Я согласился, что   работа у нее нервная. Вера несколько секунд оторопело смотрит на меня. И говорит со слезой в голосе:

– Да, у меня вредная, нервная работа. Но еще вредней моя семейная жизнь!

– Чем именно? – спрашиваю, чего греха таить, издевательски спокойно. – Твой муж пьет? Гуляет? Дерется? Не участвует в воспитании детей?