Помоги проекту - поделись книгой:
Ах, Лора, за такую кашу, конечно, возьмем.
Глава 3
Возле редакции, у входа в метро «Пушкинская», стоит аккуратная старушка-божий одуванчик. В руках плакат: «
Завидев меня в дверях, редактор Сыромский (прозвище Сыр), восклицает:
– А вот и наш высокомерный Терехов. Хотя, возможно, я ошибаюсь, просто у него такое выражение лица.
Сажусь рядом с коллегой прекрасного пола. Коллега шепчет в ухо, сочувствует словами из Шекспира.
– Бедный Йюрик!
Вообще-то, вернувшимся из командировки полагается скидка. Но к чему оправдания, если у шефа привычка высмеивать тех, к кому он хорошо относится? Высокомерие мое в том, что я избегаю планерок. А как не избегать? На планерках мы обсуждаем материалы друг друга. А значит, постоянно лицемерим. Скажешь плохо – наживешь врага. Скажешь хорошо – результат тот же – подумают, что это скрытая насмешка. Как и во всех других творческих профессиях, в журналистике правит зависть и несоответствие. Будь на то моя воля, я бы отменил планерки, как макароны. Тоже больше вреда, чем пользы. Оценки должны давать только редактор и ответственный секретарь. А пишущие – только писать.
Появляюсь я в самый интересный момент. Коллеги как раз обсуждают, что не так в моих последних очерках. Некоторым, к примеру, не нравится, что я даю высказаться преступникам. Что они, злодеи, думают о себе и своих деяниях. А на мой взгляд, это гораздо профессиональней, чем цитировать ментов. Что они думают о преступниках.
Сыр велит мне зайти к нему после планерки.
Он пробегает глазами «Смертную чашу» по диагонали и швыряет рукопись на стол.
– Этот потерпевший, видно, не читал библию. Там ясно сказано: «Отцы, не раздражайте чад ваших». Ну, что сказать? Написано в спешке, без особого стиля. Хотя… чем больше стиля, тем меньше мысли. Но и мыслей – негусто. Вы ведь не донесли до читателя, о чем эта ваша чаша. Или сами не поняли? Это ж уголовный передел собственности, натуральная война в семье. И подобных войн становится все больше. Они как бы заменяют гражданскую войну, на которую мы уже не способны. Понятно, что вот так, впрямую, писать об этом, конечно, нельзя, но…
Сыр останавливается. Я молчу. Ну если ему хочется так думать, пусть думает. И вообще, если шеф высказывает свое мнение, это вовсе не значит, что он хочет диалога. Короче, держу дистанцию, соблюдаю принципы. Нельзя приближаться к начальству без риска выглядеть навязчивым. Хотя и слишком отдаляться тоже нельзя, тут рисков еще больше.
– Юрий, когда вы прекратите игнорировать планерки? – неожиданно взрывается Сыр, тихонько так, без особого нерва. – Ставите себя в привилегированное положение. Пользуетесь моей добротой. Нехорошо.
Молчу, хотя понимаю, что это уже наглость с моей стороны.
– Ладно, повышенного гонорара не получите, но оперативность исполнения отметим.
Сыр нажимает на кнопку. Секретарша Нюра вносит поднос с двумя рюмочками водки и двумя дольками соленого огурца. Сыр хитро посматривает на меня из-под кустистых, давно не стриженых бровей.
– Премия поэта Андрея Белого. Правда, у него был полный стакан водки, целый огурец и царский рубль.
Выпиваем, хрустим огурчиком.
– Переставьте акценты в очерке, – советует Сыр. Я послушно киваю.
Лезет в сейф, достает ваучеры.
– Разбираетесь в этом? Одни советчики говорят, что не стоит торопиться с продажей. Другие пугают, что можно упустить момент.
Сыру далеко за шестьдесят, но он похож в эту минуту на подростка, который не знает, как жить. А я знаю? У меня тоже лежат пять ваучеров, и я тоже не знаю, что с ними делать. Сыр закуривает «Мальборо», встает из-за стола, подходит на крепких ногах к окну, поправляет тяжелые гардины.
– Завтра у меня встреча с покупателями в Пахре. Не хотите поприсутствовать?
Я сказал, что как раз собираюсь туда.
– Мы должны потребовать гарантии, что нашу уважаемую газету не превратят в бордель.
В советское время Сыр редактировал «Литературку» (в должности замглавреда), считавшуюся лучшей в стране. Тогда он не позволял писать о том, что думают о себе преступники. И много чего еще не позволял. Боялся, что партия прикроет газету. Сегодня он боится, что ее купят новые русские и превратят в желтый листок.
– Все равно обманут, Виталий Андреевич. Какой-то гарантией может быть только ультиматум. Если вас снимают, лучшие перья уходят вместе с вами.
Сыр колет меня острым глазом:
– А вы что же? В самом деле, уйдете, если меня турнут? В наше время остаться без работы – это, знаете ли…
Молчу. В грудь себя бить, что ли?
– Тираж падает. Вместо восьмисот тысяч уже семьсот, – переживает Сыр. – «Гвозди» нужны, Юрий. Может, в Питер смотаетесь? Там фашисты головы поднимают.
Самые вредные для журналистики люди – редакторы. Они же самые полезные, когда падает тираж. Когда нельзя мешать.
– Отделаете фашиков, переведу вас на постоянный двойной гонорар, – стимулирует меня Сыр.
Уж он-то знает, что в молодости пером водит страсть и зуд, а в моем возрасте – хорошие деньги.
Глава 4
Поздний вечер. Еду домой в метро. От «Пушкинской» до «Площади Ильича» всего минут пятнадцать езды. Жаль, что так мало. Подходя к дому, смотрю на окна. Света нет. Но это же, как бы сказала Даша, чудненько. Вхожу в вонючий подъезд. Стелла в неизменном халатике нараспашку спускается сверху и как бы нечаянно застает меня у квартиры. По мутным глазам и заплетающемуся языку видно – опрокинула не одну рюмашку.
– Юрий Леонтьевич, вы меня сегодня разочаровали. Как дворник, вы обязаны следить за порядком на вверенной вам территории.
Осторожно упрекаю:
– Эка ты расслабилась, Стелла.
– Имею право после трудового дня на вредном асбестовом производстве. Вам тоже не мешало бы… Вот возвращаетесь вы домой, а жены вашей, как обычно, нет. И где она? С кем она? Или она у вас, как жена Цезаря? Жена моя, Вера Алексеевна, комендант и воспитатель в одном лице, действительно, часто допоздна ходит по общежитию. Ей нравится быть исповедницей, посредницей, благодетельницей.
Стелла в общаге – неформальный лидер. Арбитр во всех конфликтах, далеко не всегда справедливый. А Вера любит справедливость, этого у нее не отнять. Стелла хочет напакостить начальнице. Вот и создает видимость, что я к ней неравнодушен. А я стараюсь не попасть в ее сеть, но без грубостей, иначе что-нибудь обязательно наплетет.
– Страсть как любит Вера Алексеевна, людей строить, просто хлебом не корми, – говорит Стелла, – Ничего не боится. Вы бы подсказали ей: говорят, ночная работа приводит к онкологии.
Стелла рассчитывает, что я поддержу разговор на эту тему. Но я молча скрываюсь за дверьми своей квартиры. Из комнаты, где лежит Денис, под дверью полоска света, слышатся телевизионные звуки выстрелов. Открываю дверь.
– У меня справка на всю эту неделю, – предваряя мой вопрос, говорит Денис.
Вера спасает сына от армии. Ему нет еще пятнадцати, а операция по спасению уже началась. Чтобы не ходить в школу, Денис изображает простуду. Врач выписывает очередную справку. К восемнадцати годам медицинская карта Дениса будет похожа на фолиант. Врач с полным на то основанием выпишет справку, что по причине хронического бронхита и тахикардии призывник Денис Терехов не пригоден к строевой службе.
Я готов согласиться, что у сына на самом деле слабое сердце. Но это не должно быть основанием для пропусков уроков. У Веры другое мнение. Все средства хороши, лишь бы сынок не стал в армии жертвой дедовщины.
На кухонном столе меня ждет записка от жены: «Дорогой! Звонила классная Дениса. Жаждет поговорить с тобой».
Школа в квартале от дома. Обычная ученическая казарма. Учителя – в большинстве своем – роботы. Привычно отмечаю, до чего ж несимпатичная классуха у Дениса. Вот она точно незамужница. Как такую любить? А если ученик хотя бы слегка не влюблен в учителя, как он может полюбить его уроки? Но очень знающая, опытная. Этого не отнять.
– По всем предметам не успевает, – говорит, листая журнал. – Вот, полюбуйтесь. Только по английскому тройки. Но и здесь – больше за произношение. Откуда у него хорошее произношение?
– Это врожденное.
– Все шутите. Денис может остаться на второй год, – говорит классуха. – Надо что-то делать.
– Убивать надо.
– А если серьезно? Почему не приходит мать?
– Стыдно.
– А вам?
– А мне уже нет.
– Простите, у вас дома все в порядке? Почему мальчик пропадает на улице? Ему плохо дома?
– Дома мало удовольствий.
– Мальчику нужен отец, хотя бы еще год.
У меня другое мнение. Я Денису вообще не нужен. Я мешаю ему жить так, как он хочет. Учеба в число его удовольствий не входит. А тут еще страх Веры перед армейской дедовщиной. Как только Вера начала собирать справки, он тут же вычислил, что у нее на уме, и стал еще чаще пропускать уроки.
Однажды я пустился в идиотскую педагогическую авантюру – попробовал воспитывать его рублем. За пятерку назначил одну сумму, за четверку – другую, чуть поменьше. Согласен был платить даже за тройки. У Дениса загорелись глаза. Наверно в его соображалке нарисовалась заманчивая сумма. Но дальше разговора дело не пошло. За деньги тоже ведь нужно работать головой, сидеть над уроками. А это было выше его сил. На улице ждала ватага дружков.
– Что будем делать? – говорит блеклая училка.
– Время такое, наверное, пойдет в бандиты.
– Вы серьезно?
Ну заколебала! Как можно о таких вещах говорить серьезно, с умным видом? Что бы я ни делал, что бы она ни делала, все равно будет так, как больше нравится Денису. Нет, я не самоустраняюсь. Я просто трезво констатирую неизбежность. Может быть, излишне цинично. Но что делать, журналисты вообще люди циничные. Хотя не только они. Таковы все, кто имеет дело с психологией людей. Полицейские, политики, актеры, врачи…
– Не умеете вы быть отцом, – говорит училка.
Английское построение фразы
– А вы не умеете говорить по-русски, – весело огрызаюсь я.
– А чего я не так сказала?
Ну что за тичеры пошли! Даже такой ерунды не может сообразить.
Глава 5
Санаторий издательства – в ухоженном сосновом бору. Деревянные трехэтажные дома 60-х годов. Вышколенная обслуга. Нас селят на втором этаже. Я и Денис в одной комнате, девчонки – напротив. Из окон открывается чудный вид на уютную реку Пахру.
Ужинаем в столовой, похожей на ресторанчик. Посетителей – две пары стариков и старушек, бывшие сотрудники газеты. В дальнем углу, вырисовывается прямая женская спина с изящным затылком. Что-то знакомое вижу я в линиях шеи. Но где видел, убей, не могу вспомнить.
Дочь отслеживает мои наблюдения и шутливо приказывает:
– Папка, смотри в тарелку.
Лора тонко улыбается.
Денис тянет в бассейн. Женя и Лора забыли купальники – только наблюдают, как мы плаваем. Появляется знакомая женская фигура. Где же я видел эти линии и пропорции? Волосы у женщины спрятаны под шапочку, глаза закрыты очками. Разглядеть лицо невозможно.
Лиля Брик шутила: лучше всего знакомится в постели. Знакомиться в бассейне тоже неплохо. Ныряю в воду на дорожке, где незнакомка плывет размеренным брасом. Она переходит на другую дорожку, но плывет моим курсом. Ускоряю движение. Но женщина не дает себя догнать. Сильнее загребаю руками и ногами. Не помогает. В конце дорожки, незнакомка, оттолкнувшись от бортика, плывет обратно. Я делаю то же самое. Теперь мы соревнуемся уже открыто. Но я по-прежнему отстаю. В состязание вступает Денис, а я выбываю. Плыву спокойно и размеренно. Женя и Лора болеют за Дениса, подбадривая его выкриками.
Таинственной пловчихе надоедает играть в поддавки, она стремительно уходит от Дениса. Доплыв до конца дорожки, сильным движением выходит из воды, снимает очки, стягивает с головы шапочку, волосы спадают на плечи. Так это же наша редакционная «англичанка» Надежда Семеновна! Ведет курсы английского языка, которые я посещаю от случая к случаю. Черт возьми, где у меня были глаза раньше?
Денис тянет в бильярдную. Там уже играют двое новых русских, только не в малиновых пиджаках. Обоим под сорок. Будущие спонсоры газеты. За ними – банк «Мегатеп». Один, с бритой головой, назвался Сережей. Другой, чернявый, с вьющимися остатками волос – Гришей. Спонсоры делают заказ. Официантка приносит взрослым коктейль, девчонкам и Денису – бокалы с соком. Женя тянется к моему бокалу.
– Хочешь узнать, что в голове у человека, отпей из его стакана.
Делает глоток. Но что-то не получается у дочери чтения мыслей. Спрашивает в лоб:
– Папка, а кто эта женщина в бассейне?
Я не успеваю ответить. Появляется Сыр. Сережа с лучезарной улыбкой идет ему навстречу.
– Виталий Андреевич, как насчет партийки? Говорят, вы большой мастак.
– Можно, – соглашается Сыр, азартно снимая пиджак.
У него хороший глаз и мощный удар. Он раскатывает Сережу в считанные минуты.
– Еще! – возбуждающе требует Сережа.
Вторая партия ничем не отличается от первой. Сережа снова больше наблюдает, чем работает кием. Денис не сводит с Сыра восхищенного взгляда.
– Еще? – спрашивает редактор.
Пока Сережа расставляет шары, бросает мне:
– Что самое главное в жизни, Юрий? Уметь достойно проигрывать. По жизни выигрывает наш благодетель Сережа. А я только держу фасон.
– Виталий Андреевич, ну, что вы такое говорите?! – укоризненно восклицает Сережа.
Я был наслышан о нем, а теперь мог рассмотреть. Смесь задора и вялости. Решительности и лизоблюдства. Образованности и тупости. Человек учился, но не самообразовывался. Попадал в трудные ситуации, но в критические моменты давал слабину. Любит болеть за футбольную команду, а сам ни разу в жизни не бил по мячу.
– Бывший комсомольский вождь? – спрашивает его Сыр.
– Предположим, – отвечает Сережа.
– Просаживаете партийные бабки?
– Допустим.
– Ну-ну, прохиндей, – ворчит Сыр, загоняя в лузу очередной шар.
Поделиться книгой: