Лучший друг

Эльдар Бродвей

Лучший друг

От автора

Я посвящаю эту книгу своей любимой — Марии Пономарёвой, которая вдохновляла меня, поддерживала и торопила. Говорю абсолютно серьёзно: если бы не она, книгу я вряд ли бы закончил, а возможно и не начал бы. Она была для меня и музой, и мотивационным тренером. Маша, спасибо. Я тебя люблю.

Хочу поблагодарить ещё несколько человек, способствовавших появлению этой книги. Своего друга Петра Фильчакова — так получилось, что именно у него дома я начал её писать. На протяжении года он интересовался, как идёт работа, поторапливая меня. Спасибо, мужик! Также спасибо Александру Федорову за советы и контакты. Спасибо Софии Кодзовой за профессиональное редактирование этого текста. И большое спасибо за создание крутой и жуткой обложки дизайнеру Дмитрию Нестеренко и художнику Анастасии Гушле.

Эта книга о чудовище из кошмарного сна, надеюсь оно навсегда останется там или на страницах этой книги, больше нигде. Я очень надеюсь, что никто и никогда не встретит его в реальной жизни. Был бы рад написать книгу о том, какое чудо — жизнь и как я люблю её, и какой подарок — просто существовать. Наверное, эта книга — такой очень странный способ поделиться этой мыслью.

Лучший друг

Он всегда был таким. С самого детства.

Однажды, в восьмилетнем возрасте, перед выходом на улицу он достал из холодильника колбасу и отрезал толстый кусок, кинув взгляд за спину, чтобы убедиться, что его не видит отец, строго отслеживавший расход колбасы и конфет в доме. Затем положил её обратно в холодильник, аккуратно взял указательным и большим пальцем влажный розовый кусок и направился к двери. Натянув одной рукой старые уличные кроссовки, вышел во двор и начал высматривать Белку.

Вообще-то Белка была кобелём, но дети почему-то называли его Белкой. Обычная бродячая дворняга, совсем ещё молодая, со щенячьими ужимками. Она всегда ошивалась где-то неподалёку и, завидев Андрея, как правило, пристраивалась рядышком и провожала его до самой школы. Пока не отвлекалась либо на кошку, либо на стаю соседских бродячих собак, либо — если повезёт — на валяющиеся объедки.

Андрей сразу увидел её, она мелькнула своим рыжеватым мехом в паре домов от него.

Он осмотрелся, на улице из ребят никого не было. Появись кто-то из них, это могло бы его остановить. Возможно, могло бы изменить всю его жизнь, не почувствуй он сегодня этот незабываемый вкус силы. Если бы, например, какой-то соседский парнишка, заметив его, подошёл бы и сказал:

— Андрюха, а ты чо, с колбасой? Дай укусить!

Андрей отломил бы ему кусок колбасы, они её съели бы и пошли играть на стройку, в овощехранилище или плавать по болотной жиже на трухлявых деревяшках, к которым были привязаны пластиковые бутылки.

Но двор был пуст. В голове пульсировала кровь от возбуждающего желания довести задуманное до конца. И увидеть всё это своими глазами.

Стоило ему сделать пару шагов в ту сторону, где рылась в мусоре Белка, как та радостно рванула ему навстречу, а, подбежав ближе и почувствовав запах колбасы, буквально ошалела. Нетерпеливо поскуливая, она так бойко стала подпрыгивать, что Андрею пришлось поднять колбасу повыше от её вертлявой морды. Этот манёвр собака расценила, как начало игры.

Андрей ещё раз осмотрелся, засунул колбасу в карман куртки и быстрым шагом двинулся от домов к пустырю, не обращая внимания на заинтригованную Белку, неотступно следующую за ним в напряжённом ожидании.

Они прошли детский садик, затем гаражи и свалку строительного мусора. Дальше начинался лес, там Андрей прибавил шагу, а потом и вовсе перешёл на лёгкий бег.

Чем глубже он уходил в лес, тем увереннее себя чувствовал. Задуманное уже не казалось ему каким-то мутным наваждением, оно походило на вполне реальный план, который вот-вот должен был осуществиться.

Теперь он бежал, совсем не чувствуя усталости; в какой-то момент из-за охватившего его ощущения невероятной свободы он даже позабыл про Белку, но она по-прежнему трусила за ним с такими же горящими глазами, как будто разделяла с ним торжественность момента.

Он пробежал под аркой железнодорожного моста, замочив ноги в ручье, и, не обращая на это внимания, продолжил путь дальше. Минут пять спустя остановился, немного отдышался и кинул взгляд на собаку, не сводившую глаз с руки в кармане.

— Так, где-то здесь… — начал он шарить глазами по траве.

Вокруг не было ни души. Воздух был прозрачный, погода — безветренной. Андрей подумал, что все складывается как нельзя лучше, казалось, сама природа подыгрывала ему, пытаясь понять, как далеко он может зайти.

Он повернул и пошёл вдоль железнодорожной насыпи. Минут через пять он наконец-то увидел то, что искал глазами — кусок верёвки, лежавший в невысокой траве. Подойдя поближе, он убедился, что это то самое дерево. Вокруг его ствола была обвязана на несколько оборотов и узлов верёвка, примерно на полуметровой высоте, со свисающим и тянувшимся по земле трёхметровым концом, напоминавшим притаившуюся в траве здоровенную змею.

Андрей кинул кусок колбасы к дереву, и Белка сразу же накинулась на него, прижав лапами к земле, будто он мог убежать. Андрей, не теряя времени, взял верёвку и, прикинув, сколько ее понадобится, чтобы собака не могла далеко отбегать от дерева, накинул ей петлю на шею. Белка даже не отвлеклась на это, продолжая жевать, и он спокойно затянул петлю, но не сильно, чтобы не сдавливать шею.

Собака доела колбасу, осмотрелась в поисках добавки, не нашла её, успокоилась и наконец-то обнаружила, что привязана к дереву. Она попыталась было вытянуть голову из петли, но не смогла, после чего удивлённо уставилась на Андрея.

Он испытал новый прилив вдохновения, оглядев привязанную собаку со стороны.

«Неужели все так просто?!» — подумал он.

У каждого человека наступает момент, когда впервые просыпается сознание, и он в полной мере «осознаёт» себя. К этому может побудить всё, что угодно: встреча с мамой после долгой разлуки, услышанная музыка или новый фильм, подарок, какая-то игра, смерть близкого человека…

У Андрея случился именно этот момент. Он, не двигаясь, слегка улыбаясь, стоял и как загипнотизированный смотрел на собаку, принюхивавшуюся то к траве, то к дереву, то к верёвке, крепко держащей её за горло, и поглядывавшую в нетерпении в сторону посёлка.

Андрей простоял так минут десять, затем, словно очнувшись от прекрасной музыки, идущей откуда-то изнутри — он слышал её, когда засыпал, — подошёл к собаке и, опустившись на одно колено, заглянул ей в глаза и погладил по голове.

— Бееелка, — произнёс он.

Белка завиляла хвостом, уловив в его словах нежность.

Очнувшись от транса, он проверил, насколько хорошо верёвка держится на шее собаки. Отойдя подальше, он начал кричать и хлопать по колену, подманивая её и делая вид, как будто что-то держит в руке.

Собака начала азартно рваться к нему, но верёвка держала её крепко. Какое-то время он продолжал хлопать, подзывая её:

— Белка! Белка! Давай, иди сюда! Давай! На-на, держи!!!

Так продолжалось около минуты, пока собака не начала уже похрипывать, тогда он остановился, поняв, что верёвка хорошо закреплена.

Дело было сделано. Хотя, правильнее было бы сказать, начало положено. И это оказалось так просто, как во сне, когда ты вдруг без всяких причин чувствуешь, что можешь взлететь, и решаешь взлететь, и летишь!

Уходить не хотелось. Он сел возле соседнего дерева, опершись на ствол.

Засыпая вечером, он почувствовал, что его жизнь наполнилась смыслом. Не каким-то абстрактным смыслом, а конкретным, желанным, ярким. Как будто кто-то пришёл к нему и рассказал, зачем он живёт, и от этого знания странная пустота внутри, от которой было так грустно и холодно, исчезла. Всё вдруг стало просто и интересно. Как будто началась какая-то загадочная игра…

На следующий день, сразу после школы, в которой все теперь казалось ещё более ненужным и смешным, он побежал в лес.

Белка вскочила и бросилась к Андрею, но верёвка дёрнула её обратно, и она принялась дружелюбно вилять хвостом, ожидая, что будет дальше.

Андрей сел на траву и с интересом стал за ней наблюдать.

Сама Белка его не особо интересовала. Его привлекала ситуация, в которой это живое существо было в его власти. Он может прямо сейчас сделать с ней всё, что угодно, и ему за это ничего не будет. Он ощущал эту власть. Он мог бы сидеть вот так, ничего не делая, сколько угодно, просто находясь в этой сладкой и наполненной влечением обстановке.

Белка ему нравилась. Он испытывал к ней настоящую нежность. Она была всегда такой чистенькой, не как остальные бродячие собаки — грязные, облезлые, в пятнах, с болезненной кожей. Она была приветливой. В ней чувствовалось какое-то благородство. Из-за необычного рыжеватого оттенка она больше походила не на бездомную псину, а на гордого лесного зверя, вышедшего к людям. Кстати, именно из-за этого яркого окраса дети и назвали её Белкой.

Но нежность к собаке в сознании Андрея никак не перечёркивала желания «поиграть» с ней. Наоборот. Именно потому, что она была такой милой, с ней и хотелось играть.

Не с Кочерыжкой же! Грязно-белая псина, как будто ею помыли полы в подъезде, а потом выжали и отпустили на улицу, и от этого она вся кривая и тупая. Каждую весну на неё по очереди взбирались все уличные псы, а она, поджав хвост, щурилась и прижималась к земле, распаляя самцов. Сука…

Его передёрнула мысль о том, что на месте красивой Белки могла бы быть Кочерыжка. Тогда всё стало бы бессмысленно. Глупо.

Он приходил сюда каждый день. Было ощущение, как будто только здесь он наполнялся какой-то сказочной энергией, которую чувствовал всем телом. Как будто ветер поднимался снизу вверх, прямо к сердцу. Хотелось мечтать и представлять будущее. Он сам ещё этого не знал, но это было вдохновение. Вдохновение жить.

Андрей сидел около двадцати минут, в какой-то момент надо было резко встать и уйти, чтобы волшебство не пропало. Он, словно животное, интуитивно понял, как «это» у него работает.

Он шёл домой задумчивый и улыбающийся.

Школа его больше не интересовала, да и все остальное казалось уже малозначительным.

Раньше при решении задач или зубрёжке стихов голова просто отказывалась работать, как будто специально отключала то зрительную, то слуховую память, как будто специально палки в колёса вставляла.

Теперь Андрей мог предвидеть, что будет говорить или делать учитель, и даже несколько раз удивил полноватую, добрую учительницу математики, когда, забывшись, полушёпотом закончил фразу, когда она запуталась и, прервавшись внезапно, заглянула в методичку. Она тоже считала его странным, неприятным и туповатым лентяем.

За годовой диктант он неожиданно получил пятёрку, хотя впервые его не волновала оценка.

Пока он сидел на уроках, в голове была лишь одна мысль: как побыстрее дождаться окончания всей этой нелепой бессмыслицы и, переодевшись, бежать в лес.

Всё стало неважно: кто с кем дружит, переведут ли тебя в другой класс, скоро ли каникулы… Всё это казалось блеклым плакатом, закрывавшим чудесное окно в новый, прекрасный и главное — настоящий мир. Мир, в котором ты не просто существовал, как все остальные, а точно знал, что относительно тебя существует какой-то определённый замысел.

Андрей впервые отчётливо ощутил, что ему хочется жить. Ответы на бесконечные жизненные вопросы: зачем, почему, как, над которыми обычный человек мучается всю свою жизнь и, так и не найдя никакого ответа, просто смиряется к пятидесяти, уже были известны ему. Не в виде информации, а в виде некоего откровения, свалившегося ему прямо на голову.

Он понимал, что это не что-то временное, как какое-нибудь мальчишеское увлечение, вроде карате или моделирования. Это что-то настоящее, как когда вы переезжаете на другую квартиру. Теперь всё по-другому. Ничего не будет как прежде, жизнь не вернётся в привычное русло из притупленной рутины, в которой ты, как бесчувственный пыльный мешок плоти, плывёшь по мутной ленивой реке.

Он как будто «проснулся».

Однажды отец крикнул на него за что-то, вроде «садись за уроки» или «подмети в коридоре», за что-то такое, не имеющее большого смысла. Этот мелочный человечек всю свою никчёмную жизнь придирался ко всем, кто от него хоть немного зависел, но Андрей не ответил. Он стоял как загипнотизированный, глядя из окна в сторону тёмного в вечерних сумерках леса.

— Я с тобой разговариваю!

— Что? — переспросил он металлическим голосом, повернувшись к отцу и уставившись на него остекленевшими глазами.

— Иди, убери там, сказал же убирать… — смущённо пробормотал отец, уходя в другую комнату.

Андрей так ничего и не понял. Он повернулся обратно к окну и стоял ещё минут пятнадцать, ощущая некую связь с медленно умирающим там во тьме живым существом.

Про Белку никто даже не вспомнил. И это сильно расстроило Андрея. Ведь она была хорошей собакой. Понятное дело, бродячие собаки постоянно то пропадают, то появляются. Если зима холодная, то их становится меньше, если не очень, то — побольше, но Белка не была просто бродячей собакой…

«Какие все вокруг равнодушные, просто так взяли и забыли», — думал он, упоминая про неё вскользь и не находя интереса к её судьбе у друзей во дворе, играть в котором с каждым днём хотелось всё меньше.

Андрей остро чувствовал необходимость поделиться с кем-то своими переживаниями, этим сказочным подарком судьбы. Как когда тебе дарят на день рождения игрушку, весь смысл в том, чтобы потащить её в школу и похвастаться перед ребятами. Ты сразу понимаешь, кто твои настоящие друзья, потому что они радуются вместе с тобой, а остальные говорят что-то вроде «у моего двоюродного брата лучше».

Он не был пока уверен, но уже чувствовал, что «это» для него одного.

* * *

Он многого не понимал.

Все эти «человеческие игры» были для него каким-то странным запутанным театром притворства. Почему надо делать так, а не иначе, почему надо отвечать так, а не этак?

Когда он забывался и вёл себя естественно или говорил то, что думал, одноклассники и друзья смотрели на него с недоумением, а взрослые — учителя или родители — с презрением.

Однажды, в первый день учёбы после осенних каникул, в кабинет вошла классная руководительница и хриплым голосом произнесла:

— Ребята, сегодня Анюта Огородникова не придёт в школу, потому что два дня назад они с папой разбились на машине.

Она картинно поджала губы и, покивала головой, как будто кто-то спросил, действительно ли это произошло.

Андрей сначала долго, не моргая, смотрел на учительницу, совершенно не понимая её поведения, которое его как будто подталкивало сказать или сделать что-то.

— Ну и что? Её все равно никто не любил. Она же… — он поискал слово, — дура.

Она действительно была толстой озлобленной гопницей, которая могла без причины разбить мальчишке нос или оттаскать подругу за волосы только за то, что та пришла в красивом платье и посмела хвастаться им.

Все обернулись на Андрея, словно ожидая, что он скажет что-то ещё, что разъяснит его неуместные слова.

Но поскольку Андрей молчал, учительница после долгой паузы выдавила из себя:

— Так нельзя говорить.

По выражению её лица и по реакции ребят Андрей уловил что-то вроде… нет, не поддержки, конечно, а как будто некоего замешательства, преодолев которое они дружно вернулись в осуждающе-скорбное русло и, смерив его с головы до ног, — поотворачивались.

Таких случаев было много. Они демонстрировали Андрею, что большинство людей отличаются от него. Живут себе в другом непонятном мире, которого лично он не видит и не ощущает. Как будто он пропустил первую половину урока, где объясняли формулу, а попал только на вторую, где уже надо было применять её на практике, и он не понимал, как это сделать.

Иногда, совсем редко, когда ему было одиноко, он пытался выяснить у мамы, не кажется ли ей, что люди странно себя ведут, но у мамы на всё было две отговорки: «Ой, не выдумывай» или «Иди, займись чем-нибудь, маешься от безделья». Эти отговорки — лучший способ отдалить от себя своего ребёнка, что она и делала с огромным удовольствием.

Об отце и речи не было. Этот забитый озлобленный человек, закрывшись в ванной или на кухне, только и делал, что вёл витиеватые эмоциональные дискуссии, из которых, как правило, выходил победителем. Своим нравоучительным тоном, раскрывающим некую философскую истину, он бросал доводы в лицо мнимому оппоненту. Словно поэт-моралист, обличающий толпу, разрывая на себе рубашку.

По его мнению, все проблемы в жизни решались «чтением книг», сути которых он не понимал, да и не читал особо, и «занятием спортом», которым он также не занимался.

Друзей у Андрея не было, были сверстники, но они сильно отставали в плане эмоционального развития и просто не понимали его, когда он иногда посреди игры, в тот момент, когда шалаш уже практически был достроен, а берлога вырыта, и все, уставшие, валялись и болтали о всякой чепухе, мог сказануть что-то очень странное и неожиданное.

Большая часть детских разговоров — это всегда смесь из обрывков фильмов, телевизора, разговоров родителей и заблуждений, питаемых детскими страхами. Дети не разговаривают, а просто обмениваются информационным хламом, которым набита их голова. Многие взрослые дальше такого способа общения и не развиваются.

Он же задавал вопросы, которые смущали сверстников своей конкретностью. Это был вопрос не ради того, чтобы просто поддержать разговор, а сформулированный и обдуманный. Именно поэтому его вопросы, как правило, оставались без ответов.

Не то, чтобы они не могли ответить, они как раз привыкли отвечать на подобные вопросы, но только на юбилеях подвыпившим гостям, с наигранной интонацией, получая в ответ такую же наигранную реакцию. И те, и другие прятались в этой наигранности, боясь быть искренними, потому что притворство — это не просто натура, для обычных людей — это долг. Это их суть. Они не снимают свои маски не потому, что боятся разоблачения, а потому, что под ними ничего нет.

— У тебя такие классные родители, я хотел бы, чтобы они были моими, — говорил Андрей запросто.

— Ясно… — отвечал парень, и тут же пытался перевести разговор на другую тему.

— Ты бы хотел быть моим братом? — не унимался Андрей.

— Чо ты опять начинаешь такое спрашивать? — злился парень.

— Ну, ладно, — спокойно соглашался Андрей.

Или:

— Почему ты постоянно притворяешься, что хочешь побить Макса? — спрашивал Андрей, когда они сидели на крыше гаража, отдыхая после снежковой дуэли.

— Чо? — хмурился мальчик.

— Почему вы с ним постоянно дерётесь в школе, а когда одни — не дерётесь никогда?

— Не знаю, — тот начинал смущаться.