Помоги проекту - поделись книгой:
Андрей Терехов
Щит четвертого стража
И была при месторождениях тех великая беда: ни единая живая душа не могла находиться на нижних уровнях, кроме как в зимнюю пору или при помощи колдунов. Иначе раскалялись горы до красноты и текли, будто вода течет по сосудам земным. И сгорали люди заживо тогда, и не пустела более мертвецкая при шахте.
Но росло наше младое королевство, и стало не хватать руды, и стало людей больше, и грызли они кости гор в поисках новых жил. И редели, и скуднели жилы, и глубже погружалися глупцы, и не могли ничего отыскать.
И пришла однажды другая беда, страшнее жара земного и духов глубин, и пропали все из шахты, и не привозили больше железа червленого в наши города. Повелел правитель отправить туда военную силу, и канула она в темноту, точно камень в глубокую воду, и та же судьба постигала с тех пор любую душу, что ступала на порог месторождения.
Прослышал об этом третий страж и отправился, и тоже пропал. И исчезли год спустя второй и первый, что пришли туда. И не знает никто по сию пору, живы ли они, что там случилось и кто тому виной, ибо последнего, четвертого, стража ждала вскоре та же судьба.
Дрозд, печальный и усталый, зажмурился от резкого порыва ветра. Глаза слезились, перышки ерошило, точно невидимой лапой. Было холодно и промозгло, холодно-холодно, бр-р-р! Впереди покачивались горизонт и солнце над ним, тусклое, болезненное, словно нарыв посреди грязного неба. Дрозд не любил такую погоду. Ему нравилось жаркое лето и, быть может, весна, когда вкусненькая добыча сама вылезала навстречу, но никак не эта сту-де-ность.
— Уи-а-и!
Дрозд посмотрел вниз — на горы, на черствый ельник в снежной тишине. Мрак. Седина. Отчуждение. Скальный хребет напоминал кости мертвых драконов, а дрозд еще знал то время, когда охотился за ними, когда жил, когда другим был — человеком.
— Уа-и-ии!
Сквозь лес тянулась дорога, и дрозд заметил цепочку следов: четыре лошади, а, значит, четыре всадника. Ему стало интересно, он кинулся вниз. Голову сдавил ветер, колкий, ледяной, как разбитые стеклышки; вокруг поднялись копья елей — закрыли небо, солнце, свет. На краю зрения мельтешили стволы, в ушах гудело, как в печной трубе. Следы виляли из стороны в сторону и медленно подбирались к горам. Там было что-то плохое, дрозд помнил. Он часто обещал себе держаться подальше от этих коченелых склонов, но столь же часто нарушал свое обещание.
Впереди показался зев шахты и заброшенный городок вокруг. У самого входа в туннели распрягали лошадей четверо путников, и дрозд радостно бросился к ним. Он так давно не видел людей, так давно не был человеком, что немного соскучился по этим бестолочАм. Или бЕстолочам?
— Уа-а-и! — приветливо крикнул дрозд.
Судя по одежде и виду путешественников, ехали они долго и страдали много: монах, головорез, рыцарь и девушка. Монах оказался седой, головорез — безухий, девушка — красивая, как лилия, а рыцарь — мертвый. На его доспехах дрозд заметил рисунок — готическое «А», оплетенное диким виноградом. Изображение покрывали царапины, местами оно стерлось, и это казалось странным — чистенькие, новенькие латы и покореженный герб.
— Уа-аи!
Девушка, судя по зеленым татуировкам на лице и зеленым же волосам, была из озерных сирен. Она, как и монах, куталась в зимнюю рясу ордена Стражей, и это тоже выглядело крайне чудным. Религиозный орден и дикарка. Хм!
— Уа-и-аи! — повторил дрозд.
От крика сирена вздрогнула и обернулась. На лице ее появилось странное выражение, будто нечто старое и плохое поднималось с глубины души. Девушка нахмурилась, повела рукой и метнула в птицу синий шарик.
«Снежок?» — радостно подумал дрозд.
Он хотел разбить шарик, как делал когда-то давно в счастливом детстве, и полетел навстречу. Снежок крутился, вырастал перед глазами, затмевая городок, дорогу, небо; по белым граням бежали искры, слышался треск. Дрозд приготовился и расправил коготки, но тут холод коснулся сердца, перетек в лапки, крылья; помутил сознание и высосал по капле всю эту долгую-долгую жизнь.
— Н-не люб-блю птиц, — прошептала Офелия, когда смоляное тельце глухо ударилось о снег. Говорила она на мирском наречии правильно, но тяжело, будто что-то в ее горле мешало полностью овладеть человеческим языком.
Коряга и брат Михаэль переглянулись, но ничего не сказали. Они видели подобное живодерство уже не раз и постепенно привыкли.
«Всякий, кого-нибудь да ненавидит».
Михаэль закрепил на спине последний мешок и глубоко, тяжело вздохнул. Воздуха — ледяного искристого воздуха северных лесов — совсем не хватало. Для пятидесяти шести лет монах был еще довольно вынослив, но к подобным походам не привык.
«Тяжеловато», — обреченно подумал Михаэль.
Ноги подгибались, что-то твердое упиралось в лопатку, ремни врезались в кожу на плечах. Он еще раз глубоко, судорожно вздохнул и огляделся.
Городок стоял у каменных врат, точно нищий перед храмом. Казалось, он просил годами подаяния, а исполинские створки так и не заметили ничего, только зевнули напоследок. Было сумрачно, тихо, страшно. Иногда среди домов поднимался ветер, и охаживал ледяными плетками лицо, и сверлил уши, и лошади тогда фыркали, топтались и ломали с хрустом наст.
Вспомнился лед на реке, и крики тонувших. Призрачные болота, рассвет, заводь, полная огоньков. И вот — размытый во льдах горизонт и горы, горы, горы в неуклюжих снежных шапках. И холод, точно упырь, высасывает силы. Или жизни? Михаэля передернуло. Из монастыря выходило семнадцать человек, а добралось только четверо. Что-то во всей этой экспедиции шло совсем, абсолютно не по плану.
Чуть в стороне Офелия накладывала на себя защитные чары. Девушка действительна была очень талантлива, Михаэль это не без удовольствия признавал, — она не сваливала все в кучу, а подгоняла части вязи так, чтобы дополнять одну другой. Выходило толково и красиво.
«Как и следует преступнице».
Орден поймал Офелию с сестрой во время ограбления монастыря. Сестру отправили на каторжные работы и обещали выпустить, только если экспедиция вернется со щитом. Офелия тогда почему-то сразу согласилась, и Михаэль чувствовал в этом некий подвох — слишком легко вышло, слишком редко монаху встречались послушные нелюди.
«Неужели для кого-то жизнь может быть так проста?»
Святой Авектус сидел молча, как обычно, и, как обычно, не снимал шлема, что Михаэля положительно пугало. Винить рыцаря было глупо — мертвые чураются живых, как и живые — мертвых, — но все же он возглавлял это странный поход, все же внутри гниющего тела держалась человеческая душа. Так? Ответ на последний вопрос знал лишь Авектус — рыцарь сам и разработал захват души, и сам испробовал на себе. Кто он теперь? Что?
«И почему он за гербом не смотрит? У рыцаря, кроме герба да чести, ничего и нет».
Коряга мазал рубец на скуле. Порой морщился от боли, и тогда нечто страшное, нездоровое мелькало во взгляде наемника.
Головорез, что своими шрамами — от ран, ожогов, переломов и ужаснейших пыток — мог бы напугать любого, в мирской жизни был одним из самых спокойнейших и приятнейших людей. Михаэлю он понравился сразу, хотя слухи о Коряге ходили разные. Первые говорили, будто он мерзавец, каких свет еще не видывал, и купается каждый день в крови детей; другие рассказывали о благородном происхождении наемника. О предательствах, ядах, об изменах, что выбросили младенца на обочину жизненного пути. Ну, в единственном сплетники оказались единодушны — уцелеть в безнадежной, невозможной, беспросветной ситуации так, как Коряга, не умел никто; потому Авектус его и нанял.
— Я г-готова, — крикнула Офелия.
Михаэль посмотрел на рыцаря — тот кивнул, — и они направились к шахте. Офелия двигалась легко, словно бесплотный дух; Коряга хромал, Авектус шел жутко, дергано. Не доходя пары шагов до врат, он вдруг рухнул на землю.
Все замерли. Офелия по-птичьи вытянула шею, Коряга поперхнулся, у Михаэля похолодело в груди.
— О-он жив? — неуверенно спросила Офелия.
Михаэль хотел ответить посмешнее, в духе «скорее, мертв бесповоротно», но подходящие слова не появлялись. Вообще иногда монаху казалось, что он взят исключительно в качестве шута, только шут выходил печальный — острить не умел и говорил без конца горькие и унылые вещи.
— Боюсь, нет, — ответил Михаэль и показал девушке на вязь защитного поля. Оно расходилось полукругом от врат, и было старое, времен стражей, старое и простенькое. Блокировало всего несколько элементов вязи, но характерных именно для орденских заклинаний. — Захват души отключился, едва его святейшество ступили внутрь поля.
«И никак к жизни не вернуть. Ладно душу призовем обратно, а захват кто делать будет? Хоть бы доработал на случай блокировок, как же так? А все же странная блокировка. Старая, а на наш орден. Почему?»
Михаэль не понимал, на кой черт понадобилось ставить защиту от людей, что еще не появились на свет: орден возник только после гибели четвертого стража. Или исчезновения — кому как больше по душе. Странно, конечно, возник: ниоткуда, вдруг, сразу — и в личную охрану короля, но об этом можно было подумать и потом. Как действовать дальше? Глава экспедиции мертв, осталось трое — наемник, колдунья и монах, который бесполезен в практическом смысле, но способен наизусть пересказать двенадцать томов энциклопедии.
Троица начала спорить. Офелия хотела двигаться вперед — ее волновала судьба сестры, Михаэль сомневался. Корягу интересовал чисто практический вопрос — как без Авектуса, который годами изучал историю стражей и карты, вообще можно что-то отыскать.
— Я мог бы у-узнать артефакты, наверное, — неуверенно, слабым, прерывающимся голосом заметил Михаэль.
Ответили ему лишь взгляды, полные скепсиса, и винить соратников было сложно.
С самого начала Михаэлю казалось ироничным, что выбрали его. Всю свою сознательную жизнь монах проповедовал людям учение Утереила, но чем больше Михаэль старался, тем больше народ отворачивался от церкви. В конце концов, и вера монаха стала таять, будто весенний снег. И вот экспедиция — шанс показать мирянам, что все было по-настоящему. И вот шанс его, Михаэля, — показать, что он шел не зря, что он хоть как-то полезен. Это выглядело приятным и новым — стать из пустого места… всем?
«Я проповедник! Что я могу? Что мы втроем можем? Это даже не опасно, это смешно. Не лучше ли, безопаснее вернуться? Собрать новую экспедицию. Или уже не дадут? Или отправят других? Будет еще такой шанс? И что я буду делать, когда вернусь? Когда уже самого тошнит от религии! Нет, нет, разве я для себя сюда шел? Разве не для тех, кто утратил веру?»
— Я мог бы узнать щит, — повторил громче монах, — и помню карты. Плохо, конечно. Плохо, — он поморщился, — нет, дети мои, возвращаемся, это и впрямь глупо.
— А м-моя сестра?
— Дитя мое, ты знаешь.
— Прелестный выбор. Тогда в-веди.
— Дети мои, вы осознаете, насколько мы рискуем? — Михаэль уже пожалел о своем предложении. — Нас трое, а я плохо помню карты.
Коряга задумчиво кивнул. Офелия пожала плечами — для нее жизнь была предельно простой: из вариантов «делать» или «не делать» сирена старательно выбирала первый, будто игрок, который в рулетке всегда ставит на черное.
— Хорошо, — монах помолчал, словно искал лазейку в этом единственном слове. — Хорошо, идем, но, пожалуйста, прошу вас, обещайте слушаться. Там много… чего. А, чего я не знаю… еще больше.
Михаэль бледно улыбнулся — он все сильнее сомневался в успехе предприятия, — и, похоронив рыцаря, троица направилась шахте. Вблизи каменные врата производили тяжелое впечатление: маленькие издали детали узора вырастали больше человека, петель было и вовсе не достать. Монах задрал голову вверх и не увидел конца врат — только отвесную, жуткую стену. И знак наблюдения?
Михаэль вздрогнул. Знак был старый, как и блокировка, — времен стражей. Тяжелого, громоздкого исполнения, а до сих пор следил за входом, будто верный часовой.
— Не бойтесь, дети мои, это просто смотровое заклинание, — успокоил остальных монах.
Офелия покачала головой.
— Я б-боюсь другого, — ответила девушка и вошла в просвет между створками. Михаэль двинулся следом. Он не знал, что имела в виду сирена, но знал, чего боялся сам: пустышки. Четвертый страж пропал здесь более трехсот лет назад — он мог просто уйти; щит давно могли забрать; наконец, вся легенда могла оказаться вымыслом. Михаэль последнее время так и считал, вот и сейчас, погружаясь в темноту пещер, он вспоминал старую поговорку о корабле, который пытался куда-то плыть без моря.
Монах и Офелия скрылись за вратами, и только Коряга медлил. Наемник с грустью оглянулся назад — на шахтерский городок, ельник, серое небо. Казалось, мужчина осознал, что может видеть все это в последний раз.
— Силло? — крикнул Михаэль из темноты.
Коряга невесело улыбнулся и двинулся на звук.
И не было дружбы крепче дружбы стражей, и не было славы большей, чем гремела о них. Дети мечтали повторить их судьбы, грезили женщины о них ночами. Но годы шли, и лавры стражей начали меркнуть. Дряхлели тела, теряли силу члены, и лишь четвертый страж, как прежде, оставался прекрасным и молодым. Потому любил его народ земель наших более остальных и ставил ему памятники и храмы.
И возгордился четвертый страж, и потакал славе своей, и родилась через то в иных душах зависть и ненависть. Чем превозносил себя более четвертый страж, тем больше сказывалось бесстыдных людей, тем больше охотились они на братство и пыталися отнять их божественные дары. Горе им! На всякого, кто дотрагивался до святыни, обрушивался свет Утереила, и слепли они от жадности своей, и погрязали в забвении.
И возник следом раздор промеж самих стражей, и ушли они друг от друга в разные стороны. Первый и второй на юг, третий — на север. О четвертом же не слышали почти десяти лет, пока не пропали былые друзья в северных шахтах.
Первые уровни оказались чистенькие и хорошенькие, как покои принцессы. И студеные — гораздо холоднее поверхности. Впрочем, Михаэль все равно быстро уставал. От груза ныли плечи и ломило спину; лицо щекотал соленый пот.
«Зачем я только брал с собой лампу? Ладно бы печь, но лампу? Я же монах, я могу наколдовать пламя, а таскаю с собой тяжелую масляную лампу. На сколько ее хватит? Час? Два? Олух. Динозавр. Старый, глупый… динозавр».
Шел отряд гуськом: вперед Коряга, затем Офелия и монах. В его голове отдавались звуки шагов, и Михаэль недовольно морщился — казалось, они будят этим грохотом древнее… зло? Темноту? Сирена выпустила вперед заклинание света, и оно порхало изящной ласточкой, прогоняя мрак пещер. Михаэль только и видел, что спину девушки да лунные блики на стенах.
Убитых пока не нашлось, но пахло странно, алхимической лабораторией. Пыль на полу тоже лежала странная — темно-красная, точно сухая кровь. Михаэль было неприятно туда наступать.
В ноги опять ткнулись старые рельсы для тележек. Михаэль успел их возненавидеть — каждый раз они возникали из ниоткуда, как грабли на монастырском огороде, и норовили ударить монаха в лоб. Рельсы, шпалы, рельсы, шпалы; брошенные тележки с рудой.
Уже на втором уровне — в заросшей фосфорными грибами оранжерее — обнаружилась пирамида из камней. Михаэль проверил силовые линии на предмет заклинаний и сам начал оттаскивать в сторону тяжелые, как гранит, камни. Дышал монах хрипло, трудно и временами замечал на себе скептические взгляды остальных.
— Помочь? — участливо спросил Коряга. Михаэль покачал головой и стал еще быстрее разбирать конструкцию — точно боялся показаться немощным, бесполезным стариком. И в самом деле боялся. И в самом деле был этим бесполезным стариком, который ничего за свою жизнь не совершил, ничего не добился.
Ничего. Если не найдет щит.
Михаэль в отчаянии отбросил очередной камень и увидел зачарованный пенал:
«Два этажа проверены мной, угроз или следов оных не обнаружено.
Смотрящий знак, что был над вратами, я подчинил себе, дабы знать о возможных гостях, кои, боюсь, не замедлят вскоре прибыть. Управляющий элемент размещен в машинном зале первого этажа.
— Он-н кого-то ждал? — спросила Офелия. — Пенал, поле за-защиты — вязь та же.
Михаэль посмотрел на девушку и вытер с лица виноградины пота.
— Смерть, — донесся голос Коряги. Говорил он сипло, тяжело, как из тисков.
— Н-не смешно!
Коряга улыбнулся, и безобразный шрам растянулся на его лице подобно змее.
— Если он и в самом деле был бессмертен, как говорят легенды, то ждал именно ее.
— Прошу, Силло, хватит, — поморщился Михаэль.
— На войне или в боях самое страшное что? Как умирают другие. А он был бессмертен. Что, думаешь, творилось у него в мозгах? Он видел чужие смерти день за днем, страшные, наверное, мучительные смерти, раз до нас дошли все эти легенды. А сам оставался жив. Дни в бесконечном страхе, что вот-вот и тебя это прибьет или изуродует. Месяцы, годы — а он был бессмертен, и этот страх все эти годы не отпускал его. Я по себе знаю, потому что… потому что страх этот иначе тянет и тянет, когда вот так везет, как мне, а ему уж тем более, — Коряга смущенно замолчал.
— Д-дурень.
Офелия фыркнула — будто детеныш сирены, который пускает в озере пузырьки, — и Михаэль с изумлением понял, что девушка еще совсем молода по людским меркам. Ребенок-вор с навыками стенобитного тарана.
Третий и четвертый уровни тоже оказались чисты, но к пятому стены и потолок заметно огрубели, отовсюду доносились шорохи. Из проржавелых термо-труб капала грязная вода, собиралась в мутные лужи и сбегала вниз. Михаэлю это отчего-то напоминало — и напоминало приятно — дождь, весну и пашню за монастырем.
И пашня, и монастырь могли быть его. Если бы он вел себя порешительнее, посмелее. Если бы…
Как много этих «если», подумалось Михаэлю.
Коридор вертелся вслед за бледной ласточкой, спину ломило от усталости. Вдруг Офелия остановилась.
— Что случилось, дитя мое? — спросил монах. Его уже раздражала эта шахта, и туннели, и сирена, от которой вблизи пахло не то тиной, не то водорослями.
— З-звуки! — шепнула девушка. — Слы-ышишь?
Волосы Михаэля встали дыбом, пот на спине заледенел: из-за поворота доносился звук битвы. Сталь била о сталь, кричали люди.
Коряга, судя по скрежету, вытащил саблю, Офелия подобралась и затянула бледную кожу чешуей. Горе-отряд медленно двинулся вперед.
«Стойте, куда же?»
Михаэль смотрел им вслед, а сам не мог от страха пошевелиться. Он войну никогда не видел, он и монастыря-то не покидал, и вот такое. Стычки по дороге происходили без его участия — впереди, как в поговорке про хромых и убогих, шел Авектус, этот странный, этот мертвый рыцарь, и все расчищал.
В голове Михаэля творилось черти что, ноги не держали.
«Бог света, я же верил в тебя! Помоги?»
Тщетно. Бог света, видно, сам в себя не верил.
«Если я веду отряд, я должен быть там. Вперед! Я… я… хотя бы погибнуть так, чтобы потом об этом сложили легенду. Хотя бы маленькую. Хотя бы детскую сказку. ВПЕРЕД!»
Коряга и Офелия свернули, тень девушки пробежала по стене и стала уменьшаться. Михаэль глубоко вздохнул, и тут сердце бешено забилось — сзади раздались шаги. Там никого не было, монах знал, знал как и то, что сущность, звук, нечто кралось следом.
Не помня себя от страха, Михаэль бросился вперед. Поворот, шаг, поворот — грохот стоял страшный, будто прямо над ухом меч проламывал доспех. На земле лежали скелеты, мерцал неразрушимый знак предостережения. Офелия судорожно перебирала исцеляющую вязь, чуть дальше наклонился Коряга — с белым, как простыня, лицом. Он тянулся обыскать труп на полу, а рука наемника стремительно чернела от кончиков пальцев к плечу, и крошилась, и осыпалась горстками пепла.
Поделиться книгой: