Помоги проекту - поделись книгой:
Андрей Фролов
Островитянин
Волны укачивали. Будто колыбель. Такую в его далёком детстве привешивали к потолку.
Да, именно так он себя в первую минуту и ощутил. Лежащим в тёплой, пропахшей мокрой солью колыбели. А чьи-то заботливые руки (конечно, руки матери, чьи ж ещё?!) плавно качали вперёд-назад. Мягко, ласково, как в невесомости.
Затем его полысевший затылок уткнулся в песок.
На смену колыбели тут же пришла новая ассоциация. Прибой настойчиво толкал вперёд, изгоняя из влажных бездн океана. И теперь он представил себя куском сливочного масла, который чья-то дрожащая рука (отца? возможно… в его школьные годы батя любил заложить за воротник…) старательно и неуверенно намазывала на шершавую поверхность песчаного пляжа.
Через несколько утомительных секунд пришло истинное понимание происходящего. Никаких колыбелей, родителей и причудливых образов сонного воображения… Лишь тёплая и жгуче-солёная океанская волна, выблевавшая его на побережье. Так с незапамятных времён она отвергала мусор и плавник.
Было нестерпимо жарко: раскалённый жёлтый диск нависал ровно над головой, превращая соль на лице в хрупкую неприятную маску.
Он перевернулся на живот. Чуть не нахлебался пенного прибоя, встал на четвереньки, выбираясь из воды. Песок, солнце, ярко-зелёные кустарники в десятке шагов от воды… В памяти провал, в котором мерцает багровым цветом единственный образ — кораблекрушение…
Что за корабль нёс его по океану?
Яхта? Катер? Пассажирский лайнер?
Он не помнил. Он даже имени своего не помнил. Завалившись на бок, провёл пальцами по лицу, словно по азбуке Брайля пытаясь прочитать на щеках и лбу собственное имя. Виталий? Валера? Что-то, связанное с Вальком, как его называли друзья… Валентин!
Эта крохотная победа над собственной памятью придала сил. Опустошение отступило, позволив подняться на ноги. Пошатываясь, Валёк встал в полный рост. Вгляделся в изумрудную стену листвы, растянувшуюся вдоль побережья.
Где он оказался? На необитаемом острове? Или за стеной кустарников и изогнутых пальм притаился тропический курорт, на котором отдыхают сотни туристов? Вцепившись в виски, Валёк скривился от приступа головной боли, мешающей вспомнить. В голове царила пустота, напоминавшая бескрайний океан, раскинувшийся за спиной.
Сделав несколько шагов от воды, он тяжело опустился на горячий песок.
Иллюзорность и ломкость человеческой памяти были продемонстрированы ему в самый неудачный из моментов жизни. Ещё несколько часов назад Валентин ощущал себя частью чего-то огромного — полноправной единицей социума с интересной (наверняка) биографией, любимой (хочется верить) работой, семьёй (в его-то возрасте, наверняка) и банковским счётом (немалым, раз он смог позволить себе путешествие по океану).
И вот он — никто.
Только имя осталось, с равным успехом как мужское, так и женское. Ни воспоминаний, ни устремлений, ни горечи потерь. Часть социума монеткой провалилась в щель паркета, по которому ходят миллиарды миллиардов ног, и потеряла свою ценность. Он стал человеком без прошлого и настоящего, будто бы один из сотен ярко-зелёных кустов, растущих на затерянном в океане клочке суши.
Впереди, слева и справа раскинулась бескрайняя океанская гладь. Насыщенные сотнями оттенков белого и серого облака клубились на горизонте, очертаниями напоминая многоэтажные дома его родного города. Какого? Откуда он? Пенза? Владивосток? Омск? Перебирать города России Валёк мог с тем же успехом, что и вспоминать профессию.
Часть острова — вот кто он отныне. Камень, древесный ствол или забравшийся под корягу краб — его семья. В мире, населённом несметными людскими ордами оказалось потеряться проще, чем выиграть в лотерею. А может, это и есть его лотерея? Вытянул билет на необитаемый остров в век повсеместной компьютеризации и сотового покрытия…
Валёк невесело улыбнулся. От этого спёкшиеся губы треснули, и их зажгло от попавшей в ранку соли.
Остров может оказаться вовсе не безлюдным.
Всё ещё пошатываясь, он встал, продолжая потирать виски.
Кто сказал ему, что спасший его жизнь кусок суши пуст? Он пойдёт налево… или направо. Неважно, куда, лишь бы что-то делать, причём не дожидаясь ночи. Как там поступали герои Дефо или «Остаться в живых»? Нужно разыскать возможные следы цивилизации. Если на этом поприще Валька постигнет неудача — он сосредоточится на поисках пресной воды и места для ночлега. Отдохнув и набравшись сил, он продолжит добычу пищи и двинется дальше, даже если для этого ему придётся идти круглые сутки…
Конечно, его будут искать.
Или не будут?
Сколько людей, кроме него, было на борту? Был ли аварийный маяк или рация? Или он — крохотный фрагмент самонадеянной экспедиции, решившей бросить вызов океану на плоту из пустых полиэтиленовых бутылок? От попыток вспомнить хоть что-то у Валентина снова заломило виски, и он помотал головой. Память вернётся, обязательно вернётся. Нужно только не спешить и не мучить сознание…
Время напоминало подыхающую лошадь, хромавшую сразу на три ноги. Плелось, понурив голову, и готовилось совсем скоро отойти в мир без страданий. Клубящиеся на горизонте облачные столбы до нытья в сердце напоминали городские постройки. Постаравшись сосредоточиться на чём-то ином, Валёк двинулся к кустарнику, вдыхая свежий и пронзительный запах листвы.
На ходу ощупал пустые карманы лёгких холщевых штанов и рубашки-поло. Стянул и сунул за пояс единственный белый носок, поверх которых русские туристы обычно носят сандалии. Штаны, рубашка и носок, вот и все богатства, унесённые с неизвестного судна (яхта? катер? пароход?). У него не оказалось ни кресала, ни ножа, ни мотка верёвки, так часто помогающих выжившим в крушении наладить нормальную (если этот эпитет применим) жизнь островитянина…
Покачиваясь, Валёк заковылял налево вдоль береговой черты. На юг, как ему казалось. А затем ещё налево. И ещё. И только когда заметил, что зелёная стена совершает плавный изгиб, осознал, что солнце переместилось по другую руку. Он брёл по периметру крохотного овала, похожего на панцирь гигантской доисторической черепахи — вот куда его швырнула милосердная судьба. Вероятно, посчитавшая, что утопить мужчину в бездонной пучине будет куда злее и несправедливее…
Ирония судьбы?
Да нет, мать вашу, откровенное издевательство!
Всё ещё не спеша углубляться в пятак густых джунглей, царящих на центральном холме островка, Валёк замкнул круг. Наткнувшись на собственные следы, почти смытые прибоем, сел на прежнее место, стараясь не заплакать. Чуть больше двухсот шагов в длину, чуть больше сотни в ширину: вот новая тропическая колония губернатора, не способного даже вспомнить свою фамилию. А вокруг — только равнодушный океан и клубящиеся облака, остро напоминающие о родном Новосибирске…
Вот оно!
Валёк даже подскочил, в волнении приглаживая редкие пряди слипшихся от пота волос. Память начала возвращаться, подстёгнутая миражами на горизонте. Он из Новосибирска! И, кажется, был военным… И хотя за это поручиться было нельзя, Валентин почувствовал очередной прилив сил.
Он обязательно спасётся! Вспомнит всё до мелочи и спасётся. Разведёт огромный костёр, даже если для этого ему придётся спалить к чертям весь этот микроскопический островок… но вернётся в цивилизацию, в общество, в социум, в свой город, который любил его в ответ.
Над головой вскрикнула чайка, и Валёк поднял лицо к солнцу. Чайки. Значит — есть жизнь. Интересно, найдёт ли он кладки, чтобы полакомиться яйцами? В мире вечного лета он даже не мог с уверенностью утверждать, какое время года начиналось, когда они выходили в путь…
Проследив за птицей взглядом, Валентин углубился в лес. Может, ещё тут найдутся змеи или какие-нибудь грызуны?..
В глубине острова почва оказалась совсем не песчаной. Бурная и пышущая энергией растительность указывала, что где-то неподалёку (если на клочке площадью почти в два гектара вообще существует критерий «далеко») обязан обнаружиться родник.
Осторожно раздвигая ветви и стараясь не наступить на острый сук валежника, он продвигался всё дальше и дальше. Пока (совсем скоро) не нашёл скальный шип, на пару человеческих ростов возвышающийся над рощей.
Именно у его подножья и обнаружился источник чистой пресной воды. Крохотный, едва заметный. В узкой расщелине, похожей на след от удара великанским зубилом. Он почти сразу уходил в почву, скапливаясь в совсем уж крохотный пруд, но Валёк обрадовался ему, как родному человеку.
Упал на колени, жадно напившись и смыв с лица океанскую соль. Затем напился ещё. И лишь когда почувствовал, что скоро его стошнит, отодвинулся от родника, прислоняясь спиной к холодной скале.
Здесь, в тени кустов и растений, названий которых Валентин не знал, было прохладно и спокойно, как будто на лавочке в ботаническом саду. Прислушиваясь к шуму волн, долетающему от берега, Валёк задремал. Усталость, стресс, порванная на лоскуты память — всё это сморило его пуще колыбельной, склеив веки и наполнив душу покоем.
Новое пробуждение на мягкое покачивание волн не было похоже совершенно.
Разом навалилась боль одиночества, ужас ситуации, страх за жизнь и размытая иррациональность происходящего. Валёк вздрогнул, больно ударившись плечом о скальный выступ. Распахнул воспалённые глаза, покрытые сетью лопнувших капилляров.
Застонал, напился из родника, задрал голову, высматривая среди веток солнце.
Оно сместилось к западу, но до погружения в зерцало океана оставалось ещё несколько часов. Ощутив, что изрядно озяб во сне, Валентин поплёлся на солнечную часть острова.
Пришло время вдумчиво и спокойно осмотреть свои «владения». Кто знает — быть может, во время первой экскурсии он не заметил чего-то важного? Например, ящика с инструментами, выброшенного на берег? Или надувного спасательного плотика?
Выбрался из рощи, отцепляя от короткого рукава прилипчивую ветку, злобно ощерился. Замер, потирая глаза. Сделал ещё несколько шагов к берегу, выходя из нежной тени на яркие вечерние лучи. Рот приоткрылся, спина похолодела, сердце забилось часто-часто.
Никто и никогда не сможет грамотно описать черту, которую человек переступает при сумасшествии. Потому что при настоящем помешательстве оттуда попросту не возвращаются. Не смог бы сделать этого и Валёк, если бы кому-то вообще взбрело в голову просить его описать свои чувства.
Грань.
Обрыв.
Падение.
Неверие. Страх. Недоумение.
Нереальность происходящего. Жжёная резина.
Тысяченогая сколопендра, торопливо пробежавшая по обнажённому полушарию головного мозга. Надрывающийся рёв сломанного кухонного крана. Удар автомобильной катастрофы, когда капоты с романтичным шелестом сминаются, как фольга от шоколадки. Рука, добровольно засунутая в дробилку камней или фрезерный станок. Шипение аспирина.
Взрыв, чуть не разорвавший сознание Валька на части, был таким сильным, что тот чуть не лишился чувств. Устоял, качнувшись, и зачем-то вцепился в свисающий с пояса носок. Как если бы тот мог стать якорем, удерживающим его от помешательства…
Потому что в нескольких метрах от берега (не больше десяти, пожалуй), из воды поднималось здание. Четырёхэтажное, административное, с кроваво-красными стенами и широкими «совковыми» окнами, так хорошо известное Вальку. Слева — ещё одно с супермаркетом на первом этаже, просторным балконом над ним, офисами внутри и яркими рекламными вывесками.
Между зданиями, которые Валентин сразу узнал, но всё ещё не был готов поверить увиденному, пробегала неширокая улица — с лайтбоксами, витринами, фонарными столбами, светофорами и растяжками над проезжей частью. Океанский прибой скрывал асфальт, а потому бредущие по нему прохожие и летящие машины были видны лишь до середины.
Выныривая из тумана, которым являлся остров, они катились прочь. Спешили по своим делам, такие натуральные и одновременно несуществующие. Переходили улицу, исчезали в магазинах, курили, болтали, ловили такси и ныряли в метро, виднеющееся чуть правее.
Валёк повалился на задницу.
Зажал голову между коленями. Нечленораздельно забормотал, принялся снова натирать виски, пока не зажгло кожу. От голода или переутомления такие галлюцинации не наступают. Во всяком случае, так быстро. Значит, что-то подмешано в воду, которой он так жадно напился. Но чем бы ни был сейчас одурманен мозг Валентина, спорить с собственным зрением становилось всё сложнее…
Вокруг острова раскинулась площадь имени Владимира Ильича Ленина, одно из центральных мест Новосибирска. Точнее — просторная заасфальтированная площадь сама
Картина, открывшаяся Вальку, оказалась столь сюрреалистической, что сознание всё же не удержало напора, провалившись во мглу забытья.
Он проснулся оттого, что губы шептали слова молитв.
Всех сразу и никакой конкретной. Валентин молился, выталкивая через пересохшую глотку искреннюю веру в то, что высшая сила способна защитить его. Способна унести из этого кошмара, как торнадо унёс домик девочки Элли. Молился живым богам, и мёртвым, выдуманным и настоящим, этого континента и всех остальных. Негромко, шёпотом, уже не чувствуя на лице ласковой печати вечернего солнца, но боясь открыть глаза.
Пришлось.
Так каждому из нас рано или поздно приходится встречаться со своими ужасами. И длительность сидения под одеялом никак не влияет на силу удара, с которым на нас обрушиваются враждебные демоны.
Новосибирск был вокруг — никуда не делся. Вовсе не облака, похожие на строения — эти самые строения. Супермаркет по левую руку. Здание Центробанка прямо напротив. Уходящая в мутную вечернюю дымку Вокзальная магистраль и так называемый «болгарский» жилой дом вдоль неё — правее, за входом в метро.
Над городом (как и над безымянной тропической проплешиной в океане) воцарялся летний вечер. Зажигались фонари, призраки автомобилей выныривали из мрака, рассекая его фарами на ломти.
Валёк вскочил на ноги, чуть не упав — затекла лодыжка. Присел пару раз, ощутив одновременно жажду и голод, но к пресному источнику возвращаться не поспешил. Прекрасно понимая, что именно найдёт, он двинулся направо, обходя
Вот здание Облпотребсоюза, старое и невзрачное, увенчанное рекламными конструкциями. Вот Архитектурно-художественная академия на углу площади — монументальная и суровая, как и наполнявшие её преподаватели.
Сквер вокруг Академического театра оперы и балета, видневшегося чуть поодаль, отныне по самую середину колонн входного портика погружённого в солёную воду. Вот памятник Владимиру Ульянову и его свите — их вода притопила лишь до верхушек постаментов, отчего казалось, что гранитные фигуры стоят ровно на водной глади.
Дальше по кругу — мэрия, мордастый близнец академии, даже внешне похожая на чиновника. Могучая, холёная, неприступная. Направо вдоль её стен убегал Красный проспект, но остальной город скрывала пелена тумана. Густая настолько, что не было видно даже часовни Николая Святителя.
А вот северный фасад Краеведческого музея был заметен — с выходом из метрополитена и огромной буквой «М», он примыкал к южной стороне личного Валиного островка. За ним виднелся подсвеченный фонарями Первомайский сквер, с лавочками, фонтанами и влюблёнными парами.
Всё это — реально до боли в сердце. Но почему-то восстаёт из вод океана, словно мираж воспалённого сознания. В очередной раз замкнув кольцо собственных следов, Валентин опустился на колени.
Никогда в жизни он не ощущал себя частью своего города так остро и неизбежно. Никогда в жизни он не был так далёк от него. Быть может, он умирает от жажды и голода, в финальной агонии упиваясь напоследок вечерними пейзажами родного дома, чтобы уход оказался менее мучительным? В таком случае судьба вновь продемонстрировала, что у неё странные понятия о милосердии…
Валёк был частичкой Новосибирска.
Кривой брусчаткой на его тротуарах, новеньким кирпичом в кладке высотных домов, перегоревшей лампой уличного фонаря, скрипучим флюгером на крыше музея, рекламным щитом и замершим на остановке троллейбусом. Он дышал городом, вместе со своим безумным островом угодив в самое его сердце. Но оставался чужим, из-за незримой стеклянной витрины разглядывая дом, в котором родился и взрослел.
Застонав, Валентин бросился в воду.
Прямо в сторону Первомайского сквера, где люди кушали мороженное, курили и опаздывали на свидания. Нырнул, что-то крича на бегу, и принялся грести, не жалея мышц. Волны накатывали на остров, скрывая его цель из виду, но мужчина боролся с пенным гребнем, жадно глотая воздух и продолжая движение вперёд. Вперёд и вперёд, до судорог в руках и ногах, до булькающей в желудке солёной воды…
Замер, опустошённый и измотанный, позволил упругой волне приподнять себя повыше.
По его подсчётам, он должен был проплыть метров сто, оставив берег далеко позади. Реальность (если её вообще можно было именовать именно так) оказалась куда злее — побережье обнаружилось всего в пяти шагах за спиной. Туманные образы ночного Новосибирска не приблизились ни на метр.
Тогда он побежал вдоль кромки.
Крича, что было сил; чувствуя, как срывается глотка, как покидают лёгкие последние глотки воздуха. Побежал вправо, сорвал рубашку, замахал руками. Затем обратно — влево. Именно так в кино и книгах выглядели уцелевшие после кораблекрушений, скача по песку и размахивая всем, что попадётся под руку.
Он взывал к людям, гулявшим по ночной улице Ленина. Он умолял целующихся под сенью тополей. Он голосил тем, кто только что деловито поднялся из метро. Он пытался подать хоть какой-то знак машинам, пролетающим площадь. Он кричал, но оставался нем, как хладнокровный обитатель террариума…
Вспышка надежды и ярости прошла, как летняя гроза.
Развернувшись и глотая слёзы обиды, Валёк побрёл обратно на сушу. Ему жутко хотелось в туалет, но в голове звучал целый хор голосов, когда-то обучавших крохотного Валю основам морали и этикета.
Низ живота свело от боли и нетерпения, но он так и не смог заставить себя сделать
Вернулся к берегу.
Лицо горело так, словно ему пришлось сходить в туалет не в безлюдной роще, а в зале Государственной Думы. Оставляя во влажном песке глубокие борозды, Валёк прошёл ещё несколько шагов и обессилено рухнул на живот.
Сплюнул колкие крупинки, налипшие на истрескавшиеся губы. В последний раз обернулся на ночной город, не обращавший на него никакого внимания. Прижал к щеке мокрую рубашку-поло и провалился в сон.
Произошедшее не оказалось кошмаром, как бы Валёк этого ни хотел.
Просыпаясь и снова нашёптывая слова бестолковых молитв, он всей душой надеялся, что дикий мираж растворится дымкой. А вместо него Валентин увидит… что он увидит? Окна своей ипотечной квартиры? Или больничную палату? Или, может быть, озабоченные лица хирургов, переживающих, что пациент слишком рано вышел из-под наркоза?..
Утро было прохладным даже для тропиков.
Поёжившись, Валёк расправил изляпанную в песке рубашку. Брезгливо поёжился, но на плечи набросил. Солнце вставало за Оперным театром, невидимым из-за пальм на центральном холме. Стараясь не смотреть по сторонам, Валентин побрёл на солнечную — восточную сторону острова, спотыкаясь и облизывая губы.
Передумал двигаться по пляжу, свернул в джунгли, спугнув присевших на ветви чаек. Те, сорвавшись с места, унеслись в сторону Краеведческого музея. Пересекли невидимую глазу границу, превращаясь в обычных городских голубей, и нагло уселись на крыше.
Напившись вдосталь (глотал из ладоней с опаской, хоть и знал, что галлюцинациями обязан вовсе не роднику), Валёк всё же выбрался на солнечный свет. Живот принял прохладную чистую воду, но поурчал, намекая на подкатывающий голод. Если кошмар не развеется, сегодня ему придётся размышлять, где найти пропитание…
Поделиться книгой: