Помоги проекту - поделись книгой:
Островок, спрятанный посреди бетонного мегаполиса, небесное светило нагревало, будто бы через увеличительную призму. Электронные часы на углу мэрии показывали самое начало восьмого, а на берегу припекало настолько, что влажная рубашка на плечах Валька высохла почти мгновенно.
Уставившись на театр и памятник перед ним, Валентин сел лицом к солнцу.
Один посреди огромной площади, по которой сновали полупрозрачные приведения машин и автобусов; спешили к парам студенты; парковали блатные иномарки работники мэрии.
Прогревшись и окончательно стряхнув сон, Валентин предпринял ещё несколько попыток спастись.
Теперь плыл в сторону солнышка, чтобы иметь возможность корректировать курс. Долго, до боли в плечах и рези в груди. Целеустремлённо, но намеренно не поднимая головы и не оглядываясь. Когда стало невмоготу, осмотрелся.
Ни театр, ни спуск в метро ближе не стали — остров за спиной не отдалился ни на шажочек.
Опустошённый и голодный, Валёк вернулся на пляж.
Решил снова кричать, привлекая внимание спешащих совсем рядом — буквально шагах в двадцати, — людей. Передумал, едва подав голос. Глотка была содрана, как будто ближайшие три дня он питался исключительно хрустальным песком. Остров продолжал издеваться над выжившим, окончательно превратив его в безмолвный покорный экспонат.
Затем Валёк пробовал добыть пищу.
Рыбы, как ни старался, в прозрачных южных водах (под которыми кое-где виднелся серый асфальт) так и не заметил. Чаек, на границе миража меняющих оперение и превращавшихся в голубей, поймать тоже не смог. Попробовал сцапать одинокого краба, но тот так шустро убежал в воду (превратившись в бродячую городскую собаку), что Валентин даже не успел подхватить полено.
Несколько раз ходил вглубь островка напиться.
Несколько раз дремал в тени.
Обыскал пальмы на наличие кокосов, но те оказались безжизненными, похожими на музейную пластмассу. Жевать траву оказалось не просто невкусно, но и опасно — и без того пустой желудок вывернуло наизнанку мощным спазмом, после которого Валёк пару часов провалялся в забытьи…
Попытки развести огонь тоже ни к чему не привели. Познания, почерпнутые на популярно-образовательных каналах вроде National Geographic или Discovery, оказались такими же бесполезными, как умение отплясывать румбу. Носок, холщевый шнурок от штанов и сухие ветки валежника никак не хотели превращаться в жаркое пламя. Натерев мозоли и перепсиховав, Валентин бросил бесполезное занятие.
Затем какое-то время плакал, свернувшись на песке в позе эмбриона.
Затем снова пошёл пить.
Волны шумели мерно и завораживающе, заглушая звуки происходящего на площади, но каким-то внутренним чутьём островитянин распознал, что на западной стороне произошла авария.
Выбрался из кустов, усевшись на самой кромке воды.
Долго и с любопытством рассматривал столкнувшиеся иномарки, суетливых комиссаров, неспешных сотрудников ДПС. Он откуда-то доподлинно знал, что происходит. Возможно, в прошлой жизни он даже был гонщиком. Или страховым агентом. Сейчас всё это потеряло малейший смысл, оставив его наедине с собой, пустынным островом и многомиллионным городом.
Вечер Валёк встретил, снова рассматривая театр, красиво подсвеченный прямо из океанских волн, скрывавших фундамент. На лице прилипла глупая пустая улыбка.
Изнывающий от голода мужчина размышлял над тем, как редко современный потребитель изучает то, с чем сталкивается каждый день. Городскую достопримечательность, вызывающую восторг туристов. Или жену, или верную машину, коллегу по работе или собственную ладонь. А ведь до попадания на этот проклятый остров он и представить не мог, что на входе Оперного стоят двенадцать центральных колонн квадратного сечения…
Ночь опустилась тихо и незаметно, Валёк задремал наяву.
Улицы опустели, как и площадь. От памятника разбрелись последние стайки молодёжи, поредел поток машин, перестали ходить троллейбусы, закрылось метро. А он всё сидел на песке, погружённый в странный транс, стеклянными глазами наблюдая за городом, который считал родным…
Компания из четырёх подвыпивших парней вырулила из-за музея, нахально пересекая Красный проспект и пустую площадь по диагонали. Сперва Валёк подумывал даже броситься им навстречу, так близко оказались прохожие. Но вспомнил предыдущие попытки и только обречённо застонал.
Когда компания достигла границы острова, очертания молодых людей расплылись. В следующий раз парни обрели плоть уже напротив памятника Ленину. Выбрались из океана, как пушкинские богатыри.
А затем все четверо щедро помочились прямо на постамент монумента. С хохотом, которого Валёк не слышал, с шутками и дружескими подколками. Разбили о мраморный пьедестал пустую бутылку из-под пива. И, пошатываясь, удалились в ночь, продолжая жизнерадостно хохотать и хлопать друг друга по плечам… Дети города. Дети цивилизации. Отпрыски культуры, которой должна завидовать глубинка. Поколение россиян, узнающих героев отечественного спорта — хоккеистов, гимнастов, биатлонистов, — исключительно по рекламным роликам кофе, пены для бритья и дезодорантов.
Валёк хотел снова заплакать, с болезненной остротой ощутив безысходность своего состояния. Но не смог. Повалился на бок, поглубже зарываясь в ещё тёплый песок, и заснул. Если спасение не придёт, завтра он попробует покончить жизнь самоубийством…
Утром мысль о самоубийстве показалась крамольной и беспредельно греховной.
Признать, что у него просто не хватит на это духа, Валентин не мог. Напившись и согревшись на утреннем солнце, он снова попробовал изловить чайку-голубя.
Подкрадывался к гулявшим по берегу, устраивал засады, швырялся поленьями и мелкими камнями. С тем же успехом он мог пытаться поймать собственную тень. Чайки, издеваясь над островитянином, умело уворачивались от камней и палок, тут же покидая тропический мирок и меняя оперение.
Валёк выл и кусал губы. Лупил палкой стволы пальм, но приступы ярости лишь отнимали силы, и он проваливался в обмороки.
Затем он равнодушно сидел перед мэрией.
Наблюдал, как щекастые люди в дорогих костюмах командуют крепостными ямщиками, укатывая на дорогих тюнингованных машинах. Видел, как люди в дорогих костюмах, но ещё не столь мордастые, о чём-то общаются у порога городской администрации. Как садятся в машины, передавая друг другу тугие свёртки, как величественно курят и обсуждают важные дела.
Устав шпионить, Валёк переходил в другую часть острова. Чтобы хоть как-то разнообразить день, пытался спать или рассматривать кусты. Но буйная зелень резала глаза, и Валентин против воли снова поворачивался к серым зданиям, ярким рекламным баннерам и шумным улицам.
Смотрел на роллеров и велосипедистов; толкущихся на остановках карманников и неторопливых полицейских; неунывающих студентов и забитый жизнью офисный планктон, спешащий на бизнес-ланч в «Ростикс».
От голода сводило желудок и кружило голову. Едва заметив, как кто-то из новосибирцев начинает прямо на улице есть хот-дог, кусок пиццы или обычные сухарики, Валентин стонал и перебегал на противоположную сторону островка. А сколько еды его земляки выбрасывали в мусор?! Недоеденные бутерброды, ополовиненные пачки чипсов, огрызки шоколадок, недопитый лимонад и кофе. Валентин скрежетал зубами, проклиная людей, которых искренне любил ещё пару дней назад. Или пять? Сколько он на острове? Сколько протянет ещё?..
Шум, которого Валентин не слышал; выхлопные газы, которых он не ощущал; запахи еды, визг шин, броуновская суета городских жителей — весь этот дичайший карнавал окружал его, подобно иллюзорному водовороту, мучающему молчаливыми красками, но не способному утопить…
Иногда на сознание находило что-то агрессивное и светлое, как вспышка спички в кромешной тьме. Тогда он вскакивал, бегая вдоль воды и размахивая руками. Мочился уже не скрываясь, демонстративно помахивая членом проходящим мимо девушкам и женщинам. Что-то хрипло кричал, что-то бормотал. В какой-то момент вообще обнаружил себя без одежды (нашёл её раскиданной по острову, собрал и стыдливо оделся). Когда спички сознания гасли, снова наваливались голод и бездонная душевная пустота…
Память (сука!) принципиально отказывалась возвращаться. Имя, предположительный род занятий и город, в котором родился и жил — вот и всё, что поселившийся на острове мужчина знал о себе наверняка. Вот и всё богатство современного человека, повод для гордости и хвастовства…
В следующую ночь Валёк тоже почти не спал.
Равнодушно наблюдал за ночным городом, красивым и опасным.
Стал свидетелем ещё одной аварии, страшной и кровавой. В начале второго (как сообщали часы на мэрии) на огромной скорости на пустынном проспекте в лобовой атаке сошлись «Порш Каен» и «Мицубиши Лэнсер».
Хозяева своих жизней, хозяева
Вдруг поймав себя на мысли, что с удовольствием зажарил бы эти ошмётки, Валёк ушёл на другую сторону рощи…
Там через несколько часов он наблюдал за преступлением. Девушка явно припозднилась, бывает такое в жизни. И хоть шла отнюдь не по спальному району, где и фонари-то не горят, Валентин точно знал, что её жизнь в опасности. Даже тут, на пустых и ярко-освещённых аллеях Первомайского сквера.
Трое подростков, вынырнувших из-за кустов, ударили её палкой под колено, отобрали сумку. Потащили в темноту, яростно отбивающуюся и отчаянно зовущую на помощь. Очерченный помадой алый девичий рот открывался широко, словно был готов порваться, но до проклятого судьбой острова не долетало ни звука. Двое прохожих, случайно свернувшие на эту же аллею, предпочли спешно ретироваться, испуганно озираясь и даже не подумав вызвать полицию.
В самом центре Сибири, в её столице, в сердце могучего города, в ста шагах от мэрии грабили и насиловали человека. Было ли до этого кому-то дело? Валентин, меланхолично наблюдая за детьми мегаполиса, обкусывал сухие губы. Город жил по своим законам, которые не способен уяснить даже самый мудрый его житель…
Он снова поменял наблюдательный пост.
Перешёл на северную оконечность острова, медленно вошёл в воду.
Хотел плыть, но не для того, чтобы спастись. Он хотел раствориться в своём городе. Без остатка. Если на роду написано утонуть в асфальтовых течениях проспектов и улиц — пусть так и будет.
Он плыл и плыл, пока над головой не начал зажигаться бледный рассвет.
Затем его, потерявшего последние капли сил, вынесло на берег, где Валёк и погрузился в тревожный и болезненный сон.
С такими мыслями Валентин проснулся, с удивлением обнаружив, что уже почти два часа дня. Лицо и руки страшно обгорели под палящим солнцем, но он рассматривал покрытую коростой кожу отстранённо, как если бы та принадлежала другому человеку.
Сознание начинало затухать.
Причём не как в предыдущие разы, когда он терял задор, веру в спасение или энергию тела. Оно начинало умирать, и с неожиданным спокойствием Валёк вдруг понял, что готов.
Когда он умрёт, остров медленно погрузится под истрескавшийся асфальт площади Ленина, как уходят под воду целые континенты. И тогда он окончательно сольётся с царством круглосуточных аптек, серого бетона, гражданской несправедливости, бесконечного счастья, воровства, улыбок новосёлов, жгучей любви, охамевших таксистов, безысходности и страха, тусклых фонарей, победоносных триумфов, запредельной тоски, благоухающих цветов и огромных воробьиных стай.
Теряя ощущение времени, Валентин кое-как добрался до привычного места, с которого глазел на театр и бесчисленные восходы. Сел по-турецки, подогнув под себя ноги, и опустил голову на грудь.
Роща за его спиной ласково шелестела изумрудной тропической листвой.
— Ну, за старшего сержанта дорожно-постовой службы Валентина Гусева! — мужчины подняли наполненные стопки, но не чокнулись. — Земля ему пухом…
Застучали ложки, заработали челюсти.
Сидящие за длинным столом поминали коллегу, ушедшего из жизни прямо на рабочем посту.
— А ведь как держался… — в который раз посетовала женщина с погонами лейтенанта полиции. — Восемь дней в коме…
— Да уж… думали,
— Ага, лично слышал, — поддакнул с другой стороны стола напарник Валентина. — Это Валёк просто в отпуск собирался… куда-то в Таиланд, когда скидки начнутся. Вот и бредил…
— Ясно… — равнодушно кивнул начальник отделения, деловито осматриваясь и проверяя, у всех ли налито. — Жаль мужика. Сгорел на работе, ей Богу. А ведь ещё такой молодой был, всего сорок шесть. Эх, сколько русского мужичья от ударов гибнет…
— Сильный, — всхлипнула лейтенант, вынимая из сумочки платок. — И ведь целую неделю боролся! Ещё бы чуть-чуть…
— Эх, никого город не щадит… — тяжело и искренне вздохнул захмелевший Валькин напарник, поднимая наполненный водкой стопарь.
И добавил уже тише, будто сам с собой общался:
— Казалось бы, тысячи людей бок о бок… А живём — точно отшельники на островах. В одиночку под плитой мегаполиса гнёмся. Только когда помрёшь, тогда и вспомнят. — И снова повышая голос, чтобы слышали все: — Ну, друзья, помянем…
Поделиться книгой: