Лишние дни [СИ]

Дошли всё-таки.

Залезли в небольшой лесок, прилегающий к лагерю, и упали разлагающимся на жаре мясом — эдакими июльскими трупами у муравейника. На полянке возле пруда. Как раз рядом с «бревном» — ивой, склонившей толстый ствол низко над водой. Удобно нырять с этой ивы. «Бревно» — оно и в Мозамбике повод для бензопилы. Плоть от плоти Буратино, писсуар для собачек.

* * *

— Ну и сука же!

— Кто?

— Пупсик, кто же ещё! Хоть бы по пачке на брата разрешила оставить. Курить хочется — щас завою!

Вместо тихого часа — да-да, вы не ослышались, именно Тихого Часа — я, Амбал и Кабан линяем купаться у «бревна». Выходить за территорию лагеря, конечно, строго воспрещается, но мы же не в детском саду. Мы — птицы вольные, и если дятлам хочется поплавать, то орлам все запреты как с гуся аш-оо.

А Тоха не пошёл: не захотел.

— Вы слышали легенду, о том, как панки наши, ну, с района, в Крым ездили?

— Не-а.

— Так слушайте, — с ногами залез на кровать; сверху по пояс голый, на груди корявая татуировка «LSD», на плече «Смердят смерды смертью», в левом ухе три серьги. — Собрались весёлые мальчики и девочки и рванули в Крым. На электричках. Шоб за проезд денег, типа, не платить…

— И как, не платили?

— Не платили. — Тоха мечтательно почёсывает в паху. — Приехали, покупались, водки ёбнули — и давай искать развлекухи какой. А развлекухи и нету — обидно и скукота. Нашли детскую площадку, и давай на качельках кататься. Прикольно. Развлекуха, но скукота и невесело. А тут к ним урела бритоголовые подваливают: «Кто вы такие и шо здесь, типа, делаете?». А панки им и отвечают: «Мы хиппи, дети цветов, никого не трогаем, всех боимся». А урела: «Щас мы вас будем бить и пиздить больно». А панки: «Ну, давайте». А сами заулыбались, довольные такие стали, кастеты понадевали, цепи вытащили, девочки «розочки» нюхают… — ка-а-ак отхуярили урелов!

— Шо? И всё?

— Всё.

— Продолжения не будет?

— Не будет. Да ну вас, ни хера вы не понимаете. Не пойду я с вами…

Ныряем. По-собачьи и кролем пугаем лягушек и водомерок. Чуть ли не дремлем, лёжа на воде. Эх, хорошо!

Амбал прерывает идиллию: дрожа костляво необъятной мощью метра шестидесяти в прыжке, этот гигант роду людского присосался — резво прыгает кадык — к полторушке с родниковой водицей: уровень жидкости заметно уменьшается.

Вылезаю — грация контуженого моржа, вползающего переломанными в трёх местах ластами на присыпанную песком и солью льдину. Подхожу:

— Ветал, дай водички хлебнуть.

Игнорирует. Глаза перепуганные, но хлещет нон-стопом.

— Ветал, дай водички хлебнуть, — я парень не гордый, могу и по уху повторить.

— Это не вода, — обиженно шепчет, потирая свободной рукой покрасневший орган слуха, проколотый серьгой, но баклагу не отдаёт.

Повторение — мать учения. И для симметрии, опять же…

Похоже, я прирождённый педагог — бутыль у меня, сдана добровольно, но со второй попытки. Может, добавить для закрепления материала?

Знакомый с младых лет запах утихомиривает внезапную агрессивность. А так хотелось привить Амбалу общечеловеческие ценности! — ногой, в районе крестца. Но этот чудный аромат воздействует на мой слабый организм как огнетушитель на спичку, как голубые в касках на ООН, как серная кислота на чистоту кожи лица, как… каком кверху воздействует. И книзу. И сбоку. Ведь самогон при отсутствии закуски требует кристальной чистоты душевной — в целях успокоения телесного: чтобы сразу не сблевнуть.

Поза горниста — моя любимая поза.

— А давайте, здесь глубину промеряем?! — на Ветала вместе с приходом накатывает исследовательский бзик: где-то глубоко под плотной массой здорового похуизма заворчал недобитый дух экспериментатора.

Хворь распространяется вместе с рябью от пресного бриза. Кабан заражён:

— Давайте.

А я как все. После любимых поз у меня обычно наблюдается полнейшая аморфность характера. Распределяю роли — себе почётную, первопроходца.

— Я ныряю. Олег, мне на плечи встаёшь. Амбал, а ты на него. Олег, как только я тебя за ногу дёргаю, всплываем. Ясно?

Кивают.

Ныряю.

Открываю карие фотоэлементы: вода мутная, как жизнь слесаря на утро после аванса. А вот и дно — холодное давление — неприятно и выталкивает на поверхность: не минтай, значит, нефиг! Разворачиваюсь, сопротивляясь бредням Архимеда, силу в объём его матери, простите за инцест. Кабана всё нет. Нехорошо опаздывать, не девушка. Да и положенные красавицам полчаса я не осилю.

Наконец-то появляется — воздуха уже не хватает, но я терплю, ведь ещё Амбал, ведь давайте глубину померяем, это не вода, обижено шепчет. А мне хочется дышать, шепчу в ответ, когда я дышу, это моя самая-самая любимая поза. Хрюша на месте — ухо, больно, когти на ходулях надо обрезать! Мелькает тень — Амбалище — мои ноги мягко входят в ил, погрузившись почти до колен. Очень сильно хочется дышать — я никогда не думал, что настолько люблю эти вдохи-выдохи — до умопомрачения и красных пятен перед глазами. Дёргаю Олега за пятку, впиваюсь ногтями, и… — ничего не происходит. Дёргаю сильнее — болт! Мою грудную клетку кто-то вскрыл — патологоанатом? — и беспардонно зашкуривает окровавленные лёгкие.

…а над нами километры воды, а над нами бьют хвостами киты…

Я так вспениваю воду, что, наверное, перебудил всех местных русалок. По крайней мере, та, что дремала у ближайшей коряги, недовольно кривит пухлые губки.

Я обязательно потрогал бы тебя, моя рыбонька, за нежную грудь — я знаю, ты любишь это дело. Да, природа не наделила тебя стройными ножками и тем, что между, зато с лихвой компенсировала свои огрехи, наделив умением творить преизрядный минет. Но сейчас не до жиру.

Подплывает ко мне. Зайка, ты прекрасна, говорю я ей. Изгибы твоего тела разжигают во мне страсть. Нет, это не банальное окисление кислорода, мои чувства к тебе, как шипение влажного карбида. Я хочу тебя, как не хотел никого в жизни, кроме, конечно, той девочки из нашей группы, что спала на соседней кроватке. Но не надо ревновать, милая, это было ещё в детском саду…

Где-то наверху голова Ветала над водой, фокусировка на пузырьки: джакузи, газировка, или проблемы с желудком?

Русалка целует меня в живот и это… — БОЛЬНО!

Я раскачиваюсь и извиваюсь, пытаясь сбросить тяжесть, но Олег отбивает чечётку, перемещаясь по моей спине от плеч до поясницы. Пытаюсь вытащить ноги из ила — получается, но только одну, вторая безнадёжно загрузла — это русалка не хочет отпускать меня. Пузыри вырываются из лёгких, я глотаю воду и, резко подавшись вперёд, чувствую, как чужие стопы соскальзывают с моего многострадального тела.

Рывок — грязь отпускает, я ей больше не нужен — девочка обиделась: слишком старательно вырываюсь, а ведь говорил про любовь, все мужики такие… Пока, рыбонька, дождись меня! — в маске, ластах, акваланге. Ещё чуток — и воздух, судорожный кашель, мат (мой и много) и смех (Амбала и Кабана). Особенно Кабана.

О, это слово «много», раскрывающее, простите за вульгарность, тайную суть и содержание смысла жизни, если словечко это быстро и часто повторять — древняя детская шалость…

Два дня моя месть отдыхала в морозильнике, но абсолютный ноль, как известно, недостижим.

* * *

Жёлтый песочек и полуобнажённые тела. Убого, конечно, и не сравнить с Таити и бархатным сезоном на пляжах солнечной Колымы-37, но всё-таки…

Физрук (за глаза Терминатор), в плавках и со свистком на шнурке, щурится, прикладывает ладонь ко лбу — с понтом бдит утопающих, заодно, калибрует размеры буферов подрастающего поколения: ага, у этой, кажись, более всех отросли, и задница ничего так. Вернёмся — в сентябре обязательно покажу, как правильно упражнения на брусьях делать. Главное, чтоб не забеременела после брусьев-то: у малолеток столько энергии, что и сквозь презерватив подхватывают, креветки кривоногие. Примерно так, наверное, размышлял Терминатор.

Рядом на подстилке учительница примостилась. Из молоденьких. Только-только после института. Соломенную шляпку натянула, очочками солнцезащитными глазки горящие припрятала и думает, что никому не заметно её повышенного — минут двадцать уже, не отрываясь, любуется — интереса к шевелящимся шортам Терминатора. А нам-то что? А нам ничего. Пусть себе. Мы ждём, когда очередь нашей десятки на купание-окунание подойдёт. Не бдим, а просто — не девушек ведь, одноклассниц — разглядываем. Поплескался слабый пол и будя — изыди! Наше время пришло плескаться и по-маленькому делать через плавки в якорях и в горошек — нагло, при всём честном педсовете.

Кубарем летим — только брызги в стороны. Бултых! Неторопливо плыву к буйкам и обратно — наслаждаюсь…

По шею в воде стою, фэйс для загару подставляю — спина на поле волдырями подпортилась (сукровица пополам с гноем), а личико под бейсболкой молочней сметаны — нет гармонии в палитре. И вдруг…

Есть такая забава: поднырнув, подгрести к кому-нибудь и сотворить гадость: за нижние конечности схватить да перевернуть и притопить, а главную купальную принадлежность стянуть и на турничке повесить, как скальп бледнолицего, для просушки и вообще.

Вдруг вижу (благо, воду не замутили ещё): Кабан перископы вылупил и ко мне гребёт. Отхожу на пару шагов — он за мной — ихтиандр, блин, недоделанный. Ещё шаг — не отстаёт. Ага, думаю, коварный замысел взлелеял. Ну, ничего, сейчас мы тебя, неразумного, отучим пакостничать.

Олежа уже и ручонки тянет, да не тут-то было. Пресекаю непотребные действия — определяю стопу на его цельно костяную голову: пятка на темечко. Вследствие чего происходит вжатие лица в песок.

Жёлтенький.

Стою, Кабана мордой в дно впечатав, улыбаюсь — моральное удовлетворение, знаете ли. А он, болезный, руками машет, ногами дёргает (разве что пузыри не пускает: через песок не проходят) — видать, что-то ему в этой диспозиции не нравится. Может, он себе субмарину «Курск» напоминает? И потому дискомфорт испытывает?

Странно, да?

Но я же не изверг какой: как только он дёргаться перестал, так сразу и отпустил. Жалко мне что ли? — пусть дышит. Всплыл: морда в песке, воздух глотает. Не пережёвывая. До сих пор, когда вспоминаю, от хохота распирает, и сердце щемит — приятно так, с гордостью едва осознанной. Вот и сейчас тоже…

* * *

У меня от гордости за нас аж сердце защемило: дошли всё-таки.

Даже не верится.

Сумки в кусты, рюкзаки в листья — и дружно дымим. Девочки — с фильтром, мальчики — «французские». «Примуа» которые. Мальчики костром и хавкой занимаются, девочки — матриархат, не иначе! — на пляж топают. Под присмотром Хрюши — места здесь дикие.

Костерок потрескивает сухими веточками, язычками пламени облизывается. Алюминиевая кастрюля исполняет роль походного котелка и уже конкретно загримирована копотью: Отелло, блин, тазиков и сковородок. Тут тряпочкой да ёршиком не обойтись — придётся потом рашпилем отдраивать, чтоб хотя бы Майкла Джексона из неё сделать. Иначе маман меня неправильно поймёт — расовая дискриминация, знаете ли.

Над кастрюлькой Юрик колдует. Он у нас вместо повара — умеет воду кипятить и разминать пальцами «галину бланку».

Хорошо: небо, клещи, поганенькая сигаретка, вкусный дымок — жить же можно. Ё моё, это ж райское блаженство на Земле.

Да вот только девочки вернулись. Улыбаются, довольны — подмылись перед едой. А Кабан хмурится, нечистоплотный потому что. Зовёт Костика и меня отойти — переговорить. Юрика не зовёт, Юрик занят: свиную тушёнку вскрывает.

— Шо такое? — спрашиваю, а сам Маринке подмигиваю: типа, ты, подруга, сегодня цветёшь и пахнешь! так держать!

— На пляже местные были… — Кабан делает паузу, и я настораживаюсь: МЕСТНЫЕ ДЛЯ НЕМЕСТНЫХ = ПРОБЛЕМЫ.

— Ну и? — интересуется Костик, ковыряя берцем землю чужбины.

— К нашим девочкам. Много их. Человек десять. Может, больше. На мотоциклах. А они улыбаются, дуры, глазки строят. «Мы вас видели, чо это, девочки, вас трое, а пацанов четверо?» А Марунц, дура: «А нам троих мало!» Ебать-ковырять, я сижу молча. Пиздец ситуация: один, их десять; нож незаметно во внутренний карман переложил…

Н-да, Адама из рая тоже из-за бабы выперли: увидела она длинный чёрный фаллос — прикольный, чешуйчатый и с язычком раздвоённым — и от волнения душевного стала грызть, что ни попадя. Запретное Что Ни Попадя. И всё: гоу ту зэ нафиг, и ты, пацан, за компанию — раз не доглядел.

— Бля, Марунц, кабуча толстая! — все подумали, Костик сказал.

— В натуре, ситуация. Шо делать будем?

— Они обещали позже подъехать, — добавляет дёгтю Олег.

* * *

Темнота дёгтем мажет лица — и к лучшему, да? Свет не включаем — после отбоя ни-ни! — прибежит Пупсик, пиздёж поднимет, а её рычание смерти подобно. Через набубуки.

— Девочки, а у вас вода есть? — спрашиваю куда-то на ощупь.

— Нету, — отвечает Ольга.

— А чем спирт разбавлять?! — возмущается Хрюша. — Ну вы, девочки, и даёте.

— А мы и не даём.

— Оно и видно.

— Олег, а у меня одеколон есть, — вдруг вспоминаю я. — Будешь?

Почему-то хочется, чтоб меня считали опытным бойцом, эдаким «старым перцем», прошедшим огонь, воду и фалопьевы трубы. А как подобного добиться? Что является символом самостоятельности и бывалости в девятом классе? Помимо сигарет, подкуриваемых от своего же бэрика? Ну, конечно, обильные возлияния алкогольными напитками! Ха, одеколон употребляют только настоящие мужики! — сильные, наглые и вонючие.

— Давай! — похоже, Кабан тоже так считает. — Неси!

Долго ли? — оркестр, туш! — господа, успокойтесь, успокойтесь, господа, не надо оваций, это всего лишь флакон пахучей жидкости цвета утренней мочи. Одеколон «VENUS», прибалтийское производство.

На полу горит свеча и расстелено одеяло: достархан, сервированный банкой консервированного кролика, хлебом и чайными ложками. Вау, свечи — романтика, бля!

Мне вручают эмалированную кружку и литровую бутылочку из-под шампуня — спирт, замаскированный под «засіб від лупи», привезли девочки и ушло спрятали без моего ведома под матрацем моей же кровати, дабы не скомпрометировать себя во время шмонов. Себя!

Будем бодяжить — не помрём. Возможно.

Рецепт коктейля «Молодёжный Колхозный» (почти по Ерофееву, но не плагиат, а самородок):

1. Наливаем — не разбрызгивая! — в кружку спирт;

2. добавляем одеколон «VENUS» по вкусу и для уменьшения концентрации С2Н5ОН, не забывая, что алкоголь в малых дозах полезен в любом количестве;

3. благородный напиток готов к употреблению;

4. дерзайте!

Когда все три ингредиента (кружка, спирт, одеколон), влажно хлюпая, воссоединились, я сделал первый глоток.

Рецензия на коктейль «Молодёжный Колхозный»:

1. обладает стойким неповторимым ароматом;

…весь следующий день меня мучила отрыжка, штыняющая подгнивающей в балтийских дюнах морской капустой (белокочанной), что абсолютно и полностью позволило отказаться от чистки зубов в течение суток…

2. коктейлю присущ весьма оригинальный и, можно с полной уверенностью сказать, нетрадиционный вкус, сочетающий в себе некоторую долю самоиронии, любознательности и детской непосредственности, граничащей с юношеской инфантильностью…