Помоги проекту - поделись книгой:
— Уважаемая, — раздраженно сказал он. — У нас одна программа — выполнить план по молоку и мясу.
Фаина Борисовна огорошенно села на стул.
— Но мы же ничего не умеем, — растерянно выдохнула она.
— Ничего, — бодро сказал Мишка. — У нас как в армии: не умеешь — научим, не хочешь — заставим.
Фаина Борисовна безвольно опустила на колени руки.
Мишка взял портфель, нахлобучил на голову кепку и церемонно попрощался со всеми девками за руку.
— До скорого свиданьица, — сказал он и улыбнулся Ларисе. Она растерянно смотрела на него. От порога Мишка обернулся и добавил: — А газетку вам оставляю: может, на досуге почитаете и про нашу жизнь. — Он пропустил перед собой Кирю и, выйдя следом за ним, закрыл дверь.
С минуты на минуту из магазина могла возвратиться без селедки разозленная Тишиха.
Тишиха всю обратную дорогу плевалась: «Ну что за собачонок такой? — грозила она Сережке Дресвянину всеми карами. — Подожди, отольются и наши слезы. Думают, навек молодыми останутся… Не на-ве-е-ек!»
И ведь какая корысть старуху обманывать? Выглядывает, наверно, откуда-нибудь из-за угла, похохатывает, перед дружками хвастается: «Это я ее сгонял через все Полежаево».
Посмотрела на окна — девок за столом не было.
Тишиха вытерла сапоги о ребристую, из деревянных плашечек подставку, зло звякнула металлической щеколдой и открыла дверь в сени.
Батюшки-светы! Как свиньи побывали, весь пол затоптан. «Да что это они не остерегаются-то совсем?» — подумала Тишиха о своих квартирантках, а в избу вошла — и того страшнее: у стола вдоль лавок целый потоп, ошметки грязи посреди пола валяются, их-то бы можно собрать…
— Вот, навязали на мою голову, только пол успевай теперь мыть. — Она не смотрела на девок.
Сбегала, намочила в ведре, стоявшем под потоком, тряпку и давай на коленках ползать, грязь в сенях смывать. В общем-то, наслежено было не так уж и много, это Тишиха сгоряча нашумела на девок. По одной половичинке только и пришлось пройтись тряпкой.
Тишиха, успокаиваясь, сполоснула тряпку в ведре, отжала ее, а грязную воду выплеснула и пошла обтирать пол в избе. Ошметков у стола уже не было.
Девки скованно жались друг к другу на скамейке за комодом.
Тишиха присела собирать тряпкой лужицу воды, вытянувшуюся вдоль лавки, и все почему-то ждала, что вот сейчас Фаина Борисовна коснется ее плеча и скажет: «Федосья Тихоновна, вам в наклонку вредно».
Тишихе уже показалось, что скрипнула половица, что слышны стали приближающиеся шаги Фаины Борисовны. Тишиха приготовила ей ответ: «Да тут и немного совсем. Разве по эстоль мне мыть приходится…»
Она согнала лужицу, протерла пол насухо — Фаины Борисовны не было за спиной.
Тишиха поправила локтем съезжающие на лоб волосы и только тогда заметила: у девок-то чемоданы в кути стоят и плащики на них брошены. Глянула на стол, на подоконники — ни тетрадей, ни книжек.
— Да вы куда наладились-то? — испугалась Тишиха, что девки обиделись на нее. Ну-ка, одним махом свернулись, до чего горячие. Пока Тишиха в сенях половицу вылизывала, они уж и чемоданы к дверям выставили. — Ни-и-икуда не поедете! — решительно заявила она. — Смотри-ка, сердца-то как у петухов, и слова молвить нельзя.
Тишиха сняла с чемоданов плащи, повесила их на крючки, вбитые в стену.
— И не выдумывайте! Не отпущу! Чего уж я такого и обидного вам сказала?
Фаина Борисовна виновато поднялась со скамейки:
— Мы, Федосья Тихоновна, переезжаем от вас в другую деревню.
— Это еще куда? — коршуном подлетела к ней Тишиха.
— По-видимому, в Переселенье.
Тишиха всплеснула руками: просились на постой на неделю, а тут уж запели про Переселенье.
— Да вы хоть знаете ли, Переселенье-то где? — спросила она. — Туда ведь двадцать верст, а дорога-то, видишь, какая? Ни одна машина сейчас не пройдет.
— А до соседнего колхоза далеко? — упавшим голосом поинтересовалась Фаина Борисовна.
— До соседнего-то? — прикинула в уме Тишиха. — А верст восемь с гаком… Да вы чего? Никак и в самом деле надумали уезжать?
— По-видимому, поедем, — вздохнула Фаина Борисовна. — У нас программа срывается.
Вот тебе раз! С утра не срывалась, а тут засрывалась сразу. Тишиха сообразила, что в ее отсутствие что-то произошло. Она придирчиво присмотрелась к девкам — господи, да они же босые сидят, в одних капроновых чулочках. И ведь когда в сенях Тишиха мыла, так видела: девкины туфли притулились у дверей, чистенькие. А вот — злая была — не соединилось в голове-то, что раз обуток на месте, значит, не квартирантки грязи нанесли в дом.
— Да кто хоть у вас был-то? — спросила Тишиха.
Фаина Борисовна, видимо, поначалу не хотела объяснять причины поспешных сборов, а вопросом Тишихи оказалась припертой к стенке.
— Председатель сельсовета был, — сказала она, покосившись на дверь, будто дверь могла в эту минуту распахнуться и впустить подслушивающего ее признания председателя сельсовета.
— И бригадир, — добавила Надя. — Ой, что тут было! — заволновалась она. — Друг на дружку кричат. На нас тоже голос повышают…
— Пьяные? — уточнила Тишиха.
— Да нет, — пожала плечами Надя. — Луком вроде пахло от них… — Она еще подумала, вспоминая гостей. — Непохоже, что пьяные. А хуже и пьяных. Как в период военного коммунизма, мобилизацией нам угрожали… Говорят, с сенокосом провал, восемнадцать и семь десятых пр
— Постой, постой, — остановила ее Тишиха. — А председатель-то однорукий?
— Не-е-ет, — удивилась вопросу Надя. — С двумя руками. Молодой такой. С портфелем, в плаще…
— Ой, дак ведь это же наши жеребцы, Мишка Некипелов с Кирей-Обабком. Смотри-ка, от ума вас отставили…
Она Мишку-то с Кирей видела, когда побежала в магазин за селедкой. Еще хотела крикнуть им, что закуска плавает по прилавку, но парни так угонисто вышагивали под гору, что Тишиха подумала: в Сельхозтехнику пешком полетели — с ремонтом, видно, у тракторов приспичило, в колхозных же мастерских ничего не сделать. А они, голубочки, прямым ходом к ней в избу…
Тишиха засмеялась:
— Ну, девки, парни пришли завлекать вас, а вы со страху полные штаны напрудили.
— Какое завлекать, — возразила, подбоченившись, Надя. Панталоны с незнакомыми птицами колыхнулись на ней, как цыганская юбка. — Я уж им глазки строила, не реагируют… Только сенокосом пугают.
— А вахлаки-и, — заключила Тишиха. — Девок-то в Полежаеве в глаза не видят, так совсем одичали, не соображают ничего. Ты заигрываешь, а они как слепые.
Фаина Борисовна, все еще не пришедшая в себя после того, что произошло полчаса назад, онемело стояла, скрестив на груди руки.
— Да нет, что вы, Федосья Тихоновна, — пре-дсе-е-датель, — сказала она, втягивая в плечи шею. — Я шесть раз в экспедиции, не могла ошибиться… Он командировки требовал немедленно отмечать.
— Милая, — успокоила ее Тишиха, — у нас председатель-то однорукий. Соколов Егор. И не молодой, перед пенсией уже… А это парни собачатся.
Фаина Борисовна все еще не верила ей. И Тишиха даже обиделась, что она такая невера:
— Есть ему когда вдвоем-то с бригадиром ходить… У них, милая, распределено все. Один на ферму несется, другой на луга, а председатель колхоза куда-нибудь третьей затычкой лезет. Им ведь побольше ухватить надо. Так они к тебе вдвоем и попрутся…
Тишиха пошла на кухню разогревать самовар. Девки зашептались между собой.
«Вот, вот, охолоните немного, — усмехнулась она. — А то в Переселенье они собрались, мокрохвостки…»
Тишиха набила в конфорку углей, подожгла лучину и сунула ее в самоварную трубу. На кухне запахло горелым.
«Вот сейчас всю дурь из вас кипятком выгоню».
Девки, слышно, стали разбирать чемоданы, раскладываться. Тишиха выглянула из-за перегородки: так и есть, выгружают книжки на стол. Фаина Борисовна уже чего-то в блокнотик записывала.
Тишиха накосила в лугах осоки: соломы-то старой нет, а до свежей еще неблизко, но ведь матрацы девкам надо чем-то набить, не на голом же полу им спать. Осока уже выветрела, будто ее и дождем не мочило, а теперь вот повянет часика три на солнышке — и не хуже соломы: не отлежишь на такой постели бока.
Тишиха обтерла косу травой, повесила ее на плечо и повернула к дому. Глядь, торопится к ней Фаина Борисовна, по-журавлиному переставляет ноги в траве.
— Не ходи, осокой изрежешься, — замахала на нее руками Тишиха. Но Фаина Борисовна не понимает ничего: она как маленькая — в городе выросла. Ноги уже кровоточили у нее порезами.
— Федосья Тихоновна, давайте я помогу, — отобрала она у Тишихи косу. Не велика тяжесть — коса, да вниманье приятно.
— Вот вам работа к вечеру, — указала Тишиха на свою кошенину. — Соломенники будете себе набивать.
— Да, да, хорошо, — закивала Фаина Борисовна.
На дороге их поджидала Степаха, простоволосая, без платка, в вышитой — красными лапушками — кофте, в пестрядинном — еще в молодости, наверное, вытканном — сарафане. В руке у нее был белый бидончик, и Тишиха сразу догадалась, что Степаха пришла с молоком.
— Ухайдакалась, девка? — сочувственно спросила Степаха у Тишихи и посмотрела в луга, где среди зеленеющего колыхания травы недвижно покоилась плешь выкошенного пятачка.
— Ой, подруга, не говори, — призналась Тишиха. — Охапки три натяпала осоки, так как после бани — вся мокрая.
— Да, теперь уж старые кости и солнце вполсилы греет, — сказала Степаха и подала Фаине Борисовне бидончик. — Это вам… У нее коровы-то нет, — указала она на Тишиху. — А в деревне без молока и хлеб не жуется.
— Ну что вы! — заотнекивалась Фаина Борисовна. — У нас консервы есть.
— Бери, бери, — посуровела Степаха. — Кому говорят, бери.
Фаина Борисовна растерялась и, видать, перестала прижимать к груди косьевище — полотно жалом воткнулось за спиной в землю, в двух вершках от ноги.
— Изувечишься! — Тишиха забрала у нее косу.
Фаина Борисовна даже испугаться не успела, да она, наверно, и не заметила, что чуть не отхватила себе полпятки.
— Я сейчас за деньгами схожу, — сказала она, держа бидончик в вытянутой руке.
— Я тебе схожу за деньгами! — прикрикнула на нее Степаха. — У нас молоко свое, не продажное.
Она говорила это и смотрела куда-то вдаль, в луга, и уже слушала Фаину Борисовну вполуха.
— Господи! — всплеснула Степаха руками. — Да лошади-то за что такая кара?
Она, горбясь, засеменила вниз по дороге — побежит, побежит, схватится руками за грудь, пойдет шагом и опять побежит.
За рекой ходила в лугах запряженная в одноколку лошадь. Пустые фляги перекатывались в телеге с боку на бок.
Тишиха тоже охнула: лошадь могла залететь в зыбун — в полежаевских лугах через каждые двадцать шагов болотистые трясины. Для запряженной лошади страшнее лугов и места нельзя сыскать.
— Ой, опять молоковоз сшибаловкой занимается…
— Чем, чем? — не поняла Фаина Борисовна.
— Чем же еще? Водку хлещет. Лошадь-то, бедная, оголодала, наверно, стояла-стояла привязанная к углу, да не выдержала, оторвалась.
— А почему сшибаловкой? — недоумевала Фаина Борисовна.
— Да как не сшибаловкой-то? Весь пропился, теперь только и ждет, кто угостит. На чужие сшибает.
Не любила Тишиха Петьку-молоковоза. Ой, не любила. Про таких говорят, что у них память совсем отшибло, где пообедали, туда и ужинать идут. Бывало, постучит Петька-молоковоз в окошко: «Тихоновна, опохмелиться нет ли?» А не откажешь: потом его же и будешь умолять, чтобы дров привез. А ведь с паразитом давно расчет сделан, на прошлой неделе свалил у ограды воз осинника, так сразу же и заткнула горло бутылкой; весной привозил березовые дрова — так тоже деньгами не взял: «Нет, нет, — говорит, — ничего не надо», а от бутылки не отказался. Вот повышали цены на водку, говорили: мужики меньше пить станут. А им чего меньше-то пить? Повышение-то сказалось на старухах, а не на пьяницах. Раньше, до повышения, по бутылке за воз брали и теперь по бутылке. Так мало того, уж пообедали бы вроде давно у тебя, а еще и ужинать не один раз забредут. Хорошо, что в Полежаеве Мишка с Кирей есть.
— Тихоновна, ты с этим оглоедом больше не связывайся, — посоветовал как-то Мишка. — Мы с Кирей силосование закончим — прямо ко крыльцу тебе полную тракторную тележку хорошей березы подкатим.
Это бы, конечно, все так. Не по один год они выручали ее дровами. Дак от людей стыдно: не берут, собаки, за помощь ничего — ни «натурой», ни деньгами. А ведь не сыновья. Да и своей работы у них по горло.
У того-то охломона, у Петьки, от безделья губы блином обвисли. Пусть хоть с чужими дровами поразомнется немного. Тишиха с сумой не пойдет, если откупится от него поллитровкой.
Тишиха сплюнула:
— Работают как маленькие, а пьют как большие.
Степаха уже перебежала по мосту через реку, свернула в луга. Раза два, перебираясь с кочки на кочку, оступилась, вывозив сапоги в торфяной жиже, — да хорошо хоть не утопила совсем их.
Она поймала лошадь за узду, повела ее на пригорок. Фляги, перекатываясь, загремели.
— Боевая старушка, — восхищенно сказала Фаина Борисовна.
— А вашего председателя сельсовета родная бабушка, — засмеялась Тишиха. — Мишки-то Некипелова, который вас на сенокос отправлял, — и горделиво протянула: — По-о-роду видать. И Мишка на работе ни перед чем не постоит. Такой же ухватистый.
— Хулиган он, — нахмурилась Фаина Борисовна.
— Ой нет, — не согласилась Тишиха. — Когда ему фулиганить-то? Его ведь ночь угнала и ночь пригнала: я печку встаю затоплять — а у него уж под окошком трактор регочет; вечером я уж спать легла — он только с работы едет, от трактора в рамах стекла дрожат… Не-ет, Мишка не фулиган. Он веселый — вот это правда.
Степаха уже вывернула на проселочную дорогу, поднялась на мост и, держась левой рукой за передок, правой раскрутила над головой вожжи:
Поделиться книгой: