В день Благовещенья Руки раскрещены. Цветок пóлит чахнущий, Окна настежь распахнуты, — Благовещенье, праздник мой! В день Благовещенья Подтверждаю торжественно: Не надо мне ручных голубей, лебедей, орлят! Летите — куда глаза глядят В Благовещенье, праздник мой! В день Благовещенья Улыбаюсь до вечера, Распростившись с гостями пернатыми. — Ничего для себя не надо мне В Благовещенье, праздник мой! 23 марта 1916
«Четвертый год…»
Четвертый год. Глаза — как лед. Брови — уже роковые. Сегодня впервые С кремлевских высот Наблюдаешь ты Ледоход. Льдины, льдины И купола. Звон золотой, Серебряный звон. Руки — скрещены, Рот — нем. Брови сдвинув — Наполеон! — Ты созерцаешь — Кремль. — Мама, куда — лед идет? — Вперед, лебеденок. Мимо дворцов, церквей, ворот — Вперед, лебеденок! Синий Взор — озабочен. — Ты меня любишь, Марина? — Очень. — Навсегда? — Да. Скоро — закат, Скоро — назад: Тебе — в детскую, мне — Письма читать дерзкие, Кусать рот. А лед Всё Идет. 24 марта 1916
«Облака — вокруг…»
Облака — вокруг, Купола — вокруг. Надо всей Москвой — Сколько хватит рук! — Возношу тебя, бремя лучшее, Деревцо мое Невесомое! В дивном граде сем, В мирном граде сем, Где и мертвой мне Будет радостно, — Царевать тебе, горевать тебе, Принимать венец, О мой первенец! Ты постом — говей, Не сурьми бровей И все сорок — чти — Сороков церквей. Исходи пешком — молодым шажком! — Всё привольное Семихолмие. Будет твóй черед: Тоже — дочери Передашь Москву С нежной горечью. Мне же вольный сон, колокольный звон, Зори ранние — На Ваганькове. 31 марта 1916
«Из рук моих — нерукотворный град…»
Из рук моих — нерукотворный град Прими, мой странный, мой прекрасный брат. По цéрковке — всé сорок сороков, И реющих над ними голубков. И Спасские — с цветами — воротá, Где шапка православного снята; Часовню звёздную — приют от зол — Где вытертый — от поцелуев — пол; Пятисоборный несравненный круг Прими, мой древний, вдохновенный друг. К Нечаянныя Радости в саду Я гостя чужеземного сведу. Червонные возблещут купола, Бессонные взгремят колокола, И на тебя с багряных облаков Уронит Богородица покров, И встанешь ты, исполнен дивных сил… — Ты не раскаешься, что ты меня любил. 31 марта 1916
«Мимо ночных башен…»
Мимо ночных башен Площади нас мчат. Ох, как в ночú страшен Рев молодых солдат! Греми, громкое сердце! Жарко целуй, любовь! Ох, этот рёв зверский! Дерзкая — ох! — кровь! Мой — рóт — разгарчив, Даром, что свят — вид. Как золотой ларчик Иверская горит. Ты озорство прикончи, Да засвети свечу, Чтобы с тобой нонче Не было — как хочу. 31 марта 1916
«Веселись, душа, пей и ешь!..»
Веселись, душа, пей и ешь! А настанет срок — Положите меня промеж Четырех дорог. Там где вó поле, во пустом Вороньё да волк, Становись надо мной крестом, Раздорожный столб! Не чуралася я в ночú Окаянных мест. Высокó надо мной торчи, Безымянный крест. Не один из вас, дрýги, мной Был и сыт и пьян. С головою меня укрой, Полевой бурьян! Не запаливайте свечу Во церковной мгле. — Вечной памяти не хочу На родной земле! 4 апреля 1916
«Люди на дýшу мою льстятся…»
Люди на дýшу мою льстятся, Нежных имен у меня — святцы, А восприéмников за душой — Цельный, поди, монастырь мужской! Уж и священники эти льстивы! Каждый-то день у меня крестины! Этот — орлицей, синицей — тот, — Всяк по-иному меня зовет. У тяжелейшей из всех преступниц — Сколько заступников и заступниц! Лягут со мною на вечный сон Нежные святцы моих имен. Звали — равнó, называли — разно, Всé называли, никто не нáзвал. 6 апреля 1916
«Настанет день — печальный, говорят!..»
Настанет день — печальный, говорят! Отцарствуют, отплачут, отгорят, — Остужены чужими пятаками — Мои глаза, подвижные как пламя. И — двойника нащупавший двойник — Сквозь легкое лицо проступит лик. О, наконец тебя я удостоюсь, Благообразия прекрасный пояс! А издали — завижу ли и Вас? — Потянется, растерянно крестясь, Паломничество по дорожке черной К моей руке, которой не отдерну, К моей руке, с которой снят запрет, К моей руке, которой больше нет. На ваши поцелуи, о, живые, Я ничего не возражу — впервые. Меня окутал с головы до пят Благообразия прекрасный плат. Ничто меня уже не вгонит в краску, Святая у меня сегодня Пасха. По улицам оставленной Москвы Поеду — я, и побредете — вы. И не один дорогою отстанет, И первый ком о крышку гроба грянет, — И наконец-то будет разрешен Себялюбивый, одинокий сон. И ничего не надобно отныне Новопреставленной болярыне Марине. 11 апреля 1916
первый день Пасхи
«Имя твое — птица в руке…»
Имя твое — птица в руке, Имя твое — льдинка на языке, Одно-единственное движенье губ, Имя твое — пять букв. Мячик, пойманный на лету, Серебряный бубенец во рту, Камень, кинутый в тихий пруд, Всхлипнет так, как тебя зовут. В легком щелканье ночных копыт Громкое имя твое гремит. И назовет его нам в висок Звонко щелкающий курок Имя твое — ах, нельзя! — Имя твое — поцелуй в глаза, В нежную стужу недвижных век, Имя твое — поцелуй в снег. Ключевой, ледяной, голубой глоток. С именем твоим — сон глубок. 15 апреля 1916
«В óны дни ты мне была как мать…»
В óны дни ты мне была как мать, Я в ночú тебя могла позвать, Свет горячечный, свет бессонный, Свет очей моих в ночи óны. Благодатная, вспомяни, Незакатные óны дни, Материнские и дочерние, Незакатные, невечерние. Не смущать тебя пришла — прощай, Только платья поцелую край, Да взгляну тебе очами в очи, Зацелованные в óны ночи. Будет день — умру — и день — умрешь, Будет день — пойму — и день — поймешь… И вернется нам в день прощёный Невозвратное время óно. 26 апреля 1916
«Ты проходишь на запад солнца…»
Ты проходишь на запад солнца, Ты увидишь вечерний свет, Ты проходишь на запад солнца, И метель заметает след. Мимо óкон моих — бесстрастный Ты пройдешь в снеговой тиши, Божий праведник мой прекрасный, Свете тихий моей души! Я на душу твою — не зарюсь! Нерушима твоя стезя. В руку, бледную от лобзаний, Не вобью своего гвоздя. И по имени не окликну, И руками не потянусь. Восковому святому лику Только издали поклонюсь. И, под медленным снегом стóя, Опушусь на колени в снег, И во имя твое святое, Поцелую вечерний снег — Там, где поступью величавой Ты прошел в гробовой тиши, Свете тихий, святые славы, Вседержитель моей души. 2 мая 1916
«Зверю — берлога…»
Зверю — берлога, Страннику — дорога, Мертвому — дроги. Каждому — свое. Женщине — лукавить, Царю — править, Мне — славить Имя твое. 2 мая 1916
«У меня в Москве — купола горят…»
У меня в Москве — купола горят, У меня в Москве — колокола звонят, И гробницы, в ряд, у меня стоят, В них царицы спят, и цари. И не знаешь ты, что зарей в Кремле Легче дышится — чем на всей земле! И не знаешь ты, что зарей в Кремле Я молюсь тебе — до зари. И проходишь ты над своей Невой О ту пору, как над рекой-Москвой Я стою с опущенной головой, И слипаются фонари. Всей бессонницей я тебя люблю, Всей бессонницей я тебе внемлю О ту пору, как по всему Кремлю Просыпаются звонари. Но моя река — да с твоей рекой, Но моя рука — да с твоей рукой Не сойдутся, Радость моя, доколь Не догонит заря — зари. 7 мая 1916
«Должно быть — за тóй рощей…»
Должно быть — за тóй рощей Деревня, где я жила, Должно быть — любовь проще И легче, чем я ждала. — Эй, идолы, чтоб вы сдохли! Привстал и занес — кнут, И óкрику вслед — óхлест, И вновь бубенцы поют. Над валким и жалким хлебом За жердью встает — жердь. И проволока под небом Поет и поет смерть. 13 мая 1916
«И тучи оводов вокруг равнодушных кляч…»
И тучи оводов вокруг равнодушных кляч, И ветром вздутый калужский родной кумач, И пóсвист перепелов, и большое небо, И волны колоколов над волнами хлеба, И толк о немце, доколе не надоест, И желтый-желтый — за синею рощей — крест, И сладкий жар, и такое на всем сиянье, И имя твое, звучащее словно: ангел. 18 мая 1916
«Руки люблю…»
Руки люблю Целовать, и люблю Имена раздавать, И еще — раскрывать Двери! — Настежь — в темную ночь! Голову сжав, Слушать, как тяжкий шаг Где-то легчает, Как ветер качает Сонный, бессонный Лес. Ах, ночь! Где-то бегут ключи, Ко сну — клонит. Сплю почти. Где-то в ночи Человек тонет. 27 мая 1916
«Над городом, отвергнутым Петром…»
Над городом, отвергнутым Петром, Перекатился колокольный гром. Гремучий опрокинулся прибой Над женщиной, отвергнутой тобой. Царю Петру и Вам, о, царь, хвала! Но выше вас, цари, колокола. Пока они гремят из синевы — Неоспоримо первенство Москвы. — И целых сорок сорокóв церквей Смеются над гордынею царей! 28 мая 1916
«Над синевою подмосковных рощ…»
Над синевою подмосковных рощ Накрапывает колокольный дождь. Бредут слепцы калужскою дорогой — Калужской, песенной, привычной, и она Смывает и смывает имена Смиренных странников, во тьме поющих Бога. И думаю: когда-нибудь и я, Устав от вас, враги, от вас, друзья, И от уступчивости речи русской — Одену крест серебряный на грудь, Перекрещусь — и тихо тронусь в путь По старой по дороге по калужской. Троицын день 1916
«О муза плача, прекраснейшая из муз!..»
О муза плача, прекраснейшая из муз! О ты, шальное исчадие ночи белой! Ты черную насылаешь метель на Русь, И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы. И мы шарахаемся, и глухое, — ох! — Стотысячное — тебе присягает. — Анна Ахматова! — Это имя — огромный вздох, И в глубь он падает, которая безымянна. Мы коронованы тем, что одну с тобой Мы землю топчем, что небо над нами — то же! И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой, Уже бессмертным на смертное сходит ложе. В певучем граде моем купола горят, И Спаса светлого славит слепец бродячий… — И я дарю тебе свой колокольный град — Ахматова — и сердце свое в придачу! 19 июня 1916
«Охватила голову и стою…»
Охватила голову и стою, — Чтó людские козни! — Охватила голову и пою На заре на поздней. Ах, неистовая меня волна Подняла на гребень! Я тебя пою, что у нас — одна, Как луна на небе! Что, на сердце вóроном налетев — В облака вонзилась. — Горбоносую — чей смертелен гнев И смертельна — милость. Что и над червонным моим Кремлем Свою ночь простерла, Что певучей негою — как ремнем Мне стянула горло. Ах, я счастлива! Никогда заря Не сгорала — чище. Ах, я счастлива, что тебя даря, Удаляюсь — нищей, Что тебя, чей голос — о глубь, о мгла! — Мне дыханье сузил, Я впервые именем назвала Царскосельской Музы. 22 июня 1916
«Имя ребенка — Лев…»
Имя ребенка — Лев, Матери — Анна. В имени его — гнев, В материнском — тишь. Вóлосом — он — рыж — Голова тюльпана! — Что ж — осанна — Маленькому царю. Дай ему Бог — вздох И улыбку — матери, Взгляд — искателя Жемчугов. Бог, внимательнее За ним присматривай: Царский сын — гадательней Остальных сынов. Рыжий львеныш С глазами зелеными, Страшное наследье тебе нести! Северный Океан и Южный И нить жемчужных Черных четок — в твоей горсти! 24 июня 1916
«Сколько спутников и друзей!..»
Сколько спутников и друзей! Ты никому не вторишь. Правят юностью нежной сей — Гордость и горечь. Помнишь бешеный день в порту, Южных ветров угрозы, Рев Каспия — и во рту Крылышко розы. Как цыганка тебе дала Камень в резной оправе, Как цыганка тебе врала Что-то о славе… И — высóко у парусов — Отрока в синей блузе. Гром моря — и грозный зов Раненой Музы. 25 июня 1916
«Не отстать тебе. Я — острожник…»
Не отстать тебе. Я — острожник, Ты — конвойный. Судьба одна. И одна в пустоте порожней Подорожная нам дана. Уж и нрав у меня спокойный! Уж и очи мои ясны! Отпусти-ка меня, конвойный, Прогуляться до той сосны! 26 июня 1916
«Златоустой Анне — всея Руси…»
Златоустой Анне — всея Руси Искупительному глаголу, — Ветер, голос мой донеси И вот этот мой вздох тяжелый. Расскажи, сгорающий небосклон, Про глаза, что черны от боли, И про тихий земной поклон Посреди золотого поля. Ты, зеленоводный лесной ручей, Расскажи, как сегодня ночью Я взглянула в тебя — и чей Лик узрела в тебе воочью. Ты, в грозовой высú Обретенный вновь! Ты! Безымянный! Донеси любовь мою Златоустой Анне — всея Руси! 27 июня 1916
«Руки даны мне — протягивать каждому обе…»
Руки даны мне — протягивать каждому обе — — Не удержать ни одной, губы — давать имена, Очи — не видеть, высокие брови над ними — Нежно дивиться любви и — нежней — нелюбви. А этот колокол там, что кремлевских тяжéле, Безостановочно ходит и ходит в груди, — Это — кто знает? — не знаю, — быть может, — должно быть — Мне загоститься не дать на российской земле. 2 июля 1916
«Белое солнце и низкие, низкие тучи…»
Белое солнце и низкие, низкие тучи, Вдоль огородов — за белой стеною — погост. И на песке вереница соломенных чучел Под перекладинами в человеческий рост. И, перевесившись через заборные колья, Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд. Старая баба — посыпанный крупною солью Черный ломóть у калитки жует и жует… Чем прогневили тебя эти серые хаты, Господи! — и для чего стóльким простреливать грудь? Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты, И запылил, запылил отступающий путь… — Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше, Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой О чернобровых красавицах. — Ох, и поют же Нынче солдаты! О, Господи Боже ты мой! 3 июля 1916
«Семь холмов — как семь колоколов…»
Семь холмов — как семь колоколов. На семи колоколах — колокольни. Всех счетом — сорок сороков, — Колокольное семихолмие! В колокольный я, во червонный день Иоанна родилась Богослова. Дом — пряник, а вокруг плетень И церкóвки златоголовые. И любила же, любила же я первый звон — Как монашки потекут к обедне, Вой в печке, и жаркий сон, И знахарку с двора соседнего. — Провожай же меня, весь московский сброд, Юродивый, воровской, хлыстовский! Поп, крепче позаткни мне рот Колокольной землей московскою! 8 июля 1916. Казанская
«Москва! Какой огромный…»
Москва! Какой огромный Странноприимный дом! Всяк на Руси — бездомный, Мы все к тебе придем. Клеймо позорит плечи, За голенищем — нож. Издалекá-далече Ты всё же позовешь. На каторжные клейма, На всякую болесть — Младенец Пантелеймон У нас, целитель, есть. А вон за тою дверцей, Куда народ валит, — Там Иверское сердце, Червонное, горит. И льется аллилуйя На смуглые поля. — Я в грудь тебя целую, Московская земля! 8 июля 1916. Казанская
«В огромном городе моем — ночь…»
В огромном городе моем — ночь. Из дома сонного иду — прочь. И люди думают: жена, дочь — А я запомнила одно: ночь. Июльский ветер мне метет — путь, И где-то музыка в окне — чуть. Ах, нынче ветру до зари — дуть Сквозь стенки тонкие грудú — в грудь. Есть черный тополь, и в окне — свет, И звон на башне, и в руке — цвет, И шаг вот этот — никому — вслед, И тень вот эта, а меня — нет. Огни — как нити золотых бус, Ночного листика во рту — вкус. Освободите от дневных уз, Друзья, поймите, что я вам — снюсь. 17 июля 1916 Москва
«Сегодня ночью я одна в ночú…»
Сегодня ночью я одна в ночú — Бессонная, бездомная черница! — Сегодня ночью у меня ключи От всех ворот единственной столицы! Бессонница меня толкнула в путь. — О как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! — Сегодня ночью я целую в грудь Всю круглую воюющую землю! Вздымаются не волосы — а мех, И душный ветер прямо в душу дует. Сегодня ночью я жалею всех — Кого жалеют и кого целуют! 1 августа 1916
«Красною кистью…»
Красною кистью Рябина зажглась. Падали листья. Я родилась. Спорили сотни Колоколов. День был субботний: Иоанн Богослов. Мне и доныне Хочется грызть Жаркой рябины Горькую кисть. 16 августа 1916
«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…»
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой, Оттого что я тебе спою — как никто другой. Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей, У всех золотых знамен, у всех мечей, Я ключи закину и псов прогоню с крыльца — Оттого что в земной ночи я вернее пса. Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной, Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой, И в последнем споре возьму тебя — замолчи! — У того, с которым Иаков стоял в ночи. Но пока тебе не скрещу на груди персты — О проклятие! — у тебя остаешься — ты: Два крыла твои, нацеленные в эфир, — Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир! 15 августа 1916
«Кабы нас с тобой — да судьба свела…»
Кабы нас с тобой — да судьба свела — Ох, веселые пошли бы на земле дела! Не один бы нам поклонился град, Ох, мой рóдный, мой природный, мой безродный брат! Как последний сгас на мосту фонарь — Я кабацкая царица, ты кабацкий царь. Присягай, народ, моему царю! Присягай его царице, — всех собой дарю! Кабы нас с тобой — да судьба свела — Поработали бы царские на нас колокола, Поднялся бы звон по Москве-реке О прекрасной самозванке и ее дружке. Нагулявшись, наплясавшись на земном пиру, Покачались бы мы, братец, на ночном ветру… И пылила бы дороженька — бела, бела — Кабы нас с тобой — да судьба свела! 25 сентября 1916
«Счастие или грусть…»
