Помоги проекту - поделись книгой:
Парней на воздухе сразу разморило, и они замешкались, не зная, что предпринять. Афиноген угостил их сигаретами. Закурил один Федя.
— Для кровавого дела, — заметил Афиноген, — надо куда–нибудь скрыться с глаз людских. А вдруг вы меня покалечите или нечаянно убьете. Нет, свидетели тут ни к чему.
— Не гоношись, — посоветовал Лева. — Ты свое получишь, заработал. Потерпи еще чуток, парчушка.
Афиноген сам бывал грубым, но по отношению к себе грубостей не терпел, тем более угроз.
— За клубом есть тихое местечко. Знаете?
— Годится.
Клубом в Федулинске называли городской Дом культуры, трехэтажное здание с шикарными колоннами у входа. Фасад оригинального строения напоминал самые смелые проекты времен архитектурных излишеств — массивные под бронзу двери, карнизы с барельефами, цветные стекла, радужная облицовка межоконных пролетов, какие–то немыслимые панно, утратившие свое лицо после первого дождя, — все это должно было вызывать у федулинского жителя светлое чувство приобщения к прекрасному и навевать ему грезы, по меньшей мере о межпланетных контактах и внеземных цивилизациях. К сожалению, все деньги, отпущенные на строительство очага культуры, были ухлопаны на эти украшения, поэтому торец здания представлял совсем иную картину — глухая серая стена без окон и две водосточных трубы по краям. Поодаль — поросшее тиной и кустиками болотце, место размножения оголтелых, огромных комаров. Отсюда они вылетали по вечерам сосать кровь трудящегося люда. На месте болота прежде планировался бассейн с подземным переходом в раздевалки клуба, — и тут не потянули в смысле ассигнований. Тогда некая смелая голова предложила развести в пруду экзотических рыб, которые были завезены в специальной цистерне и выпущены в праздничной обстановке в природный аквариум. Одновременно из соседней бани провели в пруд бетонированный слив. Это не понравилось капризным тварям, и в последующие дни многие из них демонстративно покончили с собой, выбросившись на берег.
В Федулинске даже бытовала поговорка, которой матери пугали расшалившихся детей: «Будешь баловаться, отведу тебя в бассейн».
Туда, к болоту, и повели Афиногена трое отчаянных парней. По пути им встретился приятель Афиногена, коллега Семен Фролкин. Молодой отец Фролкин катил перед собой нарядную коляску, в которой восседало его чадо.
Фролкин засиял, увидев приятеля, радостно пожал руки всем четверым.
— Странное явление, Ген, — заспешил он с разговором. — Ты чувствуешь, какая жара, а у ребенка обильное слюноотделение. Как думаешь, он не болен?
Афиноген поиграл с мальчиком: «гули–гули–гули!» Ребенок от счастья закудахтал, как куренок.
— Он у тебя бензина не глотнул?
— Ты что? — обиделся Фролкин. — Совсем озверел ты, Гешка. Какой бензин? Ты как ляпнешь, хоть стой, хоть падай. Я к нему мухи не подпущу, а ты — бензин. Ну, даешь!
— Ладно. Я вот спешу с ребятками одно дельце обстряпать, а к вечерку загляну. Здоров твой малец, как бык. Здоровей нас обоих. Я лично сроду такой пузырь не выдую, какой он сейчас выдул.
— Правда?
Фролкин прощальным взглядом окинул парней, задержался на свирепом Левином профиле, что–то смутно заподозрил, но не поверил и покатил коляску дальше, помахивая пустой авоськой.
Вскоре произошла другая встреча. Две юные блон- диночки в коротеньких платьицах, зеленом и пестро–неопределенном, выпорхнули из–за поворота и, по–галочьи щебеча, упали в объятия Афиногенова эскорта.
— Левушка! — взвизгнула зелененькая. — Майдар- линг! Прелестно, прелестно! Где вы топчетесь? У Клавки родичи убрались в Москву до самого вечера. Полный холодильник яств. Стерео, простор.
— Нам некогда, девочки, — сказал Лева. — Мы вот с этим фраером должны потолковать. А потом придем к Клавке. Винца купите.
Девушки с любопытством уставились на Афиногена. Стройные, нетерпеливые, с озорными мордочками, на которых выражения менялись с быстротой картинок в калейдоскопе, — они напоминали Афиногену что–то студенческое. Какие–то деревья и звуки оркестра всплыли из его памяти, из недалекого.
— Хотят меня зарезать, — поделился он бедой с девочками. — А труп утопят в болоте. Где пиявки.
— Заткнись! — велел Лева, крутнув желваками тугих и влажных от пота скул.
— Видите? — горюя, продолжал Афиноген. — Спасенья мне нет… Хотя как же. Я слышал, в Федулинске сохранился древний обычай: если невинная девушка объявит приговоренного к казни преступника своим мужем — его помилуют. Ты же не станешь, Лева, этого отрицать? С твоим рыцарским сердцем…
Пока они шли до магазина, пока в суровом молчании поджидали девушек, пока гуськом возвращал^ к Клавиному дому, Афиноген скучал. Приключение ему надоело, жара измучила. Теперь он и сам не понимал, зачем дал втянуть себя в очередной балаган. Какого дьявола плетется рядом с распущенными детьми, которые не ведают, что творят.
Квартира, куда они пришли, была стандартной квартирой стандартного блочного дома, спроектированного, в период острого жилищного кризиса и набравшего полную строительную мощность как раз к тому времени, когда кризис в общем–то миновал, и пресса стала осторожно поговаривать о том, не пора ли, мол, позаботиться о впечатлении, которое произведут наши застройки на умы детей и внуков. Поймут ли они, мол, наши обстоятельства?
Плотные шторы не давали солнцу пробиться внутрь., Половину гостиной занимала полированная югослав^ ская стенка, на полу цветастый оранжево–серый ковер. Цветной телевизор в углу, а над ним — какой–то блеклый натюрморт. За стеклами стенки — нарядные переплеты книг и мерцание хрусталя.
— Давайте так, предложил Афиноген. — Сперва выпьем, — посидим, покурим, а потом уж и за дело, не откладывая в долгий ящик. Насколько я понимаю, Клава, вся эта роскошь вскоре будет забрызгана кровью. Моей, что особенно прискорбно.
— Скажете тоже?! — Клава изобразила душевный переполох. — Любочка, они рехнутые, что ли?.. Мальчики, прекратите! Я всех пригласила в гости, это мой дом… Я не потерплю, не хочу!.. Вас зовут Гена?.. Не обращайте на них внимания. Вы — мой гость. Люба!.. Левка, прошу тебя! Не будь скотиной, прошу!
— Хорошо, Клавка. Не шуми. Пусть попросит прощения, можем поглядеть. Но не раньше. Как, Колюн- чик?
— Ребята, — сказал Федя. — Может, того? Он ничего вроде… свой… вроде. Может, это… не надо?
Лева был лидером, и он бы им не был, если бы не умел чутко улавливать атмосферу. Он был уверен: втроем они поколотят Афиногена. Какие могут быть сомнения, не впервой. Но он умел предугадывать и будущее. Лева остерегался мести. Отволтузить гада нетрудно — удастся ли сломить его дух? По всему видно — вряд ли. Значит, он будет искать следующей встречи,
— Будешь извиняться?! — спросил он.
Колюнчик сбоку заворошился и взвесил взятую со Мюла тяжелую бронзовую пепельницу. Он ждал знака, приняв боевую стойку.
— Гена, ради меня! — попросила Клава, причем глаза ее сверкали от возбуждения, мало похожего на страх. — Ты их не знаешь…
Афиноген опустился в кресло.
— Клава, — сказал он, — я устал. Мне очень хочется выпить и поболтать кое о чем именно с тобой, потому что ты одна защищаешь меня от оголтелой банды. У тебя доброе сердце, милая девушка. Спасибо!
Он взглянул на Леву с обычной своей улыбкой. Тот стоял в такой позе, в таком выгодном для первого удара положении, что даже сам растерялся.
— Извиняться перед подонками я, к сожалению, не буду. Мне от стыда…
Он не успел договорить. Лева прыгнул, рыча, как тигр. Афиноген перевернулся вместе с креслом на спину и мгновенно очутился на ногах. Этому фокусу он научился еще в акробатической школе в Челябинске. Лева наткнулся животом на ножки кресла, упал, и Афиноген страшно саданул ему коленом по зубам. Вождь акселератов жалко ворочался на ковре рядом с опрокинутым креслом, закрывая ладонями лицо.
Колюнчик метнул–таки пепельницу, но промахнулся. За спиной Афиногена тенькнуло оконное стекло; отпружинив от перегородки, пепельница шмякнулась на ковер. Девицы завизжали.
— Лето, — отметил Афиноген, — а вот зимой без стекла прямо хоть пропадай.
Он шагнул к Колюнчику, кривя губы и покачиваясь из стороны в сторону. Колюнчик попятился и шмыга- нул по коридору.
— Я не буду драться, — предупредил бледный херувим Федька. — С самого начала я не хотел. Вы же видели, видели…
— Провокатор! — шумнул Афиноген и влепил ему пощечину, от которой непротивленец, как мяч, врезался головой в стену. Азарт победы налил руки Афиногена лютой силой. Колюнчика он встретил на кухне. Боец одиноко стоял у раковины с тупым столовым ножом в руке.
— Зарежу, гад, не подходи! Убью! — пролепетал он, шамкая и слезясь в истерике. Афиноген отобрал у него нож, взял за пушистый загривок и ткнул носом в эмалированную раковину. Колюнчик, скуля, вырывался.
Клава отняла у Афиногена жертву. Она вопила в притворном ужасе:
— Колюнчик, милый, чуть не утонул!
Афиноген, отдуваясь, сел за кухонный стол, откупорил портвейн и залпом ахнул целый стакан. Сердце скакало, и какая–то боль тихонько возникала, как пульс, справа под ребрами. Он уже несколько часов ощущал там что–то неладное, теперь это «что–то» прояснилось и заныло в боку.
— Садись, — пригласил он мокрого Колюнчика, похожего на заблудившегося в лесу грибника, — выпьем. И ты, Клава, присаживайся. Спектакль окончен.
Вбежала Люба, намочила под краном полотенце, выжала его, напрягая худенькие ручки, стрельнула в Афиногена беспроигрышным взглядом и умчалась, сверкнув коленками.
— Оказывает помощь раненому герою, — пояснил деликатно Афиноген, налил в чашку вина и передал Колюнчику, — отнеси Леве для поправки.
Колюнчик двумя руками принял чашку, молча удалился. Клава рванулась было за ним, но Данилов поймал ее за подол, усадил на табуретку. Она не сопротивлялась. Пальчики ее вздрагивали на стакане.
— Вот ведь вы какая, молодежь, — погоревал Афиноген, — озорные все, с удальством. А чуть маленький индицент — дрожите как осиновые листья. Успокойся, Клава. Что такое….
— Стекло разбили, — сказала Клава. — Ужас! Мне теперь — хана…
— У меня есть знакомый стекольщик, — порадовал ее Афиноген. — Полчаса тут ему занятий. Червонец в зубы, и не шукай вечерами. Это его любимая песня.
Клава благодарно кивнула.
— Вы не подумайте, — сказала она с внезапным воодушевлением. — Эта компания случайная. Просто от скуки. Мне из них никто не нравится… Это Любка сохла по Левику. У меня другие идеалы, — она подумала и… как в прорубь сиганула: — Со всякой шпаной мне не по пути.
Из комнат не доносилось ни звука. Может быть, там выносили приговор Афиногену, а может быть, Лева, умирая, отдавал побратимам последние распоряжения. «Схороните меня на высоком берегу реки, — завещал Лева. — Под вековыми осинами. Совьет над моим изголовьем гнездо кукушка, и буду я вечно слушать обманные звуки».
Афиноген хотел встать и уйти, но пока не мог. Придавила его к стулу чудовищная слабость. Не стоило бы, и непривычно было так останавливаться посреди идущего обыкновенного дня и видеть вещи то далекими, то вдруг близкими, будто туда–сюда переворачивали перед глазами полевой бинокль. В душе царил покой, как перед взрывом. В лазорево–беленькой лаковой кухне вся- то жизнь представилась давно и задаром прожитой. Ничего впереди, только Клавино двусмысленное щебетанье. Когда она замолчит — стены рухнут. Это уж точно.
На кухню пришел Феденька.
— Лева очень страдает, — доложил он с серьезным выражением лида, как человек, заглянувший по ту сторону добра и зла. — Он не обижается. Просил еще вина, если можно.
— Налей, — велел Афиноген. Клава нацедила стакан и брезгливо подала Левиному гонцу. Она окончательно приняла сторону Афиногена, и теперь ее раздражали эти клевые мальчики, мешавшие их с Геной безоблачному счастью, пока, правда, туманному.
Афиноген с усилием поднялся и побрел следом за Феденькой. В коридоре он споткнулся и чуть не упал, ухватился за вешалку.
Лева восседал в кресле, раскинув руки, как Роланд после битвы. Колюнчик прикладывал полотенце к его разбитому, багровому лицу. Люба стояла у окна, спиной к ним.
— Сегодня у вас получилась осечка, хипари, — сказал Афиноген. — Сегодня тоскливый трудный день, я понимаю. Но в другой раз вам, возможно, повезет и удастся покуражиться втроем над одним. Удастся, я знаю. Однако мне вас жалко, вы жидкие ребята с сопливым нутром… И придет день, когда кто–нибудь поломает вам хребет окончательно. Запомни, Лева! Придет день, и твой хребет хрустнет, как яблоко.
Колюнчик не выдержал и затрясся в привычных конвульсиях искусственного освирепения, но, наткнувшись взглядом на посеревшее, тусклое лицо Афиногена, разом пришел в себя.
— Кто ты такой, — вдруг завизжала Люба. — Зачем ты пришел? Кто тебя сюда звал? Уходи! Уходи! Бандит проклятый!
— Успокойся, девушка, я ухожу! И тебе не советовал бы с ними оставаться! Разве что с Феденькой. И не ори — это неприлично. Тебе бы не кричать надо, а задуматься. Всем вам стоит подумать о себе, ребятки.
Он выпил, аккуратно поставил стакан на поднос и пошел к выходу. У дверей Клава его догнала, уцепилась за рукав, приникла жалобным телом.
— Можно, я пойду с тобой? — шепнула она. — Мне с ними скучно, Гена. Можно я тебя немного провожу,
— Нет, — сказал Данилов, — в другой раз.
Нагнулся и поцеловал ее сладкие от вина губы.
5
Афиноген опять брел по горячей федулинской улице. Солнце уже подкатилось к горизонту, и нежные, прохладные тени пересекли асфальт.
Незаметно для себя — без мыслей, без желаний — Афиноген добрался до Наташиного дома, поднялся на второй этаж и, не мешкая, надавил кнопку звонка. Отворила Наташина мама — Анна Петровна.
— Гена, — удивилась она, окидывая его настороженным взглядом матери и педагога. — Заходи, пожалуйста. Наташа дома, очень расстроенная… Очень расстроенная, Гена!
Хотя Анна Петровна приглашала его войти, но от двери не отступала и с нетерпением ждала объяснений. Дочь у нее была одна, а женихов — пруд пруди. Афиноген напрягся и расцвел самой своей беспечной улыбкой.
— Как ваше здоровье, Анна Петровна? Или, помните, приветствие скифов — велика ли ваша сила?
Педагог Гарова нахмурилась, а мама Наташи шаловливо погрозила мизинчиком. Раздвоение произошло незаметно для обоих.
— Гена, что с девочкой? Прибежала, заперлась в комнате и не желает со мной разговаривать.
— Не знаю, — сказал Данилов. — Может, обидел кто? Она такая деликатная.
— Вы проходите пожалуйста…
— Я тут постою. Попросите Наташу на минутку.
Педагог Гарова изобразила на лице сценку: «Как будет угодно, сударь!» — и, не притворяя дверь, направилась в глубь квартиры.
Наташа вышла на лестничную клетку спокойная, со строгим, изумительно прекрасным лицом, с распущенными волосами, в простеньком ситцевом халатике.
— Уже назюзюкался? — спросила она, взглянув мимолетно.
— Наташа!
— Когда это ты успел? Надо же, до положения риз. И жара нипочем. Принести компоту?
— Миленькая девочка из сказки! Красная шапочка.
1— Вот как. Не ври!
— Самая бесценная на свете. Я маме про тебя напишу. Я люблю тебя…
Наташа напряглась, чтобы уйти, но Афиноген ловко загородил ей дорогу.
— Пусти!
— Выходи за меня замуж, — сказал Афиноген, уста- вясь в пол. — Будем жить по закону, если тебя не устраивает гражданский брак. По документу будем жить.
Наташа бельчонком металась в опутывающих ее сетях. Безумная гордость и робкая надежда гоняли ее сердечко по кругу, как маленький резиновый мячик.
— Какой ты муж, — ответила она, — ни одному твоему слову нельзя верить. Кругом подвох. Ты замучил меня, Гена. Лучше уходи! Уходи и не приходи. Я не умею, как ты, всегда смеяться. Может быть, я и глупая, но мне хочется знать точно, что и как… Я же не кукла.
— В четверг пойдем в загс, — сказал он. — Но не раньше.
— Если бы я могла, то убила бы тебя!
— В четверг, — повторил Афиноген. — Во вторник у нас профсоюзное собрание, а понедельник — сама понимаешь — черное число. И в среду никак нельзя, у меня банный день.
Поделиться книгой: