Помоги проекту - поделись книгой:
— Не горюй, Тангул. У нас всё впереди. И скоро. Шибко
скоро!
И, поворотив коня, умчался разносить важнейший приказ.
Все ли ордынцы, подобно Тангулу и его другу Абдурахману, рвались в поход? Отнюдь не все. Многих принуждала к тому жестокая воля ордынских владык. Только легче ли было от этого русским и иным людям, над которыми поднималась кривая ордынская сабля?
Нет! Крестьянину едино: сам ли бежит по его полю, пожирает его жилище огонь или гонит его злой ветер. И от того и от другого равно горек пепел.
Повинуясь приказу могущественного правителя Мамая, снималось степное воинство. Щетинилась сотнями тысяч копий Золотая Орда. Набухали тяжёлыми стрелами колчаны. Облака пыли, вздымаемые ордынской конницей, предвестниками грядущих пожаров застилали небо.
Беда, столь ненавистно знаемая русскими землями, вновь поднимала голову. И целилась ныне в молодое сердце Руси — Москву.
Глава 2. ПРЕРВАННЫЙ ПИР
Над Москвой прошёл дождь. Весёлый, тёплый. Прибил пыль на улицах. Омыл листву деревьев. Ребятишек повеселил.
Вылезли на завалинки старики и старухи — кости погреть. Бабы и девки толпились у колодцев, гремели бадьями-вёдрами, новости слушали-рассказывали. В рукава фыркали, давились смехом. Молодое дело!
День воскресный; людны, шумны, пестры и веселы московские улицы-переулки и площади. Куда ни глянь, трава водяными каплями, словно драгоценными каменьями, играет-переливается на солнышке. Над избами от соломенных жухлых крыш — пар.
Хорошо!
За белокаменными кремлёвскими стенами в великокняжеских хоромах тоже празднично. В просторной светлой гриднице — палате для многолюдных пиров — великий князь Дмитрий Иванович чествует важного гостя. Столы ломятся от добрых обильных яств. Алая камчатная скатерть уставлена тяжёлыми серебряными блюдами, серебряными и золотыми кубками. Во главе стола — сам грузный телом великий князь. Справа и слева от него в ряд ближние люди.
Потчует великий князь гостей едой и винами. Песнями тешит, жалует.
Сивобородый старик с острыми глазами под редкими седыми бровями стоит в дальнем углу гридницы-палаты, где пирует великий князь. Под звуки трёхструнного гудка поёт-рассказывает о стародавних временах, о Русской земле.
Внемлют ему в тишине. Кубок не звякнет. Лавка не скрипнет. Голос у старика сильный и гибкий. То рокочет густым церковным колоколом, то пастушьим рожком поёт, то заливается свирелью.
Торжественно и неторопливо выговаривает старец:
Далее вёл старик повествование о былом могуществе Русской земли и о том, как пришли на неё чёрной тучей поработители.
Великий князь слушал не впервой сие слово о погибели земли Русской. Но оно каждый раз повергало его в печаль.
Верно: прекрасна и богата Русь.
Да схожа с лоскутным одеялом.
Составлена из многих земель-княжеств. А правильнее сказать — на них разделена. На землях тех — князья. Ино дружат между собой. Чаще враждуют. Норовят силой и хитростью отнять друг у друга власть. А с нею землю и людишек, что на ней живут, и дают великий прибыток.
Испокон веков велось так.
И — ох, как часто! — оборачивалось лихой бедой.
С первой встречи-битвы с Ордой на реке Калке в 1223 году княжеские междоусобицы губят, обессиливают Русь перед татарами. Дед его, Дмитрия Ивановича московского, Иван Данилович, прозванный Калитой, много потрудился над объединением русских земель. Дело Калиты продолжает он, великий князь Дмитрий. Легко ли это? Видит бог—нет! Исполнилось ему всего девять лет, когда помер отец Иван Иванович, прозванный Красным. Двенадцати — отправился в свой первый поход. Оспаривал у него право на великое княжение князь суздальско-нижегородский.
С той поры до сегодняшней едва ли единый год обходился без похода. Беспокойна и опасна жизнь в поле. Но нуждалась родная земля в силе и единении. И великий князь, ровно старательный и терпеливый кузнец, ковал будущее могущество не московского только — всего русского государства.
Даже беды умел обращать на пользу. Часто горела Москва, как всякий город, сплошь строенный из дерева. Случился при нём пожар небывалый, ставший известным под именем великого пожара Всесвятского, ибо начался с церкви Всех святых в Кремле. Выгорела дотла Москва. Сгорели и деревянные крепостные стены, защищавшие её от врага. «Довольно,—молвил тогда Дмитрий,—будем возводить Кремль каменный». И по великокняжескому слову весной 1367 года был заложен первый каменный Кремль.
Об этом вспоминал великий князь, слушая старца-гудца. И о том, думал, сколь часто приходилось ему мечом смирять собратьев князей, проливать русскую кровь. И это в пору, когда родную землю и русский народ терзали иноплеменники, алчные и беспощадные золотоордынские ханы.
Окончил старик свою песню. Перебрал узловатыми пальцами струны гудка. Растаял, угас последний заунывный звук. Тихо стало. Никто не решался говорить первым.
Ждали великокняжеского слова. А великий князь был столь глубоко погружён в свои думы, что не сразу заметил наступившее молчание.
Дело поправил боярин Михайло Андреевич Бренк, любимец великого князя, товарищ его детских игр.
- Эва, старче! —воскликнул.—Такую грусть-печаль на-веял, что мы про Вожу чуток бы и забыли. А ведь позади она, Вожа-то!
Оживились, облегчённо заговорили гости. Великий князь тряхнул головой.
— Впрямь, приуныли чрезмерно...
Услужливый вельможа подхватил:
— Кто старое помянет, тому глаз вон!
Дмитрий Иванович лесть отверг.
— А кто забудет, тому, сказывают,— два!
Однако переменился застольный разговор.
И то правда, велика была победа на реке Воже беспримерна.
С Батыева нашествия, с одна тысяча двести тридцать шестого года, лежала под игом Русь. Почитай, полтора столетия! Малый ли срок?
Поднимались русские люди, чаще городские низы, против окаянных поработителей. Да всякий раз большой кровью платили за мятеж. Золотоордынские ханы жестоко подавляли восстания. И горько признаваться, их помощниками подчас оказывались русские князья и бояре. Но сказано же: из песни слова не выкинешь, будь она весёлой или печальной до слёз. Так и тут. Что было, то было.
Однако копили силы московские великие князья. Два года назад донесли Дмитрию: Мамай послал воинство во главе с мурзой Бегичем против Москвы. «Хватит! —сказал великий князь.— Сколько можно терпеть?» И во главе своих полков стремительно выступил навстречу врагу.
Сошлись в Рязанской земле на реке Воже. По правому берегу стали войска татарских ханов, по левому — русские. Оторопел мурза Бегич, поражённый внезапным появлением русского войска. Топтались ордынцы на месте несколько дней. Однако срамно идти без боя обратно. Одиннадцатого августа, переправившись через Вожу, бросились на русских. Со свистом и криками. Впервой ли?
Не вышло, однако, лёгкой победы, каких множество случалось прежде. И вовсе никакой победы не вышло.
Тремя полками ударили русские. Большим — в лоб вражеской коннице. Вёл его сам великий князь Дмитрий Иванович. Другими двумя — правой и левой руки — с боков, в обхват.
Смешались Мамаевы всадники. Повернули вспять. Великое множество их полегло под русскими саблями, было поколото копьями, утонуло в реке.
Достались Дмитриевым воинам большая слава и изрядная корысть. Всё побросали Мамаевы воины. И юрты свои. И кибитки. Пять ордынских князей, включая Бегича, простились с жизнью на реке Воже. Меньшими были потери в московском войске. Пали храброй смертью двое воевод: Дмитрий Монастырёв и Назар Данилов Кусаков. С ними рядовые воины. И тот белобрысый, коего загубил хитростью Тангул.
Во мгновение ока — быстрее, чем на птичьих крыльях,-разнеслось по русским и иным землям: «Мамаевы воины показали московскому князю Дмитрию хребты-спины! Бежали, оставив победителям пожитки и награбленное добро!» То-то была благая весть!
Ослеплённый яростью, кинулся Мамай в русские пределы. Первой на пути лежала Рязанская земля. Великий князь рязанский Олег не оказывал и малого сопротивления. Поспешно бежал за Оку, бросив на произвол судьбы свой стольный град Переяславль-Рязанский. Мамай без жалости прошёлся по рязанским землям огнём и мечом, «много зла,— как горестно записал летописец,— сотвориша». Оттуда повернул, однако, обратно. «Убоялся!» — решили все. И были правы. Потому и оживились гости за великокняжеским столом, когда боярин Михаила Андреевич Бренк помянул Вожу.
Было ли прежде такое, чтобы русское войско в поле одолело ордынское? Нет! А теперь стало!
Потёк после Бренковых слов пир чередой светлой, хотя и чинной. Великий князь московский любил обильное застолье. Однако берёг своё достоинство. Сам хмельное принимал в меру. И от других требовал того же.
На княжеском подворье — иное. Торжественности менее, веселья более. От великокняжеского пиршественного стола много чего остаётся. Со знатным избытком готовят пристав-ленные к тому челядины. Али пропадать добру?
Средь великокняжеских воев в людской — молодой гудец, младший товарищ того, что развлекал-тешил великого князя и его гостей.
По говору сразу признали — рязанец. А коль скоро между Рязанью и Москвой давнее соперничество, принялись тому гудцу казать московские доблесть, удаль и силу.
Проворный Вася Тупик — ростом невелик, сух и словно бес подвижен, в алой рубахе, алой шапке и таких же сапогах, огонь чистый! —приступился к гудцу с верёвкой.
— Ты, парень, меня вяжи! Вяжи! Отказывался гудец:
— Пошто я тя вязать буду? Без вины-то...
Третий мужик, что странствовал со стариком гудцом, именем-прозвищем Хряк, росту огромного, с головой и бородой рыжими, прикончивши шестую по счёту посудину пенистого пива, рёк густым басом:
— Чего суетишься, красивый! Будто страшнее кошки
зверя нет. Дай-кася верёвку мне!
Бориска, парень тринадцатилетний, верная Васина тень, дёрнул друга за огненный подол:
— Отступись...
Вася шалыми глазами повёл.
— У вас в Рязани, сказывают, пироги с глазами - их едят, а они глядят. Потрудись, сердешный. Мы тоже посмотрим!
Хряк верёвку взял. Со вниманием обследовал, нет ли подвоху. Спросил:
— Спорим на что? Али так?
— Так!
Злорадной улыбкой расплылся Хряк.
— По мне, и так ладно! Дозволь только досмотр малый...
Поделиться книгой: