Säcken

В заповедной темноте лесной ночи лодка казалась густым смоляным пятном. Мэл осторожно глядела за борт в то место, где один за другим лопались крохотные пузырьки. Но то ли было слишком темно вокруг, то ли мешок тонул слишком быстро, то ли грязь и ил со дна слишком жадно обхватили его руками, то ли какая другая причина была - но отчего-то Мэл ничего так и не разглядела.

Работы не очень много, и Мэл уходит рано. На дворе весна, пабы полны народа. У нее появились новые приятели, (коллеги, на самом деле, потому что она не вернулась в адвокатскую контору, а устроилась в небольшой издательский дом), они приглашают ее пропустить с ними по стаканчику. Она и сомневается, и отказывается, улыбаясь, но в итоге все-таки составляет им компанию. Они очень милы, и Мэл очень признательна за то, как с ней обходятся; она лично симпатизирует двоим из их компании, чувствует, как с ней флиртуют, и не спешит отшивать. Но обычно она уходит из бара очень скоро.

Рыдая взахлеб в ту последнюю ночь, она налегала на весла. Одиночество скрутило так, будто незнакомая утопленная кошка была завершающим витком узла. Мэл старалась не думать о последних секундах ее жизни. И о том, что Джоанна умирала так же, тоже старалась не думать.

Вокруг было тихо и безветренно. Гладь озера не шевелилась, и Мэл догадывалась, что причиной тому - безразличие, весьма естественное в подобные мгновения. Доплыв до берега, она привязала лодку, с трудом доволокла ноги до машины и рухнула спать. Всю жизнь она боялась оказаться в такой ситуации: не только уснуть за рулем, но вообще, выбраться из забытья и увидеть мир сквозь лобовое стекло, - в первые мгновения пробуждения всегда несешься навстречу чему-то. Но бороться сил не было.

Она проснулась и конвульсивно отдернулась на спинку сидения: два движения на один кратчайший интервал времени. Сердце колотилось, во рту было сухо. Но спустя несколько минут, созерцая безмолвную, залитую солнцем немецкую глубинку, она уже не ощущала ни того ни другого. Наоборот, к ее изумлению, Мэл почувствовала себя лучше; и что очень было важно, - спокойнее.

Думать и вспоминать об этом она старается как можно реже.

Естественно, задача не вспоминать никогда не решаема. Она посещает терапевта, - не регулярно, да и не ради своего блага, признается Мэл себе, а ради Джо, - и вот тогда это и всплывает. Иногда удается избежать подробностей тех происшествий; но когда другого развития нет, Мэл приоткрывает перед своим терапевтом завесу, всего на чуть-чуть. Она разработала систему кодирования, говорит расплывчато, повторяет, что думает, что видела, не пренебрегает сопоставлениями и метафорами. Женщина, ее консультирующая, считает, что клиентка пытается выразить свои экзистенциальные страхи.

Жизнь движется вперед, чередуя радостное с терпимым и горестным. Рождество было серьезной проверкой на прочность; Мэл написала письмо родителям Джоанны, но ответа от них не получила. Такой поворот не укладывался в голове. Все праздники она пила, - чем огорчала отца, - и плакала подолгу. Ночами ей снилась темная обезьянья фигура, потерянно бродящая среди деревьев.

Но волна кошмаров схлынула. Да, они приходят время от времени, - но это уже просто сны. Дурные, но все-таки сны. Как никак она приносила тогда жертву.

Как работница Мэл тихая и всегда сосредоточенная. Верстка текста требует от нее тех качеств, которые желанны ей самой.

Город побуждает ее меняться. Да и разве можно не меняться? Сколь бы значительно и сильно не было событие, опустошившее ее саму и ампутировавшее все ее связи с миром, сколь бы не велика была ее утрата, - жить такими реалиями изо дня в день невозможно. Бесспорно, что в момент, когда видишь что-то, что не можешь забыть или убедить себя, что видел другое, превращаешься в соляной столб. Но тем удивительнее чувство, когда ты волнуешься о плате за проезд или бесишься от бюрократической волокиты, - одним словом, когда жизнь одушевляет тебя.

Примерно то же самое она услышала от своего терапевта: только названо это было "подбиванием баланса" Работа не только отвлекает от мыслей, она еще и увлекает в новый мир, где много вещей и событий ждут участия и осознания и присвоения. И Мэл соглашалась, - и, делая бесполезные и безобидные шаги, чувствовала себя лучше.

Недели идут одна за другой. Вечерняя прохлада становится приятной и располагает к прогулкам. Мэл ходит с работы привычной дорогой, по пути читая электронные письма. Ее квартирка находится на нулевом этаже в следующем за парикмахерской подъезде.

Прийдя домой, она включает все лампы. Включает душ, потому что ее радиоприемник встроен туда: музыка играет, а она тем временем разогревает в микроволновке купленную в магазине еду. Она берет телефон и звонит отцу. Шум проносящихся по улице машин, шорох шин по асфальту, разлетаясь из открытой форточки, расположенной на одном уровне с проезжей частью, уже совсем не мешает разговору. Отец хоть и кажется, что болтает обо всем подряд, все же тактичен и разборчив в выборе тем; Мэл старается ответить на каждый его вопрос. Неожиданно, громкость музыки повышается почти до максимальной, а затем раздается грохот, от которого Мэл вздрагивает.

-Все в порядке, - говорит она в телефонную трубку, - что то наверное отломилось или оторвалось. Пойду посмотрю. Я перезвоню, ладно?

Она заходит в ванную и видит на полу душевой кабины отлепившейся от кафеля радиоприемник. "Твою ж мать!", вырывается у нее и она, сев на корточки, принимается собирать детали. Отверстие слива мелькает у нее перед глазами. И тут глотка ее немеет, она практически теряет равновесие, успевая упереться рукой в пол.

Мэл вскакивает и вылетает пулей из ванной. В первые мгновения она пытается убедить себя, что где-то внизу в трубе образовался затор, вода сквозь него не уходит и застаивается. Но эти мысли быстро пропадают. Она знает, что это за вонь. Она всегда отличит ее от запаха любого лондонского водопровода. Она бежит по коридору, стремится за свежим воздухом в комнату, - но вонь заполняет квартиру с гораздо большей скоростью и напором. И тогда Мэл признается себе, что ни мгновения не сомневалась, что однажды вдохнёт этот запах снова. В мире нет и быть не может укромных мест, предусматривающих барьер от внимания определенного рода.

Ее удивляют размеры коридора. Снова нарушена целостность. Чувствуя, как уходит земля из-под ног, Мэл хватается руками за стул, затем за вешалку. Идти по полу тяжело от покрывшей его слизи и влаги.

Ключи от входной двери в ее рюкзачке, и она, замечая, что омерзительная слизь покрыла даже стены, пробирается к дверям в комнату. По ковру она идет как по болоту. Найденный рюкзачок также насквозь мокрый, и ключей в нем не оказывается. Мэл хватает телефон и вызывает службу спасения. "Помогите!" - кричит она в трубку, но динамик телефона однообразно и ровно потрескивает.

Сначала свет гаснет на кухне. Затем в ванной, в прихожей и наконец в комнате. Мэл остается в полной темноте. Точнее темнота встает между нею и городом.

"Зачем ты пришла?" - шепчет она, не открывая рта, оставляя вопрос внутри своей головы. - "Что тебе нужно?".

Того, что утрачено, не восполнить ничем.

Мэл падает на колени, подняв легкие брызги. Ей хочется свернуться клубком, в три погибели, чем меньше тем лучше. Но что-то словно чует ее. И оно подбирается к ней.

Вот до нее доносится кудахтанье, мгновением позже - шипенье. Вода на полу в комнате приходит в движение, сначала ручейками, но потом внезапно словно прорывается плотина, - и Мэл видит перед собой экзекуционный мешок. По сравнению с первым разом он стал больше, объемистее. Ненасытная утроба, обрюзгшая и разжиревшая после того, как Мэл сама ее покормила. Шлепая по слизи на полу, кожаный мешок подбирается к ней. Мэл панически стонет и всхлипывает, но даже сквозь эти звуки ее ушам доносятся слова, голоса животных, треск и скрип переставляемых конечностей.

Sдcken. Внутри него назойливо мяукает кошка, которой до недавнего времени не было. Poena cullei, чье существование есть желание, объявляет себя, и вскоре в этом брюхе место, уготованное Мэл, перестанет пустовать.

Растягиваясь, трещат нити. Мешку нужны швы, ибо они пасти закона. Раскрываясь, они только глотают. Она приговорена, и в этот раз нет рядом Джоанны, встряхнуть и сказать "Проснись" некому.

Но почему же?

В самом деле, почему она думает об этом сейчас? Именно сейчас, - когда, загаживая все вокруг, мешок побирается к самым ее коленям? Именно сейчас, - когда среди старых голосов ей слышны и новые? Когда сквозь сумбур перемешавшихся воплей и мяуканий и тявканий и шипений poena брезжит и собака, разевая пасть, пытается что-то сказать, а столетиями мертвая женщина мяучит, и от слов, удавшихся змее, poena обретает силу и лопаются швы и сквозь излившиеся струи воды Мэл видит ясно погрязшие во мгле и тенях внутренности и кричит не унимаясь не унимаясь не унимаясь, - но все равно в ушах тихо звенит последний услышанный звук.

"Kikeriki". "Kikeriki".

Так хорошо знакомый голос.