Тайны Храмовой горы. Иерусалимские воспоминания

Я увидел красивых армянских женщин, которые мило улыбались мне, и в сердце поселилась тягостная и сладкая тоска. Я выходил на улицы и бродил целыми днями, смотря по сторонам. Я знал, что это гибель и смерть, но ничего не мог с собой поделать. В монастырях также никто не знал, что есть настоящее подвижничество, а насельники соревновались друг с другом в том, кто знает больше премудрых цитат из горы книг, хранящихся здесь на полках. Я загоревал, не зная, что мне и делать.

С плачем и душевной болью я вспоминал горы и леса моей родины, кротких и мудрых стариц, и более всего прочего хотел вернуться назад, но это, увы, было уже невозможно. Тогда, отчаявшись в своем пути, я слег в одном столичном монастыре с горячкой и был уже близок к смерти. Но настоятель монастыря, который за короткое время моего пребывания в нем успел меня полюбить, решил, что меня стоит отправить в Иерусалим, ко Гробу Господню, где я бы мог исцелиться от этой душевной немощи. На святой земле издревле существует армянское монашеское братство. Настоятель надеялся, что я смогу здесь прижиться и, пройдя трехлетний искус, дать монашеские обеты. Руководствуясь столь благими целями, он отправил прошение Иерусалимскому армянскому патриарху, который и благословил мне приехать на святую землю. Услышав об этом, я воспрянул духом, и моя болезнь быстро пошла на убыль.

Наконец, долгожданный день пришел: я прибыл в святой город. Бог знает, какие у меня были ожидания от встречи с Иерусалимом! Но увиденное так поразило меня, что я даже не смог удивиться. Скажу вам, отче, так — мои чувства вовсе не были восторгом паломника. Напротив — это было глубокое разочарование.

Я горестно смотрел на монахов и священников всех народов и понимал, что мои старицы пережили свой век. Современный мир настолько расходился с моими представлениями, что от сердечных переживаний я потерял все, что имел: молитву, рассуждение и благие помыслы.

Мне стало казаться, что не иначе как дьявол уже воцарился и антихрист воссел в храме Божьем, как Сам Бог.

Армянский патриарх принял меня ласково и поставил в чтецы. Но лучше бы он этого не делал. Церковные службы стали навевать на меня самый настоящий страх. Я чувствовал, что люди, участвующие в богослужениях, являются простыми наемниками. Для них служба Богу была просто профессией, и мало кто из них был пастырем добрым.

Я пробовал исповедовать эти помыслы многим священникам и говорил им о своих сомнениях. Большинство из них обвиняли меня в том, что я не занимаюсь собственной душой. Иначе откуда у меня подобные завышенные требования к Божьим слугам? Но я не мог относиться к этим вещам иначе и смириться с духом современного монашества без ущерба для собственной души. Для этого мне нужно было стать духовным уродом, делающим вид, что ничего вокруг не происходит. Отче, только поймите меня правильно! Мало кто может быть равнодушным к тому, что происходит в его родной семье. А для меня Церковь была и остается большой семьей, так я был воспитан. В пустыне я жил надеждой, что я смогу воссоединиться со своей дорогой семьей великой любовью. Конечно, я был наивен, зато как искренен. Реальность не оставила и камня на камне от моих высоких надежд. Равнодушие и отчуждение, царившие в моей большой семье, причиняли и причиняют до сих пор мне мучения, настоящую душевную боль.

Представьте, как это: говорить себе каждый день, что все нормально, когда как сердце вопит о том, что дьявол отравил все вокруг, даже святую Церковь. Я внушал себе, по совету духовников, что это я не прав, а все остальные правы. Они старались открыть мне глаза: оказывается, все искажения, которые я видел, на самом деле, являлись искажениями моей собственной души, которую нужно исправить частыми исповедями.

Я стал бороться со своим возмущением, взяв на вооружение науку борьбы с помыслами, которой меня обучили старицы. Месяц за месяцем я пытался изгнать из себя злые мысли. После этого я бы смог успокоиться — так меня учили священники. Но постепенно, не выдержав конфликта между реальностью и тем, что я себе пытался внушить, сознание мое стало помрачаться. Я часто стал падать в обморок во время богослужения, и меня начали считать бесноватым.

«Вот — говорили многие, кому я исповедовал свои сомнения: он хулил священников, считая себя праведником и чистой душой, а сейчас полюбуйтесь, на кого он похож. Бес вселился в него и мучает за эту хулу».

Постепенно церковные люди стали меня игнорировать и даже принялись гнать меня из храмов по самым пустяковым поводам. Сначала это было ужасным, потом терпимым. Так, отче, шли годы.

Одежда моя обветшала от времени, и я стал похож на простого сумасшедшего бродягу. Так скитался я в Иерусалиме на протяжении пяти лет. Меня несколько раз отлавливала полиция, лечили видные израильские психиатры в Тель-Авиве от пресловутого «иерусалимского синдрома». Потом отпускали на все четыре стороны, убедившись, что я совершенно безобиден. Почему-то ко мне в этой стране прониклись сочувствием, и власти никуда меня отсюда не выгоняли и не депортировали, несмотря на то что вид на жительство в Израиле у меня давно закончился. А один кибуц, где разводят кайманов на перчатки и кошельки, некоторое время даже помогал мне с деньгами.

Долго бродил я по святой земле, сам поверив в то, что и в самом деле сумасшедший. Но вот правда ли это? Однажды, совсем недавно, я попал к одному старцу, которому, как и вам, я рассказал историю своей жизни. Ей, кстати, в последнее время уже никто в Иерусалиме не верил. Все думают, что я сам выдумал все это, просто ради того, чтобы привлечь к себе внимание.

Однако этот старец принял меня со всем радушием и выслушал меня с интересом, не перебивая на полуслове, как другие. В ответ старец рассказал мне бедуинскую легенду, никак ее не комментируя. Вот содержание этой легенды, больше похожей на притчу.

Однажды Рауэл, учитель Моисея, обратился к человечеству со странным предостережением: «Настанет такой день, когда вся вода в мире, кроме той, что будет специально собрана, неожиданно исчезнет. Взамен появится другая вода, и, испив этой воды, люди станут безумцами». Слушая речь Рауэла, все лишь качали недоверчиво головами. Но один человек понял истинный смысл слов мудреца и решил подготовиться к тому, что должно произойти. Он собрал большой запас воды и спрятал его в горной пещере. Прошло немного времени. И вот — иссякли все реки, высохли колодцы, и тот человек, спрятавшись в убежище, стал пить из своих запасов. Но прошло какое-то время, и человек этот увидел, как реки вновь потекли и озера наполнились новой водой. Он спустился к людям и со страхом понял, что они говорят и думают совсем не так, как раньше. Рауэл был прав: произошло именно то, о чем он предостерегал, но эти люди даже не помнили об этом. Умный человек попытался заговорить с ними, но понял, что его считают обычным сумасшедшим и выказывают к нему враждебность. Самые добрые люди сострадали ему, но совсем не понимали. Поначалу он не притрагивался к новой воде и каждый день возвращался к своим запасам. Но в конце концов он все-таки решил пить новую воду, так как его поведение и мышление, выделявшее его среди остальных, сделали жизнь невыносимой и одинокой. Как только человек выпил новой воды и стал таким же, как все, он совсем забыл о своем запасе воды, а окружающие его люди стали смотреть на него как на сумасшедшего, который чудесным образом излечился от своего безумия».

Лев на секунду замолчал.

— Вы слушаете меня, отче?

— Да, конечно, я понимаю тебя. — Старец Матта улыбнулся. — Ты теперь хочешь испить новой воды, чтобы стать таким же, как и все.

— Да! — Голос незнакомца выдавал противоречивые чувства. — Точно! Я одинок и все меня почитают за обыкновенного безумца, хотя я воспитан двумя святыми благородными старицами в соответствии с заветами святых отцов. Я полностью перенял их взгляды на жизнь, старицы научили меня монашескому восприятию действительности. Но оно совсем другое, не такое, как у современных монахов. Может быть, вы считаете, что я ропщу?

— Нет-нет. Продолжай.

— Можно сказать, что там, в горах Турции, сохранилась прежняя вода, которой меня поили пятнадцать лет, а теперь все переменилось. Я и сейчас пью эту чистую воду из последнего убежища воспоминаний. Церковные люди считают меня за бесноватого, или, в лучшем случае, за прельщенного человека, но ведь, возможно, это они изменились, испив новой воды, а я как раз здоров. И моя душа не хочет уродоваться современным безумием. Но все это обрекает меня в миру миллионов людей на совершенное изнуряющее одиночество. И это ужасно!

Один высокопоставленный армянский епископ намекал мне, что с моей необычной историей я смог бы сделать неплохую карьеру в Церкви, если бы не занимался глупым правдоискательством. Что ж! Я хотел бы, отче, испить этой новой воды, чтобы стать подобным всем этим людям. Вот чего я на самом деле хочу Вот вся моя история и исповедь.

Старый копт минуты две молчал, не зная, что ответить. Затем неуверенно сказал незнакомцу.

— Дд-а. Все это, конечно, интересно. Но скажи, тебе теперь стало легче, Лев? После того, как ты понял, что тебе нужно? — Отец Матта покачал головой. Услышав, что молодой человек хочет быть таким, как все, монах заметно расстроился.

— Наверное, нет, — неуверенно ответил незнакомец.

— Конечно. — Старец пожал плечами. — Ты хотел найти идеальный монастырь, но понял, что здесь его нет. Теперь ты сам хочешь уподобиться тому, что в глубине души презираешь. Но, даже если ты испьешь из общего колодца, это не принесет тебе счастья.

Лев тяжело вздохнул.

— Я знаю это, отец. Но у меня ведь нет выбора…

…Отец Матта закрыл глаза. Этот незнакомец был свят, как дитя и, как младенец, так же неискусен. Он даже не знал самых простых вещей. Вся сложность духовной жизни заключается именно в том, что человеку непрестанно приходиться делать выбор, не только в большом, но и в самом малом. Даже в мыслях… Как сказал один старец-пустынник, от малого помысла зависит спасение…

Воспоминание о верблюде

Старец Матта хорошо понимал молодого подвижника, ведь он сам более десяти лет мучился подобными сомнениями. В Лавре он даже, бывало, ожесточенно спорил со старцами и игуменом по поводу некоторых вопросов, касающихся благоустроения обители. Да у него были еще какие сомнения! Они окончательно пропали лишь после судьбоносного случая, который произошел с ним много лет назад. Случая, заставившего его бросить свою любимую родину и водвориться на чужбине, где, по всей видимости, ему придется принять и смерть.

Какие причины могут заставить коптского монаха, который тридцать лет не оставлял свой монастырь, покинуть не только обитель, но и родную страну, древний Египет? В Лавре Макария Великого монах пользовался большим авторитетом среди всей многочисленной коптской общины. Его уважали и ценили за аскетизм и доброту. Слава о нем шла по всей стране. Наконец, даже сам Папа решил рукоположить отца Матту в пресвитера и вручить ему руководство одним богатым приходом в центре Александрии.

Александрия — город, пожелавший сравняться с великим Вавилоном. Хранилище древних знаний и кафедра святого апостола Марка. По уровню образованности этот город когда-то превосходил все другие города, но грехами он был заполнен до края. Из века в век знания здесь соседствовали с грехом.

Преподобную Марию, которая многие годы скиталась по пустыням востока, искушал злой демон такими словами: «Мария, я больше тебя не буду трогать, подвизайся во славу Божью, но только пойди, взгляни еще раз на Александрию». Демон знал что говорил — одного страстного взгляда на этот город было бы достаточно для ее падения.

Тысячи древних домов и сейчас переселены. За две тысячи лет этот город нисколько не стал современней. Метро и нынешние гостиницы меркнут перед тысячелетней историей, впечатавшейся в камни. Несколько сотен приземистых коптских храмов враждебно смотрят на башни минаретов, с которых пять раз на день поют песни Аллаха голосистые муэдзины.

Один из этих храмов — собор святого Георгия — в жизни коптской общины значил очень много. Он стоял в самом древнем городском квартале, где всю административную власть держали в своих руках именно копты, а не мусульмане. Это были богатые и влиятельные люди, своего рода элита народа. Папа знал, что на место настоятеля собора надлежит назначать человека если не святого, то очень праведного.

В последнее время среди коптов участились случаи добровольного обращения в ислам. Многие хотели таким образом решить проблему неудачного брака — у коптов очень суровые правила, разрешающие развод только в исключительных случаях и не позволяющие вступать в брак повторно. Другие хотели сделать удачную карьеру, что могли в Египте позволить себе только мусульмане.

Копты, желающие сменить свою веру, должны были сначала прийти в полицию, где инспекторы просили священников проверить мотивы решения. Все это делалось якобы для того, чтобы предотвратить случаи ложного обращения в ислам. Но на самом деле таким образом коптская община препятствовала ассимиляции.

Между тем, в Египте переход в христианство мусульман официально запрещен законом. Это придавало некоторым коптам ощущение, что они здесь, на своей исторической родине, люди второго сорта. Влиятельные коптские семьи давно имели тесные финансовые дела с мусульманами и постепенно проникались духом ислама, который налагает на человека меньше ограничений, чем христианство. Папа с тревогой наблюдал, как некоторые уважаемые копты хотели породниться с мусульманами. Кое-кто даже выдавал своих дочерей за сынов зеленого знамени пророка. Дочерей, отпавших от вечнозеленого древа Христа.

Папа Александрийский знал, что, если настоятель собора святого Георгия завоюет авторитет среди общины, вера этих влиятельных коптов укрепится и они будут гордиться тем, что они копты, а не арабы. Тогда Папа и решил рукоположить отца Матту и возвысить его из простого монаха до настоятеля собора.

Впервые услышав о решении Папы, монах сильно расстроился. Меньше всего он хотел принимать сан. Отец Матта всегда помнил, как преподобный Аммоний отказался от предложения Александрийского патриарха Феофила, который, пусть даже и насильно, хотел рукоположить его в епископы. Преподобный в присутствии патриарха и его слуг отрезал себе ухо, пригрозив, что отрежет и язык, если патриарх будет настаивать на своем решении. Даже жесткий и непреклонный Феофил Александрийский, при котором в языческий Египет окончательно потерпел поражение, был вынужден отступить перед железной волей преподобного.

Сейчас люди и понятия были уже не те, но противоречия остались теми же. Папа исходил из интересов всей церковной общины, а отец Матта считал, что настоящий монах должен служить только Богу. Даже монастырь духовно не мог насытить его в полной мере, и он давно хотел удалиться в пустыню. Взять же на себя управление приходом — такого отец Матта не мог представить и в самом страшном сне. Он всегда помнил изречение из патерика: «Почему ты печален, отче, — спросил Иоанн Ефесский келиота Мар Фому, — разве ты живешь не в монастыре, а в миру? Вот предоставлено тебе поститься, молиться и служить Богу сколько хочешь… У тебя была келия в пустыне? Вот и здесь келия, делай в ней что хочешь». Тот, поглядев с удивлением, сказал: «Разве может раб служить двум господам? И может ли человек быть в общении и с Богом, и с людьми? Если кто занимается знакомыми и сродниками по плоти, может ли он одновременно заниматься вещами духовными»?

Папа вызывал монаха в Александрию уже в третий раз. Он знал о том, что отец Матта непреклонен относительно своего пути, почти как преподобный Аммоний. Его уже несколько раз пытались рукоположить, но он всегда начинал вести себе вызывающе, юродствуя перед другими. Так монах показывал, что он не желает и даже боится священства.

На этот раз Папа решил поступить мудрее своего предшественника Феофила и вызвал монаха в Александрию, якобы для другой цели. Он написал ему письмо о том, что стоит прояснить детали его детского исповедничества. Голова Первосвященника болела и от нового нелепого лжеучения, которое распространялось среди бедных и необразованных коптов.

Как раз в то самое время на побережье близ Александрии волны Средиземного моря вынесли громадную тушу кита. Длина туши была более девятнадцати метров, скелет кита до сих пор выставлен в Александрийском историческом музее. Большие киты в Средиземноморье никогда не водились, и некоторые коптские проповедники усмотрели в этом необычном природном явлении грозное предзнаменование от самого Бога. На помощь себе эти неистовые проповедники призвали Книгу пророка Ионы. Кит, который проглотил Иону, всегда был прообразом ненасытной преисподней, и вот он лежит на берегу Александрии, мертвый и пустой.

Тушу исследовали специалисты из Европейской комиссии по правам животных, которые определили причину смерти кита. Египетские газеты пестрели заголовками наподобие: «Могучий кит умер от голода». Оказывается, в Средиземном море недостаточно планктона для прокорма такого большого животного, поэтому кит и издох. Правда, никто не понимал, зачем он сюда заплыл, с какой целью? Биологи и океанологи делали по этому поводу различные предположения с точки зрения науки и здравого смысла. Эти предположения устраивали образованных людей обеих религий.

Но не все были согласны с учеными, некоторые священнослужители считали, что это был не простой кит на побережье, а еще и некий знак, возвещающий о скором конце света. Мол, ад совсем опустел и все демоны теперь вышли на землю искушать человечество. Огромный кит, умерший от голода, — явное тому подтверждение, предостерегающее знамение небес. По авторитетному мнению этих проповедников, скоро должна случиться последняя битва добра и зла, после которой произойдет славное и второе пришествие Господне.

Простые необразованные копты прислушивались к словам своих неугомонных пастырей и начали готовиться к этому великому дню. Наиболее фанатичные христиане бросали работу и призывали к открытому неповиновению мусульманским властям. А власти также не знали, что делать, ведь пора жестокого мамлюкского режима давно миновала и нельзя было просто начать резню христиан. Тем более что евреи из самопровозглашенного государства Израиль и Европа поддерживали коптскую общину. Власти обратились к Папе с требованием прекратить распространяющееся безумие.

Папа рассмотрел все обстоятельства дела и признал в происходящем мракобесие, призвав коптов не поддаваться умопомешательству.

Но страсти разгорались нешуточные, некоторые пастыри стали признавать в Папе предтечу антихриста. Он мог бы низложить их, но боялся, что тогда фанатики приобретут ореол «борцов за правду». Но при вынужденном бездействии Папы они приобретали все большую дерзость, уже даже обвиняя главу общины и Церкви в вероотступничестве.

Мусульмане воспользовались этими волнениями, чтобы выставить христианство в дурном свете и даже среди образованных коптов прокатилась волна возмущения подобными настроениями. Ислам казался им все более привлекательным. Тем более что одним из главных возмутителей спокойствия и был настоятель собора святого Георгия, которого Папа в скором времени собирался низложить. Но это место ни в коем случае не должно пустовать.

Папа хорошо знал широкие взгляды отца Матты, но, в то же время, и его преданность коптской Церкви. Монах идеально подходил на должность нового настоятеля, он был способен утихомирить раздор и своим авторитетом осадить не в меру ретивых проповедников.

Получив приглашение, отец Матта сел на старого верблюда и в сопровождении двух папских слуг отправился в Александрию. Он, как и пришедший сегодня к нему юноша, настороженно относился к современному монашеству, даже в Лавре Макария Великого, которая была на тот и является на сегодняшний день одной из самых лучших христианских обителей, его многое раздражало. Отец Матта считал, что современные монахи не способны воспринять заветы святых отцов, бескомпромиссно утверждавших вражду Бога и мира.

А теперь в монастырь проникли многие мирские удобства, расслабляющие монахов, и в новых кельях даже появились душевые. Отец Матта часто роптал и обвинял игумена, что тот потворствует мирским страстям братии. Папа знал о подобном настрое ревностного монаха и решил использовать его для отстаивания собственной позиции.

И вот отец Матта приблизился к Александрии. Он воспринимал ее так же, как этот юноша — Ереван. Казалось, что он приближается к разбойническому вертепу, где днями и ночами творятся лишь блуд и насилие. Монах закрыл глаза и читал в уме молитву отпустив верблюда спокойно идти за верблюдами, на которых сидели слуги наместника престола святого Марка. Наконец он оставил своего верблюда рядом с просторными покоями Папы и смиренно подошел к привратнику, попросив доложить иерарху, что монах Матта прибыл на аудиенцию.

Папа принял его ласково, усадил на стул и объяснил ему суть своего приглашения:

— Отец Матта, ты должен занять место настоятеля собора святого великомученика Георгия.

— А как же отец Мозес?

Увидев изменившееся лицо монаха, Папа кашлянул в кулак.

— Его я решил низложить за измену и еретические измышления. И не смотри на меня так! Возражений я не потерплю! Если отец Мозес покается, я прощу его, но сейчас Церкви требуется более достойный пастырь на место настоятеля собора святого Георгия.

— Но Блаженнейший…

— И еще, Матта, мне непонятна твоя позиция по некоторым важным вопросам, я не знаю, насколько ты устойчив в вере. Твой старый друг, отец Шенуда, говорил, что ты ропщешь по поводу наших нововведений в Лавре. Мол, это все противоречит духу настоящего египетского монашества. Это так?! — Папа нахмурился.

— Мне кажется, Блаженнейший Папа, что мои расхождения с лаврскими властями не находятся в сфере нашего вероучения. — Отец Матта понял, что разговор будет трудным и тщательно подбирал слова. — Блаженнейший Папа, отец Шенуда не лгал вам. Я не отрицаю, что говорил все это. Вот только заветы наших отцов действительно отрицают…

— Отцы это отрицают? Хорошо! Следовательно, это именно вероучительный вопрос. — Патриарх раздраженно махнул рукой. — Но дело не в этом. Я клоню совсем к другому. Если бы Бог вручил тебе игуменство, что бы ты сделал в Лавре? Как бы ты поступил на месте игумена? Отвечай только правду и помни, перед кем ты сейчас держишь ответ.

Отец Матта с уважением поклонился. — Я никогда не забывал об этом, Блаженнейший Отец.

— Ладно. Тогда с сознанием этого факта и смирением отвечай на мой вопрос.

— Я бы постарался возродить дух древнего монашества, согласно с заветами святых Антония и Макария и…

— Хорошо! А если бы монахи стали противодействовать твоим реформам?

Отец Матта задумался.

— Тогда, Блаженнейший Папа, я бы усомнился в том, истинно ли эти люди являются монахами? Ведь истинный монах есть истинный сын своего игумена.

Папа удовлетворенно улыбнулся.

— Вот-вот, отец. Та же проблема стоит сейчас и передо мной. Бог вручил мне управление не только монастырем, но и Церковью. Кто выше меня на этом свете?

Знаешь ли ты всю глубину ответственности, которая переполняет мое сердце? И как назвать того, кто препятствует моим решениям, как не вероотступником? Поэтому я и решил низложить отца Мозеса. Он распространяет нелепые суеверия. Слышал ли ты об истории с китом?

— Да, Блаженнейший Папа.

— И что ты думаешь об этом? Представь, до какого смеха может доходить невежество простолюдинов и обезумевших от гордости священников!

Отец Матта тяжело вздохнул. На этот раз Папа припер его к стенке. Теперь он мог бить его же словами. Ведь монах имел свое мнение относительно благоустроения монастыря, поэтому он не мог подобно преподобному Аммонию заявлять, что он держит отчет лишь перед Господом Богом. Настоящему монаху неинтересны дела, которые творятся в мире, а отец Матта теперь уже не мог о себе такого утверждать.

И в самом деле, имел ли он право перечить главе Церкви? Не было ли его противодействие лаврским старцам лишь тонкой формой личного самоутверждения? Отец Матта напряженно молчал — сейчас пройдет еще минута, Папа укажет день, в который его рукоположат в пресвитера и обратной дороги домой, в суровую и молчаливую египетскую пустыню, уже не будет.

— Блаженнейший Отец?

— Да, Матта. — Папа думал, что уже убедил монаха и немного расслабился.

— Я думаю, что не просто так этот огромный кит выбросился на берег.

— Что ты имеешь в виду?!

— Это был явный знак, предвещающий скорый конец света.

— Знак?! — Лицо Папы отображало игру самых противоречивых эмоций. Он понимал, что отец Матта хитрит — на самом деле, он, конечно, так не считал. Монах просто решил уклониться от рукоположения. Глава коптской Церкви был в недоумении, как ему поступить. Наконец, он покраснел от гнева и вновь махнул рукой в сторону монаха.

— Возвращайся в пустыню, Матта! И быстрей садись на своего верблюда, пока я не передумал!

Отец Матта вежливо поклонился, извинился за свое невежество и вышел во двор. Опасаясь, что Папа передумает, монах проворно сел на верблюда и поехал прочь. По дороге в лавке он купил себе немного еды и наполнил бурдюки свежей водой. Отец Матта мог бы остановиться в городе на ночлег в патриархии или у одного знакомого священника, брата матери, но предпочел сразу же покинуть Александрию.

Он выехал на дорогу, которая вела в Лавру святого Макария и начал творить благодарственную молитву. Верблюд шел неторопливым ходом и отец Матта спустя какое-то время задремал. Может быть, от пекущего солнца или от усталости, ему приснился необычный сон… Он шел по пустыне один-одинешенек. Ветер истрепал его одежду, а солнце сделало его кожу грубой. Вокруг было много змей и скорпионов, они расторопно ползли за ним по золотистому песку, как маленькие дети за матерью. Они выглядели необычно безобидно. Казалось, что гады каким-то образом зависели от него. Он мог бы легко убежать от них, но это казалось при свете дня совершенно ненужным.

Постепенно ситуация изменилась — монах чувствовал, как его ноги опутывались невидимыми нитями. С каждой секундой идти становилось все трудней, он шел в неизвестном направлении и уже не было возможности сбежать от гадов, которых только прибавлялось. Тем временем скорпионы и другие насекомые стали агрессивней, они заползали на него, а змеи опутались вокруг ног, мешая идти.

Время было вечернее, и скоро солнце должно было скрыться за горизонтом. Гады все более опутывали его, и монах почти падал от усталости на горячий песок. Он шел сам не зная куда, только потому, что надо куда-то идти, что остановка в этой жизни означает смерть. Тьма наступала. Насекомые со змеями, которые при солнечном свете казались дружелюбными и полностью зависимыми от него, становились все злее и злее, проявляя свою истинную сущность. Они уже начинали кусать монаха, и отец Матта уже чувствовал помутнение сознания от яда.

Монах начал усиленно молиться. Молитва — единственное, что он мог себе позволить. Змеи уже стали душить его, и отец Матта решил полностью положиться на волю Божью. Он каялся за все свои грехи, в том числе за то, что не убежал от змей и скорпионов, пока была такая возможность.

Вдруг из постепенно наползающей тьмы к нему подбежал большой бедуинский верблюд в плетеной уздечке кочевников. Он наклонил голову к монаху так, чтобы тот смог схватиться за уздечку. Отец Матта схватил плетеную кожу обеими руками, и верблюд стал пятиться назад.

Гады заверещали от отчаяния, как будто их добыча уходила прямо из-под носа. Они вцеплялись в ветхую одежду монаха изо всех сил, но постепенно все отстали, и он из последних сил смог вскарабкаться на могучую спину животного. Тогда отец Матта почувствовал, как он устал. Он обнял шею верблюда и заснул…

…В этот момент монах проснулся. Было уже темно, и его усталый верблюд шел непонятно куда. Реальность была такова, как будто продолжался этот сон: они вырвались от змей и скорпионов, но монах не знал, куда направляться дальше. Отец Матта был очень усталым, его лихорадило, очевидно, он сильно заболел. Монах обнял шею верблюда и опять забылся сном. На этот раз он был без сновидений.

Когда отец Матта вновь очнулся, он обнаружил себя лежащим на кушетке из пальмовых листьев у костра среди бедуинов. Они, отчаянно жестикулируя, смеялись и о чем-то болтали. Монах хорошо знал бедуинский диалект арабского языка и понял, что кочевники рассказывают друг другу разные забавные истории. Увидев, что Матта проснулся, бедуины напоили его каким-то горьким лекарством и облегченно засмеялись. Монах, отпив из чашки, поприветствовал кочевников на родном языке, они все вместе громко ответствовали, смеясь и хлопая его по плечу.

Бедуины рассказали монаху, что подобрали его в пустыне три дня назад, лежащего на песке, безвольно раскинувшего руки, рядом с голодным верблюдом.

У него была сильная лихорадка и озноб, и арабы уверяли, что монах был на волосок от гибели. Бедуины подобрали его, положив на верблюда, и взяли с собой. Они направлялись в Палестину и, когда монах очнулся, кочевали уже на Синайском полуострове.

Отец Матта поблагодарил бедуинов и попросил еды. Подкрепившись, монах спросил, далеко ли ему ехать до Лавры Макария Великого. В ответ бедуины сказали, что он должен им заплатить за лечение и уход, а потом они укажут ему дорогу к монастырю.

Когда отец Матта сказал, что у него нет денег, потому что он простой монах, бедуины, услышав отказ, стали совещаться. Через десять минут их лидер сказал, что монах должен им верблюда, если уж у него и правда ничего нет. Как-никак они спасли ему жизнь и потратили на него свое время. Чтобы привести его в порядок, понадобится еще одна неделя. Они все сделают, чтобы помочь монаху. Но по выздоровлении он им отдаст своего верблюда.

Бедуины направлялись в Палестину, они могли дать ему немного денег, чтобы он добрался до Иерусалима, где есть влиятельная коптская община с монастырем. Иерусалимские копты уже помогут ему добраться до родины.

Отец Матта, не имея сил, чтобы противоречить бедуинам, согласился на их условия. Поев неприхотливой пищи и отпив из чашки горького лекарства, он сразу же заснул. Тогда еще не было охраняемой границы между Палестиной и Египтом, бедуины постоянно кочевали из одной страны в другую, без особой видимой цели. Отец Матта не нашел ничего лучше, как подчиниться обстоятельствам.

Через неделю кочевники высадили монаха недалеко от Мертвого моря, дали ему три доллара и, забрав верблюда, поехали дальше кочевать.