Помоги проекту - поделись книгой:
1906 — «Маневры кавалерийской дивизии в условиях, соответствующих военному времени», Берлин
1913 — «Дай Нихон. Анализ военной мощи Великой Японии в будущем», Берлин.
1914 — «Немецкое участие в географическом освоении Японии и субъяпонского пространства. Его стимулирование влиянием войны и военной политики», Мюнхен.
1919 — «Основные направления географического развития Японской империи», Мюнхен.
1921 — «Японская империя и ее географическое развитие», Вена.
1923 — «Восточная Азия, Японская империя, Маньчжурия», Брауншвейг.
1923 — «Новое устремление Юго-Восточной Азии к самоопределению» в сборнике «Геополитика самоопределения», Лейпциг.
1923 — «Япония и японцы. Страноведение», Лейпциг.
1924 — выпуск журнала «Геополитика».
1925 — «Геополитика Тихого океана».
1925 — «Политическая география и геополитика», Мюнхен.
1927 — «Границы в их географическом и политическом значении».
1927 — «Японская империя», Лейпциг.
1927 — «Строительные камни для геополитики», Берлин.
1928 — «Рейн — судьба и жизненное пространство».
1930 — «Великие державы накануне и после мировой войны», Лейпциг.
1930 — «Имперское обновление Японии», Берлин.
1931 — «Геополитика панидей», Берлин.
1931 — «Пути Германии при смене эпох», Мюнхен.
1932 — «Военная геополитика», Берлин.
1933 — «Мушихито, император Японии», Любек.
1934 — «Наполеон I», Любек.
1934 — «Национал-социалистическое мышление в мире», Мюнхен.
1934 — «Киченер», Любек.
1934 — «Фош», Любек.
1934 — «Военная воля как народная цель», Штутгарт.
1934 — «Мировая политика сегодня», Берлин.
1935 — «Державы с охватывающим пространством», Лейпциг.
1935 — «Геополитические принципы национал-социалистического государства», Берлин.
1936 — «Геополитика», Берлин.
1936 — «Мир на переломе», Лейпциг.
1937 — «Япония и японцы», Франция.
1932 — «По ту сторону великих держав», Лейпциг.
1937 — «Мировой океан и мировые державы», Берлин.
1937 — «Древняя Япония», опубликована вместе с работами «Имперское обновление Японии» и «Развитие Японии как мировой державы и империи».
1938 — «Проблемы мировой политики», Лейпциг.
1939 — «Немецкая политика в области культурного строительства на Индийском и Тихоокеанском пространстве», Гамбург.
1939 — «Становление немецкого народа», Берлин.
1940 — «Власть земли и народная судьба, выдержки из биографии Фридриха Ратцеля», Берлин.
1940 — «Континентальный блок: Срединная Европа — Евразия — Япония».
1941 — «Япония строит империю».
1944 — «Nostris ex ossibus[8]. Мысли оптимиста».
1945 — «Апология геополитики».
Письмо Рудольфа Гесса, адресованное Марте Хаусхофер
Глубокоуважаемая милостивая госпожа!
Поводом для написания этих строк отнюдь не являются какие-то трагические события, а потому я прошу не пугаться.
Прежде чем Вы отвернетесь от столь недружелюбного в это время года севера, чтобы устремиться на солнечные равнины, я хотел бы к Вам обратиться, по крайней мере, в письменной форме. Я не решался сделать это в течение нескольких месяцев, так как не находилось подходящего повода.
Я полагаю, что по Вашей же просьбе Ваш супруг с месяц назад рассказал мне, что Вы, равно как и многие другие смертные, убеждены в том, что в Вас течет недостаточно чистая кровь. Более того, предполагается, что некогда в Вас попала чуждая кровь[9].
Я хочу обратиться к Вам, глубокоуважаемая госпожа, с одной огромной просьбой. Прошу меня не считать настолько ограниченным, как если бы предполагал, что в Германии должно иметься большое количество «безусловного расово чистых» людей. Если бы мы должны были ориентироваться именно на таких людей, то пришлось бы создавать рейх из нескольких крестьянских семей. В стороне бы осталось большинство борцов из фёлькише-лагеря, включая меня самого. С другой стороны, я знаю, что даже из непосредственного смешения национальностей могут происходить отличные немцы. В данном случае я подразумеваю графа Арко[10].
Нет, милостивая госпожа, я и мои соратники обращены против тех, кто, по моему убеждению, сознательно заражают духовность народа (политика, театры, кино, «искусство»), против тех, кто толкает народ к радикальному материализму, что, к великому сожалению, отчасти удалось осуществить. Мы выступаем против тех, кто сталкивает между собой классы и натравливает один народ на другой. Приходящие из Советской России сведения позволяют убедиться в нашей правоте. Мы пытаемся вмешаться в этот губительный процесс, чтобы предупредить массы о возможной опасности! Опасность перестает быть слишком большой, если о ней узнают люди, которым она угрожает. По крайней мере, они смогут обороняться.
Но все же «политика — это скверная песня». Я понимаю, что может быть сейчас, как никогда ранее, приходится часто слышать слова этой песни. Таким образом, я прошу простить мое обращение, которым я хотел бы исправить самую большую ошибку мира. Если бы события прошлого только подчинялись мне!
Удачного Вам путешествия, пусть в Новом году для Вас часто светит солнце. Хорошего Вам отдыха.
Преданный Вам Рудольф Гесс.
Письмо Рудольфа Гесса, адресованное Карлу Хаусхоферу
Дорогой, глубокоуважаемый друг!
Передо мною лежит книга с 16-лучевым красным солнцем, на обложке которой значится имя моего друга[11]. Шрифт на обложке внешне напоминает японский. Сожалею, что издатель выбрал для обложки и корешка книги различные литеры. Но я слишком много говорю о внешних вещах.
Я ознакомился с содержанием книги. Мне удивительно, как на относительно небольшом объеме страниц тебе удалось сконцентрировать столь большое количество фактов, демонстрируя свои обширные знания буквально в каждом абзаце. На каждой странице я замечаю, насколько свободно ты владеешь познаниями в различных областях. По крайней мере, те выдержки из книги, с которыми я познакомился, позволяют мне сделать данное заключение. Прочтенные мною отрывки ни в коем случае нельзя назвать сухими, в них ты одним или несколькими словами рисуешь перед читателем живые образы. Подобно японскому художнику, ты уверенными взмахами кисти ухватываешь самое существенное, обрисовывая объект несколькими чертами. Я уже ознакомился с частью, посвященной искусству. Вчера, когда я, собственно, получил эту книгу, я был настолько рад, что сразу же сел писать критический отзыв. Однако мне хотелось бы более подробно ознакомиться с книгой. Смею надеяться, что теперь миллионы людей читают тебя в пути по суше и на кораблях. Уповаю, что все они не станут нарушать спокойствие твоего великодушного дома, который просто великолепен[12]. Передавай от меня сердечные благодарности своей супруге. С умилением вспоминаю наше прошлое посещение часовщика-швейцарца, у которого столько звучно били часы. Предвидела ли тогда дарительница, какую радость доставила она нам? Какие живые воспоминания оставила нам в памяти! С отдельной просьбой обращаюсь в отношении тех, кто помнит меня, в особенности полковника. Я больше не встречал его дочь в Мюнхене. Исправь недоразумение, так как я тогда ее не узнал. Когда меня представляли ей в свое время, то вокруг меня было слишком много новых людей. А ведь со временем она превратилась из маленькой рыбешки в настоящую молодую даму. Буду крайне обязан тебе, если передашь ей от меня привет. Был бы вдвойне обязан, если бы ты сделал это лично.
А теперь позволь выразить мою глубочайшую благодарность за два удивительных письма, которые пришли ко мне. Для меня является лестным, что ты хочешь побеседовать о боевых днях на Седане. Письма пришли ко мне вместе с книгой про Японию. Если бы я больше путешествовал, то, несомненно, побывал бы и на Фудзи, и в Токио, и в Йокогаме. Поначалу мне казалось, что ты несколько преувеличил количество жертв[13], но потом мне подумалось, что именно так и должны были обстоять дела. Мне страшно подумать, что могло произойти с художественными ценностями, с красивейшими домами, с музеями, особенно с императорским дворцом. В этой стране все благородные позывы связаны со смертью. Это ощущается даже в духе благороднейших людей, их могилы тысячелетие находились в беспокойной земле, которая норовит перетрясти их кости. У меня такое ощущение, что вся эта цепочка островов в свое время должна погрузиться в море, подобно Атлантиде. А потом из приливов с шумом на свет должен появиться новый остров. Покрытый тиной, морскими водорослями и всяческими удивительными созданиями. Фудзи, которая, как ты мне рассказывал, уже перестала почитаться жителями островов в качестве священной горы, должна пройти за завесой облаков ряд превращений, чтобы в измененном виде предстать испуганному взору окружающего мира…
В моем гороскопе значится, что я ничего не имею общего с народными массами. Знать, мне не судьба собрать лавровые венки после произнесения речи перед народом. На том и разбиваются мои мечтания. Вообще в моем гороскопе большую роль играет «дом великого затворничества». Ты же знаешь, я составляю гороскопы забавы ради, даже еще чтобы позабавить Грету. Самоирония может быть даже очень полезной. Если хочешь, я составлю гороскоп и для тебя. Можешь не говорить, чьи данные ты мне направил. Я же умолчу обо всем, что лучше не знать. Было бы желательно также узнать час и место рождения. Если не хочешь раскрывать свое прошлое, то можешь указать какое-нибудь особенное событие в твоей жизни, например ранение. В настоящее время «моя буря и стремление» приглушены. Наоборот, я очень нуждаюсь в спокойном творчестве. В нем я прекрасно себя ощущаю, отринувшись от внешнего мира. За несколько дней своего деревенского существования обнаружил, что здесь великолепное молоко. Вернувшись в Мюнхен, великолепно сплю. Мать очень довольна. Передает тебе множество самых наилучших пожеланий. От всего сердца желаю тебе отличного отдыха.
Преданный тебе Рудольф Гесс.
Письмо Рудольфа Гесса, адресованное Карлу Хаусхоферу
Глубокоуважаемый, дорогой друг!
Погруженный в размышления, рассматриваю изображения картин Мариньяно. Вновь и вновь в подобающем ритме читаю столь драгоценные для меня строки. От всего сердца благодарю тебя за это. «Право на успех в натиске дыма грядущих битв?» Я уже иногда тоскую по ним. С двуручным мечом в вольном сражении, только так могут проявиться сила и сноровка отдельного человека. Невзирая на закованных в броню рыцарских лошадей, это еще был благородный способ ведения войны. Нам осталось лишь влиять на наших соратников, увлекать их в атаку, искать успокоение в огненной круговерти, проявляя мужество и хладнокровие одиночки. В боях осталась торжествующая дружба. Даже если я был один в небе [на самолете], то осознавал, что где-то в стороне артиллерия вела между собой дуэли. Даже если мне не оказывали поддержку с земли, я никогда не чувствовал себя одиноким наверху. Раньше мне рассказывали много. Хуже всего было в облаках. Сразу же возникало ощущение безнадежного бытия и отрешенности. Может быть, «дом великого затворничества» — 12-й дом гороскопа — приводил к тому, что я ликовал, проводя часы в прозрачном воздухе ясного неба? Это было самым прекрасным моментом в моей жизни. Меня до сих пор охватывает дичайшая точка. Может быть, мне как-нибудь посчастливится, и мы вместе поднимемся в небо. Однако при вынужденной посадке мне бы пришлось волноваться не столько за себя, сколько за своего друга.
Нечто похожее происходило со мной и в «Оберланде»[14]. Должно быть, в его рядах мы стояли у границы миров: между земным миром и миром потусторонним. Но эти тревоги нисколько не тяготили нас. Нет никакого сомнения, эти парни с ликованием бы приветствовали тебя в рядах «Оберланда». Они бы, наверное, даже не решились использовать твое военное мастерство. Я надеюсь, что судьба будет благосклонной ко мне и я все-таки смогу обрести крылья. Крылья победы, крылья самолета, который быстро понесет меня. Но, собственно, о чем я грежу?! У нас больше нет вооружения. Нет самолетов, нет минометов… Нет ничего! Произошло самое страшное для мужчины — его лишили оружия. Впрочем, у нас осталось оружие — двуручный меч из средневековых времен. Он позволит нам мстить, творить страшный суд над теми, кто отобрал у нас оружие. Тогда бы на меня напало упоение почти бессмысленной битвой, как при Белаканале или Мортанбане. Как после броска ручных гранат; которыми закидывали противника на высотах Вими. Упоение. Хладнокровие было всего лишь внешней реакцией, но оно может длиться только до момента, пока не произойдет внутренний надрыв. А люди чувствуют, что это время приближается. После вероломства в Руре[15], после того как сложился «единый фронт», народные настроения являются очень рискованными. А наш трибун [Гитлер] вновь смазывает оружие и нагнетает жар. Как он это умеет делать, ты хорошо себе представляешь. Разочарованные им господа из Баварской народной партии отгораживаются жестяными ширмами, будучи загнанными в угол. Они боятся, что ему могут внезапно протянуть руку столь несимпатичные им левые. Их панический ужас вызвал один человек, который смог дорасти до новой роли. Он с трибуны готовит массы. Кроме того, наш трибун презирает опасность, что он неоднократно демонстрировал. Вследствие этого он постиг то, что необходимо с давних пор для народа. Он взял на себя ответственность… Однажды он создаст мощнейшую партию, которая последует за этим человеком. Он не станет подстрекать крестьянство против верхов, как это сделали бы на его месте другие люди. Между тем мы не отказываемся от новых форм воздействия. Собрания в целом запрещены. Но к чему они нам, если у нас имеется газета, в последнее время выходящая в формате «Таймс» стотысячным тиражом? В «боевое объединение», которое сложилось под политическим руководством трибуна из штурмовых отрядов, «Оберланда» и «Имперского флага», постоянно переходят люди из «Баварии и империи»[16]. Вся Нижняя Бавария требует ухода со своего поста господина советника [Питтингер — председатель союза «Бавария и империя»], требуя, чтобы организация стала боевым союзом.
Наши боевые задачи простираются за границы простого препятствования сепаратистским настроениям. Из Баварии должно прийти избавление для всех, как баварцев, так и немцев. Бавария сможет продержаться длительное время. Она является островом, который омывает «красное море», простирающееся до Рейна. Но она не должна выступать под бело-синими знаменами[17]. Думаю, что в ближайшее время наши [баварские] границы будут кишеть агентами, пропагандистами и распространителями листовок. Надо будет уже на границе нейтрализовать эту заразу. Конечно, сделать это будет очень сложно, принимая во внимание финансовый крах, который является прекрасной питательной средой для большевистских личинок. Повсюду царит безработица. Макс [Хофвебер] писал мне, что в последнее время они работают в сутки всего лишь четыре часа. Возможно, что их фабрика совсем станет.
И в это время господин Штреземан, вызвавший крах, но все равно сохранивший «доверие»[18], определяет условия выплат «репараций»!!! Кажется, Англия перестала считать нас серьезным политическим игроком. Она выводит нас из игры. В это время мне очень хочется верить в предсказание старой цыганки, которое она сделала в годы войны. Сейчас оно обретает особый смысл. К 1928 году Германия должна вновь обрести былую силу. Кто же сейчас против этого? Остается только надеяться и верить! Я передал твои личные данные и теперь с нетерпением ожидаю их обработки. Мой гороскоп все еще не составлен. Я еще не уточнил детали. Он нарисован от руки на доске.
Мы вступаем во время, когда вновь активно обращаются к трансцендентному. Волею случая появляются восприимчивые к этой сфере люди. Согласно гороскопу я и сам предрасположен к этому. Если дух времени повелевает, чтобы человечество несознательно оказалось под влиянием действующих над Землей сил, то легко объяснить, почему одновременно и независимо друг от друга проявляются родственные стилистические виды. Конечно же, подобное объяснение сегодня не может быть принято научной литературой.
С истинным наслаждением читаю твою книгу. Сегодня или завтра закончу чтение последней части. Только после этого напишу критический отзыв. Критиковать плохие книги не в пример легче. По крайней мере, там не надо делать полунамеков, что в таких книгах есть что-то хорошее.
В «Народном обозревателе» была опубликована большая статья подполковника Кисслинга, которая посвящена книге генерала Хоффмана. Это участник наших семинаров? После изучения одной из газет обнаруживаю, что он был назван новым командиром «боевого объединения». Это не может меня не радовать. В другой газете, которая придерживается аналогичного курса, но выглядит скорее литературным приложением, нежели политическим вестником, обнаруживаю две статьи о землетрясении в Японии. Они могут быть тебе интересны, хотя и не исключено, что из них ты не узнаешь ничего нового.
Вчера пришло твое бесценное письмо со справкой об острове Науру. За что моя отдельная признательность. Газета, которая должна была опубликовать мою статью, была на время закрыта. Это штрафная санкция. Дело в том, что «Немецкая газета» напечатала несколько нелицеприятных для берлинских большевиков высказываний капитана Адольфа Хайсса, руководителя «Имперского флага». Я очень ценю это издание (особенно с культурной точки зрения). Оно регулярно дает образы немецких городов как в рисунках, так и в слове. Недавно на передовице появился мой материал, что стало поводом для некоторой гордости. Это стало ответом на статью Эльвена «Форд как кандидат в президенты». Если будет возможность, то ознакомься с ней.
Мое сегодняшнее письмо просто изобилует политическими сюжетами. Виноваты в этом, конечно же, не звезды, а стремительно развивающиеся события в Мюнхене. Их последствия могут проявиться в различных сферах. Пожалуй, в предстоящее время они не будут слишком сильно зависеть от излучения небесных тел. А пока я не планирую возвращаться в Мюнхен. Я жду призыва. Мне приходится заботиться о моей матери, которая предает тебе самые любезные пожелания. Я даже не знаю, должен ли желать, чтобы я свалился тебе как снег на голову… Я буду очень рад нашей встрече. С преданной благодарностью, твой Рудольф Гесс.
P.S. Когда я заканчивал это письмо, то пришло известие, что «Народному обозревателю» было запрещено выходить из печати на протяжении восьми дней.
Письмо Рудольфа Гесса, адресованное Карлу Хаусхоферу
Мой многоуважаемый друг!
Снова я вынужден начинать свое письмо с извинений. «Начало недели» невольно перенеслось на середину, а потому мой привет достигнет твоего уединения на озере Аммерзее несколько позже, нежели я поначалу обещал. В принципе ты должен понять, что если я пишу письма, то у меня для этого есть настроение. С некоторого времени я много занимаюсь с Фридрихом Вебером и другими. Я взял такой старт, который сам от себя не ожидал. Однако здорово, что я получаю удовольствие от своей работы, подобно мельнику или корчевателю. С другой стороны, я усиленно штудирую треклятый «Закон о банках». Его новая редакция более длинная, но думаю, что все-таки осилю ее. Появилось множество возможностей для улучшения положения. Преодолевая внутреннее отвращение, я с трудом заставляю себя постигать очень сухой материал. Тем не менее в последние дни дело все-таки пошло, чему я несказанно рад. Мне приходится много учиться. Хотя это, конечно же, не является поводом для оправдания моего длительного молчания. Однако изложенные обстоятельства помогут тебя понять, почему я все-таки не писал.
После предисловия, которое посвящено моей нечистой совести, я все-таки решаюсь спросить: что за «маленькое глупое ранение», из-за которого ты должен на время оставить работу и у тебя дымится голова? Надеюсь, ничего серьезного, и ты не приуменьшаешь, что весьма свойственно тебе. К счастью, у тебя, не всегда поступающего разумно и осмотрительно, есть супруга, готовая всегда позаботиться о тебе. Пожалуйста, передай ей от меня самые многократные пожелания всего наилучшего. Тебе же я желаю хорошего самочувствия и удачно пойти на поправку! Я очень рад тому, что ты пребываешь во внешнем великолепном мире. Я помню его в во всех деталях, и он мне кажется прекрасным. Этот мир должен обладать всеми благами, включая великолепный дом, который ты сам в шутку называешь «домом престарелых». Я сожалению, что не могу принести к его порогу цветы. Мне остается лишь возлагать сердечные надежды на тебя и твоих домашних, которые первыми войдут в этот дом. Пусть все желания, которые вы связываете с этим домом, исполнятся. Пусть он будет верно служить тебе и твоим детям.
Когда же я впервые смогу увидеть этот дом меж дубов? Он мне видится в росчерке твоего пера в письме, которое я недавно получил. Есть хорошие вести. 1 сентября на свободу выйдет один из наших. Есть сведения, что вслед за ним тюрьму покинут еще несколько человек. Предполагается, что трибуна [Гитлера] выпустят на свободу 1 октября[19]. В отношении меня все выглядит не столь оптимистично. Однако он заверил меня, что если меня не освободят к этому времени, то он первым делом направится в Мюнхене к Хельду и Книллингу[20]. Он стоит горой за наших заключенных, чего нельзя сказать про господ, которые продолжают «действовать» на свободе. Однако с точки зрения справедливости мне кажется неправильным, что я должен провести в заключении гораздо больше времени. Однако мне не хочется беспокоить тебя. Из-за того, что моя участь остается неопределенной, ты ни в коем случае не должен ни на день откладывать свою поездку в Швейцарию. Ты заслужил свой отдых, и отказ от него едва ли уменьшит мой срок тюремного заключения…
Сегодня никого нельзя винить в том, что мы потерпели неудачу. Если отказываешься от всего личного, то в этом нет ничего радостного. Подобно 1918 году, мы взираем на происходящие в мире события с вынужденной беспомощностью, хотя это уже не намеренная бездеятельность. Увы, сложилась резервная армия коммунистов, которая выступает под черно-красно-золотыми знаменами. Однако настанет момент, и она дрогнет. Итоги Лондонской конференции[21] — это страшное оправдание нашего ноябрьского предприятия[22]. Скоро через океан перелетит самый большой дирижабль в мире. После его прилета по высочайшему указанию начнется разрушение Германии. В Берлине это считают естественным. Право, иногда мне хочется задушить собственными руками некоторых из берлинских политиков!
Я по-юношески наивно полагал, что Бавария на имперском совете — по призыву нового министра-президента и некоторых националистов — выступит против второго Версаля. Однако даже в Баварии раздают голоса, которые поддерживают закон о банках и промышленной нагрузке. Звучат речи о том, что все зло приходит из Берлина и что Бавария более не намерена действовать в интересах севера. Но все это остается словами, ни у кого не хватает мужества начать действовать. Поэтому я рад, что принимал участие в ноябрьских событиях! После этого я могу заявить, что, моя совесть чиста. Могу однозначно утверждать, что, останься я на свободе, меня бы одолели внутренние сомнения. Мне было бы стыдно, что я не нахожусь в тюрьме вместе со своими приятелями. Иногда ко мне приходят твои письма, как будто бы я был уникальным в своем роде. Однако я рассматриваю внешний мир лишь через тюремную решетку. В тюрьме жить не в пример легче. Здесь не надо беспокоиться о постах, о своей семье. Однако даже здесь, как на свободе, можно заниматься деятельностью. И товарищи, которые выходят на свободу, сразу же пытаются сделать все возможное, чтобы семьи их друзей не голодали. Они ни о чем не сожалеют! 8 ноября они шли навстречу смерти!..
Во всяком случае, ты не должен полагать, что мои случайные посещения долины были хоть как-то связаны с моим арестом. Он был моим собственным выбором. Я думаю приобрести над собой такую силу, чтобы в итоге мои желания перестали иметь решающее значение. Но они сменяют друг друга, подобно дождю и солнечной погоды. Против природы мы бессильны. Мое «курортное лечение» пошло мне на пользу. Я очень много размышляю о работе, которую ты ожидаешь от меня. Все же тонкие ломтики лучше отрезать острым ножом.
От одного гессенца я получил все твои выпуски «Геополитики». Вот за что тебе надо высказать искреннюю благодарность! Этот журнал имеет несомненную ценность. По крайней мере, те его номера, что уже увидели свет. Конечно же, мне не суждено прочесть греческие буквы, так как я никогда в жизни их не учил. Если ты считаешь, что древний поэт Анакреонт в переложении на немецкий язык выглядит пошло, то лучше отказаться от таких переводов. Хотя мне, конечно, жаль, что я не могу его прочесть. Однако куски из латинского, которые ты подбираешь с огромнейшей тщательностью, доставляют мне большую радость.
Несколько дней назад я задался себе целью. В ожидании Пёхнера[23] я вознамерился осветлить мою отапливаемую камеру. Мне хотелось бы камеру, окна которой были направлены в другом направлении. Однако после того как Пёхнер не прибыл, я определенно продолжу пребывать на мешках. Если мне удастся побеседовать с тобой еще раз перед тем, как ты отправишься в поездку, то знай, что буду очень рад… Мое письмо попадет к тебе в руки, скорее всего, накануне твоего дня рождения. А потому я еще добавляю множество поздравлений и наилучших пожеланий. Ты проведешь этот праздник первый раз в новом доме, который всегда являлся желанным для тебя. Пусть все твои мечты становятся реальностью. Я думаю, что в этот день в новой резиденции появится друг Хайнц [Хаусхофер]. Все наши передают ему привет как старому соратнику, как мы называем друг друга после событий ноября[24]. Многие из наших сподвижников неосознанно теперь продолжают борьбу, начатую десять лет назад. Это борьба за существование. Смею надеяться, что она будут вестись за наше долгое будущее.
С искренним дружеским приветом твой Рудольф.
P.S. Могу сделать радостное дополнение. Я получил сообщение, что был оправдан Имперским верховным судом. Это последняя инстанция, которая снимает с меня обвинение в создании «вооруженных банд» в Вюртенберге… Времена, Горацио, времена.
Письмо Рудольфа Гесса, адресованное Карлу Хаусхоферу
Мой дорогой, глубокоуважаемый друг!
Теперь я понимаю, почему я вновь и вновь хотел позвонить тебе 28-го числа. В тот день было странное стремление, которое охватило меня. Я не мог понять его причин. Оказывается, ты предпринимал тщетные попытки сделать то же самое.
И опять у меня не слишком чистая совесть. Мне должно быть стыдно, что долго не писал после того, как послал «утешительные» известия. Прости, пожалуйста, мое непростительное молчание.
По поводу некоторых дел можешь больше не волноваться. В среду у меня было третье лицо[25]. Это был весьма приятный парень, который заверил меня, что отнюдь не испытывает восторга от возложенной на него миссии. Он осведомился, по-прежнему ли я настаиваю на сатисфакции. Я пояснил ему, что даже после 1918 года чувствую себя связанным отнюдь не со всеми традициями, от которых отказалось гражданское общество. Я был готов драться на дуэли только со зрелыми мужчинами. Нелепое детское поведения некоторых людей лично для меня не являлось поводом для дуэли. Я был готов подтвердить это любым способом, в том числе письменно. Если противоположная сторона чувствовала себя оскорбленной, то я хотел бы услышать конкретные претензии. Мне хотелось бы их услышать хотя бы по политическим мотивам. Это должно было убавить пылкие желания уязвить секретаря Гитлера. Тогда он спросил меня, готов ли я был забрать назад свои оскорбительные слова. На что я ответил, что даже не понимаю, о каких словах идет речь. На это он мне ответил, что передает вызов драться на тяжелых саблях. Я принял его с предельной серьезностью и подобающим моей чести видом. После чего рекомендовал решить вопрос об оружии с моим секундантом. Тот прибыл на следующий день в указанное место. Однако оказалось, что речь шла о визите вежливости. Когда он завел речь, то выяснилось, что вопрос теперь рассматривался студенческой корпорацией. Что-то пустословили о том, что решение будет вынесено в 24 часа. И с тем пор ни я, ни мой секундант не имеем ни малейшего понятия, как был решен этот вопрос.
В субботу минуло две недели с момента «происшествия»!
Я думаю, что студенческая корпорация оказалась в несколько неловком положении. Согласно сообщениям некоторых «братьев», они пытались удержать указанного господина, прекрасно понимая, что паршивая овца могла подвести всех под монастырь. Моя сестра прошлой зимой посещала танцевальные вечера некоторых студенческих корпораций. Судя по всему, Пайтер не был настроен враждебно в отношении нашего трибуна. Если же дело дойдет до серьезного рассмотрения этого вопроса, то может случиться скандал — надо учитывать повторные запреты дуэлей самого строгого характера. Если же история попадет в прессу, тем паче будет опубликовано мое письмо, которое было написано для корпорации сугубо деловым стилем, то мнение общественности будет отнюдь не на стороне корпораций. Они сами не заинтересованы в этом, так как, например, мой секундант тоже член корпорации. Впрочем, сегодня до меня дошли слухи, что корпорации намереваются вовсе прекратить дуэли… Постепенно проблема стала просто смехотворной. Однако не исключено, что пару лет спустя мое письмо может все-таки всплыть. Тем не менее мои секунданты признали, что письмо было просто необходимым… Теперь я направлюсь к матери (они ничего не знает об этом вопросе). В среду она направляется в Цюрих.
С сердечным приветом твой Рудольф Гесс.
Письмо Альбрехта Хаусхофера, адресованное Рудольфу Гессу
Поделиться книгой: