Доктор Лерн, полубог

Морис Ренар

ДОКТОР ЛЕРН, ПОЛУБОГ

От издателя

На Западе существует целая литература, составляющая множество томов, написанных на всех европейских языках и посвященных описанию необычных событий и необыкновенных, геройских подвигов.

Авторов этих книг не удовлетворяет уклад и темп нормальной, будничной жизни. Их не привлекает возможность художественного воспроизведения тех человеческих настроений и переживаний, которые составляют обычный материал классической литературы.

Они мечтают о людях, наделенных необыкновенной силой, как физической, так и духовной, или гипнотической. Они дают полную волю своей фантазии и воссоздают события, которые находятся порою в сильнейшем противоречии со всеми законами природы.

Однако же, благодаря неограниченной возможности самых разнообразных сплетений и комбинаций, мы не замечаем этих противоречий. В самом деле, переживания обыкновенного, среднего человека, перенесенного в чрезвычайно странную, необычайную обстановку, сближают нас самих с этой обстановкой.

Она перестает быть нереальной, невозможной и становится чувственно приемлемой.

Точно так же, мы готовы считать вероятным и возможным совершенно сверхчеловечески организованного героя, появившегося и действующего в обычных условиях современной жизни.

Это стремление к воспроизведению и описанию необычайного породило на Западе целую плеяду писателей, авторов так называемых «romans mysterieux».

Некоторые из них безусловно отмечены печатью совершенно особого гения. Гения остроумной выдумки, непреодолимого ужаса, своеобразных сочетаний и фантастического увлечения, гармонически совмещающего в себе все перечисленные черты.

Назовем имена Эдгара По, Конан Дойля, Мориса Рена-ра, Уэллса.

Разумеется, наряду с настоящими писателями, сумевшими создать из продуктов ничем не сдерживаемой фантазии и невозможных комбинаций произведения, которые завоевали себе шумный успех и, по заслугам, должны занять почетное место в мировой литературе, — расплодилась целая стая подражателей, литературных подделывателей, поставляющих на книжный рынок товар, имеющий спрос у той толпы, которая всегда с жадностью набрасывается на все то, что носит личину моды и удовлетворяет какому-то уже нелитературному уровню низшего порядка, лишь слишком поздно разбираясь в художественном достоинстве прочитанного.

Вспомним, для примера, бешеный успех пошлейшего Пинкертона, пришедшего на смену остроумному, изящному и талантливому Шерлоку.

Библиотека «Синего Журнала» поставила себе целью дать своим читателям в хороших переводах лучшие и неизвестные русской публике образцы литературы из области таинственных и неизведанных миров и необыкновенных событий, ряд романов, фабула которых, помимо своей увлекательности, обладает всеми достоинствами художественных произведений.

Надеемся, что наши читатели с одобрением отнесутся к нашему выбору.

ГОСПОДИНУ Г. Дж. УЭЛЛСУ

Прошу Вас, Милостивый Государь, принять эту книгу.

Радость посвятить ее Вам является далеко не последней в ряду тех, которые я испытал, сочиняя ее.

Я задумал ее в духе идей, которые и Вам дороги. И я от всей души желал бы, чтобы моя книга была близка Вашим по духу, не по своему значению и по своим достоинствам, на что было бы смешно претендовать с моей стороны, но хотя бы по тем славным заслугам, которыми справедливо выделяются все Ваши произведения и которые дают возможность самым чистым, как и самым непримиримым умам наслаждаться знакомством с Вашим гением, нисколько не лишая их очаровательного значения и самых изысканных и тонких знатоков нашего времени.

Но когда Судьба, добрая или злая, случайно натолкнула меня в аллегорической форме на этот сюжет, я не счел себя вправе отказаться от него из-за того только, что точное изложение его требовало известной смелости выражений, которые можно было бы обойти, только сократив изложение, что я считал бы преступлением против моей литературной смелости.

Теперь Вы знаете, — Вы сами догадались бы об этом, — как мне хотелось бы, чтобы отнеслись к моему произведению, если кто-нибудь окажет ему непредвиденную честь подумать над ним. Я далек от желания пробудить в читателе примитивные инстинкты и радость при чтении описаний легкомысленных картин: я предназначаю свою книгу философу, влюбленному в Истину под покровом чудесной выдумки и в Высший Порядок мироздания под ложной оболочкой хаоса.

Вот почему, Милостивый Государь, я прошу Вас принять эту книгу.

М. Р.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Зто случилось в один из зимних вечеров год тому назад. Дело происходило у меня, на проспекте Виктора Гюго в моем маленьком особняке, который мне сдавали с полной обстановкой, как раз после последнего обеда, на который я пригласил моих друзей.

Так как на перемену квартиры меня толкал только мой бродяжнический характер, то так же весело отпраздновали расставание с этим особняком, как когда-то праздновали новоселье у его очага, а когда вместе с ликерами пришло шаловливое настроение, то каждый из нас старался придумать выходку почуднее; больше всего изощрялись, по обыкновению, весельчак Жильбер, специалист по парадоксам, Марлотт — этот Трибуле нашего кружка, и Кар-дальяк, изумительный мистификатор.

Я уж не помню, как это вышло, но через час кто-то потушил электричество в курительной комнате, заявив, что необходимо немедленно заняться спиритизмом, и усадил нас в темноте за круглый столик. Заметьте, что этот кто-то был не Кардальяк, но, может быть, это был его сообщник, если, конечно, допустить, что Кардальяк виноват в том, что произошло дальше.

Итак, мы уселись все ввосьмером, восемь не верующих в тайны мужчин, вокруг несчастного маленького столика, единственная ножка которого внизу опиралась на три планки, а круглая доска сгибалась под тяжестью наших шестнадцати рук, соприкасавшихся друг с другом по всем правилам оккультизма.

Эти правила нам сообщил Марлотт. Когда-то он из любопытства изучал всякую чертовщину, в том числе и вертящиеся столики, но не углублялся в бездну знаний; а так как он обычно исполнял в нашей компании роль шута, то, увидев, с каким авторитетным видом он взялся за ведение сеанса, все охотно подчинились его распоряжениям в ожидании какой-нибудь веселой шутки.

Кардальяк оказался моим соседом с правой стороны. Я услышал, как он подавился от подавленного смеха и закашлялся.

Но стол стал вертеться.

Потом Жильбер начал задавать вопросы и стол, к вящему изумлению Марлотта, ответил сухими потрескиваниями, подобно тому, как трещит всякое сохнущее дерево; по мнению спиритов, эти стуки соответствуют какой-то экзотической азбуке.

Марлотт неуверенным голосом переводил нам ответы стола.

Тогда все стали задавать вопросы, на которые стол отвечал очень разумно. Присутствующие перестали шутить и сделались серьезными: никто не знал, что подумать. Вопросы участились, участились и ответные стуки стола, как мне показалось, ближе к моей правой стороне.

— Кто будет жить в этом доме через год? — спросил тот, кто затеял сеанс.

— Ну, знаете, если вы начнете спрашивать о будущем, — воскликнул Марлотт, — вы услышите в ответ вранье, или стол замолчит.

— Оставьте, пусть спрашивает, — вступился Кардальяк.

Снова задали тот же вопрос:

— Кто будет жить в этом доме через год?

Раздался стук стола.

— Никто, — перевел Марлотт.

— А через два года?

— Николай Вермон.

Этого имени никто не знал.

— Что он будет делать через год в этот же час?.. Отвечай, что он сейчас делает?.. Отвечайте!..

— Он начинает… писать на мне… свои приключения.

— Можете ли вы прочесть, что он пишет?

— Да… и то, что он напишет дальше, тоже.

— Прочтите нам… хоть начало, только начало.

— Утомлен. Алфавит… слишком долго. Дайте пишущую машинку, буду диктовать переписчику.

В темноте раздался удивленный шепот. Я поднялся, принес свою пишущую машинку и поставил ее на стол.

— Это машина системы Ватсона, — простучал стол. — Не хочу такой. Я француз и хочу писать на французской машине. Дайте мне машину системы Дюрана.

— Дюрана, — сказал мой сосед слева разочарованным тоном.

— Разве такая фирма существует? Я о такой и не слыхал.

— Я тоже.

— И я.

— И я.

Мы были очень расстроены этой неудачей; послышался голос Кардальяка, медленно говоривший:

— Я пользуюсь машинами только фирмы Дюрана. Хотите, я ее привезу?

— А сумеете ли вы писать в темноте?

— Я вернусь через четверть часа, — сказал он, не отвечая на наш вопрос, и вышел.

Во всяком случае, при свете зажженной люстры лица оказались куда серьезнее, чем следовало бы. Даже Мар-лотт как-то потускнел.

Кардальяк вернулся через очень короткий промежуток времени, — можно даже сказать, удивительно короткий. Он сел за стол против своей пишущей машины, снова потушили свет, и стол неожиданно заявил:

— Не нуждаюсь в остальных. Можете разомкнуть цепь. Пишите.

Послышались удары пальцев по клавишам.

— Это необычайно странно, — закричал переписчик-медиум, — это поразительно, мои пальцы двигает кто-то, — это поразительно! Мои пальцы двигаются помимо моей воли.

— Псст, какая ловкая шутка! — прошептал Марлотт.

— Но клянусь вам… клянусь вам… — возразил Кардальяк.

Мы долго сидели и безмолвно слушали эти похожие на телеграфные постукивания, ежеминутно прерываемые звонком, предупреждающим о близости конца строчки, и треском передвигаемых строк. Каждые пять минут мы получали новую страницу.

Мы решили перейти в гостиную и перечитывать вслух страницы по мере того, как Жильбер, получая их от Кар-дальяка, будет их нам передавать.

79-ю страницу мы читали уже при свете незаметно подкравшегося дня. На этой странице машина перестала писать.

Но то, что мы прочли, оказалось до такой степени увлекательным, что мы умоляли Кардальяка дать нам возможность познакомиться с продолжением.

Он уступил нашим просьбам. И вот, после того, как он много ночей провел за клавиатурой своей пишущей машинки, сидя перед круглым столиком, мы получили, наконец, возможность прочесть законченное повествование о приключениях вышеназванного Вермона.

Читатель познакомится с ними ниже.

Эти приключения очень своеобразны и местами не совсем приличны. Тот, кто через год должен был их описать, наверное, не предназначал их для печати. Не подлежит никакому сомнению, что он их уничтожит, как только закончит: так что, если бы не любезность круглого столика, никто никогда бы не познакомился с их содержанием. Вот почему, нисколько не сомневаясь в достоверности, я решился опубликовать их, причем нахожу очень пикантным появление в печати произведения, которое еще только будет написано через год.

Потому что я убежден в правдивости автора, хотя его заметки и кажутся сильно шаржированными, и, набросанные карандашом, очень напоминают заметки студента первого курса на полях книги, имя которой «Знание».

А, может быть, эти заметки апокрифичны. Но ведь давно известно, что легенды во много раз соблазнительнее и интереснее истории, и если это выдумка Кардальяка, то она не опровергает этого мнения.

Все же я от всей души желаю, чтобы эти заметки были точным описанием действительных приключений их автора, так как при этом сцеплении обстоятельств (ведь круглый столик описывал то, что случится через год) его переживания еще не начались и только произойдут в то самое время, когда эта книга их оглашает, — а это придает их интересу какой-то странный привкус.

Да, кроме того, ведь узнаю же я через два года, поселился ли на самом деле в маленьком особняке на проспекте Виктора Гюго г. Николай Вермон. Какое-то тайное предчувствие заставляет меня верить, что это наверное случится: ведь трудно допустить, чтобы Кардальяк — очень неглупый и серьезный малый — потерял столько времени для того только, чтобы мистифицировать нас… Это мое главное доказательство в пользу его искренности.

А впрочем, если какой-нибудь недоверчивый читатель захочет меня проверить и рассеять свои сомнения, то пусть отправится в Грей-л’Аббей. Там он сможет разузнать все подробности о докторе Лерне и его привычках. Что касается меня, то у меня для этого не хватает свободного времени. Но я буду очень просить этого исследователя поделиться со мной тем, что он узнает, так как мне самому страшно хочется вывести эту историю на свежую воду и узнать, новая ли мистификация Кардальяка этот рассказ или он, действительно, был продиктован вертящимся столиком[1].

НОКТЮРН

День первого июньского воскресенья клонился к концу. Тень автомобиля неслась впереди меня, удлиняясь с каждой минутой.

С самого утра все встречные с перепуганными лицами смотрели на меня, как смотрят на сцену во время представления мелодрамы. Одетый в меховой автомобильный костюм, с кожаной фуражкой на голове, в больших выпуклых очках, напоминавших глазные впадины скелета, я, должно быть, вызывал в них представление о каком-то мрачном выходце из ада, о каком-нибудь демоне Святого Антуана, убегающем от солнца и мчащемся навстречу ночи, чтобы поскорей скрыться в ее мраке.

И в самом деле, я ощущал в своей груди что-то вроде сердца отвергнутого, потому что другого ощущения не может быть у одинокого путешественника, который провел семь часов, не слезая, на гоночном автомобиле. Его мозг находится под властью кошмара; вместо обычных мыслей, его преследует какая-нибудь навязчивая идея. У меня не выходила из головы коротенькая фраза, почти приказание: «Приезжай один, предупредив о своем приезде». Эта фраза упорно и настойчиво торчала в моем мозгу и волновала меня все время моего одинокого путешествия, и без того ставшего мучительным из-за быстроты езды и беспрерывного гудения мотора.

А между тем, это странное распоряжение: «Приезжай один, предупредив о своем приезде», дважды подчеркнутое моим дядей Лерном в своем письме, сначала не произвело на меня особенного впечатления. Но теперь, когда, подчинившись этому распоряжению, я мчался, совершенно один и предупредив заранее о своем приезде, в замок Фонваль, непонятный приказ преследовал меня, не давая мне покоя. Мои глаза видели эти слова повсюду, я слышал их во всех раздававшихся вокруг меня шумах, несмотря на все усилия прогнать их. Нужно ли было прочесть название деревушки, мои глаза читали: «Приезжай один», пение птиц звучало в моих ушах, как: «Предупреди». А мотор без устали, доводя меня до остервенения, повторял тысячи и тысячи раз: «О-дин, о-дин, о-дин, при-ез-жай, при-ез-жай, при-ез-жай, пре-ду-пре-ди, пре-ду-пре-ди»… Тогда я начинал мучить себя вопросами, почему мне отдан такой приказ и, не будучи в состоянии найти причины, страстно стремился приехать поскорей, чтобы раскрыть эту тайну, не столько из любопытства получить, вероятно, банальный ответ, сколько, чтобы отделаться от преследовавшей меня навязчивой фразы.

К счастью, я приближался к своей цели, и местность становилась мне все более знакомой. Воспоминания детства овладевали моей душой и с успехом боролись в моем мозгу с мучившей меня мыслью.

Нантель — многолюдный и полный сутолоки город — задержал меня немного, но, как только я выехал из пригорода, я увидел, наконец, вдали покрытые облаками арденнские вершины.

Наступал вечер. Желая добраться до своей цели до наступления ночи, я пустил автомобиль с предельною скоростью; он задрожал, захрипел, и дорога пролетала под ним с головокружительной быстротой, — мне казалось, что дорога наматывается на автомобиль, как нитки на катушку. Ветер свистит и гудит, как буря, туча комаров попадает мне в лицо, как заряд дроби, по стеклам очков барабанит ряд мелких предметов. Солнце у меня теперь справа, почти на самом горизонте. Дорога, то опускаясь, то подымаясь, принуждает его несколько раз заходить и взойти для меня. Наконец, оно совсем скрылось. Я мчусь в сумерках с такой быстротой, на которую способна моя милая машина — и, полагаю, вряд ли другая могла бы ее перегнать. При таком ходе, горы не далее получаса езды. Смутные очертания их проясняются и принимают зеленоватый оттенок, цвет покрывающих их лесов, — мое сердце хочет выпрыгнуть от радости. Ведь пятнадцать лет, целых пятнадцать лет я не видал моего милого леса, старого, верного друга моего детства.

Замок находится здесь же, в тени леса, на дне громадной котловины. Я ее помню совершенно отчетливо и даже различаю, где она — темнеющее пятно выделяет ее. Надо сознаться, что это довольно странный овраг. Моя покойная тетя Лидивина Лерн, влюбленная в старинные легенды, уверяла, что этот овраг образовался от удара гигантским каблуком Сатаны, разозлившегося на какую-то неудачу. Но многие оспаривают это объяснение. Во всяком случае, легенда недурно характеризует место: представьте себе громадное круглое углубление с совершенно отвесными краями, с одним только выходом — широкой просекой, выходящей в поле. Другими словами — равнина, входящая в гору в виде земляного залива, образует в ней тупик; остроконечные края этого амфитеатра тем выше, чем дальше котловина входит в гору. Так что можно подъехать к самому замку по совершенно ровной дороге, ни разу не встретив ни малейшего подъема, хотя котловина и врезывается почти в самую глубь горы. Парк находится в самой глубине котловины, а утесы служат ей стенами, за исключением ущелья, через которое проникают к замку. В этом месте выстроена стена, в которую вделаны ворота. За ней идет длинная, совершенно прямая, липовая аллея. Через несколько минут я выеду на эту аллею… и немного времени спустя, я узнаю, наконец, почему никто не должен сопровождать меня в Фонваль. «Приезжай один, предупредив о своем приезде». К чему эти предосторожности?

Терпение. Массивные горы все ближе. При той быстроте, с какой я мчусь, кажется, точно они все время в движении: вершины гор то исчезают, то снова выплывают, величественно подымаясь, как громадные волны, и зрелище постоянно меняет свой вид, напоминая громадное море.

За поворотом показывается село. Оно мне знакомо с давних пор.

В былые времена на станции в этом селе меня с матушкой каждый год в августе ожидал дядюшкин шарабан, запряженный лошадкой Бириби. Отсюда нас везли в замок… Привет, привет тебе, Грей-л’Аббей! До Фонваля всего три километра. Я нашел бы дорогу с завязанными глазами. И вот дорога, прямая, как стрела; скоро она углубится в тень деревьев и перейдет в аллею…

Почти ночь. Какой-то крестьянин кричит мне что-то… должно быть, ругательства. Я привык к этому. Моя сирена отвечает ему своим угрожающим и болезненным ревом.

Вот и лес. Ах, какой дивный воздух! Он напоен ароматом былых расставаний. Разве воспоминания могут пахнуть чем-нибудь другим, а не лесом?.. Очаровательно… Как мне хочется продолжить этот праздник обоняния.

Я замедляю ход, и автомобиль потихоньку подвигается вперед. Шум мотора превращается в шепот. Справа и слева начинаются стены широкого въезда, постепенно повышаясь. Если бы было светлее, я мог бы увидеть замок в глубине аллеи. Ого! В чем дело?..

Я чуть не опрокинулся: против моего ожидания, на дороге оказался поворот.

Я поехал еще медленнее.

Немного спустя, опять поворот, потом опять…