Ночь Томаса

Не красавица, не уродина, но и определенно не простушка. Черты лица ничем не примечательные, кожа гладкая, но очень уж бледная. Короче, женщина достаточно интересная, чтобы привлечь внимание.

Но в моем интересе к ней романтика отсутствовала напрочь. Женщину окутывал ореол загадочности, и я подозревал, что секреты у нее удивительные. Меня влекло к ней любопытство, а также ощущение, что ей, возможно, необходим друг.

Хотя она появилась в моем сне о красном приливе, возможно, в нем не было ничего пророческого. И ее не ждала смерть.

Я несколько раз видел ее в Магик-Бич. Проходя мимо, мы иногда обменивались парой слов, главным образом о погоде.

Поскольку женщина говорила, я знал, что она — не призрак. Иногда я осознаю, что имел дело с призраком, лишь когда он тает в воздухе или уходит в стену.

В других случаях, когда людей убили и они приходят ко мне, чтобы я помог воздать убийцам по заслугам, они могут материализоваться с нанесенными им смертельными ранами. И если я вижу мужчину, лицо которого разнесли выстрелом в упор, или женщину с отрубленной головой в руках, мне тут же становится ясно, что передо мной призрак.

В недавнем сне я стоял на пляже, змеи жуткого света извивались по песку. Море бурлило, какой-то сверкающий левиафан поднимался из глубин, небо затянуло облаками, красными и оранжевыми, как языки пламени.

На западе леди Колокольчика, подвешенная в воздухе, плыла ко мне над морем, скрестив руки на груди, с закрытыми глазами. Она открыла глаза, когда приблизилась, и в них я увидел отражение того, что находилось за моей спиной.

Я дважды отпрянул от увиденного в ее глазах и дважды проснулся, не помня, что же мне в них открылось.

Теперь я оторвался от ограждения, подошел, сел на скамью, рассчитанную на четверых, так что мы оказались на разных краях.

Бу свернулся калачиком и положил морду мне на кроссовки. Я ощутил ногами тяжесть его головы.

Когда я прикасаюсь к призраку, будь то собака или человек, на ощупь он твердый и теплый. От него не веет могильным холодом, не исходит запах смерти.

Леди Колокольчика, в белых теннисных туфлях, темно-серых брюках и мешковатом розовом свитере с такими длинными рукавами, что в них без труда прятались кисти, по-прежнему смотрела на море и молчала.

В силу миниатюрности женщины ее состояние сразу бросалось в глаза. Широкий свитер не мог скрыть, что она примерно на седьмом месяце беременности.

И я никогда не видел ее с мужчиной.

На шее висел медальон, из-за которого я и дал ей такое прозвище: колокольчик, размером с наперсток, на серебряной цепочке. В столь пасмурный день только это простенькое украшение и блестело.

Я полагал, ей лет восемнадцать, то есть на три года меньше, чем мне. И, наверное, в силу хрупкого телосложения она скорее выглядела как девушка, а не женщина.

Тем не менее желания называть ее девушкой Колокольчика у меня не возникало. Самообладание и спокойная уверенность в себе требовали «леди».

— Вы когда-нибудь видели такое затишье?

— Надвигается шторм, — мелодично ответила она. — Перед ним — зона высокого давления. Для нее характерен полный штиль, и она сглаживает волны.

— Вы — метеоролог?

Она улыбнулась, мило и естественно.

— Я — девушка, которая слишком много думает.

— Меня зовут Одд Томас.

— Да.

Я уже приготовился объяснить, как и почему получил такое имя, без этого не обходилось ни одно знакомство, но, к моему удивлению и разочарованию, не услышал от нее привычных вопросов.

— Вы знали мое имя? — спросил я.

— Как и ты — мое.

— Но я не знаю.

— Я — Аннамария. В одно слово. Ты бы вспомнил. И давай на «ты».

— Мы говорили раньше, — я пребывал в полном замешательстве, — но, я уверен, не представлялись друг другу.

Она лишь улыбнулась и покачала головой.

Белая блестка пролетела по давящему небу: чайка летела на сушу, чувствуя приближение вечера.

Аннамария оттянула рукава свитера, открыв грациозные кисти. В правой держала полупрозрачный зеленый камень размером с большую виноградину.

— Это драгоценный камень? — спросил я.

— Морское стекло. Осколок бутылки, который мотало по миру туда-сюда, пока вода не обточила все острое. Я нашла его на берегу, — она покрутила его в тонких пальцах. — Как думаешь, что он означает?

— Он должен что-то означать?

— Прибой так выглаживал песок, что он напоминал кожу младенца, и стекло открылось, как зеленый глаз.

Крики птиц разорвали тишину, и я поднял голову, чтобы посмотреть, что разволновало летящих к берегу чаек.

Их крики сообщили, что мы уже не одни. На пирсе за нашей спиной слышались приближающиеся шаги.

Трое мужчин лет под тридцать подошли к северному краю наблюдательной площадки. Посмотрели на берег, в сторону далекого порта и стоящих у пристани яхт.

Двое, в штанах цвета хаки и стеганых куртках, показались мне братьями. Рыжие волосы, веснушки. Оттопыренные уши, прямо-таки ручки пивных кружек.

Рыжеголовые посмотрели на нас. Лица такие каменные, взгляды такие холодные, что я мог бы принять их за злых призраков, если б не слышал шаги.

Один из них одарил Аннамарию короткой улыбкой, на мгновение открыв темные, неровные зубы наркомана, крепко подсевшего на метамфетамин.[4] От веснушчатой парочки мне уже стало не по себе, но больше всего меня встревожил третий мужчина. Ростом в шесть футов и четыре дюйма, он как минимум на полфута возвышался над своими спутниками, а такую мышечную массу мог нарастить только инъекциями стероидов.

Несмотря на предвечернюю прохладу, гигант пришел на пирс в кедах на босу ногу, белых шортах и желто-синей гавайской рубашке.

Братья что-то ему сказали, и гигант посмотрел на нас. Среди первых кроманьонцев он, наверное, считался бы красавчиком, а глаза его казались такими же желтыми, как маленький островок бородки под нижней губой.

Мы не заслуживали столь пристального взгляда. Ни Аннамария, обыкновенная беременная женщина, ни я, повар блюд быстрого приготовления, сумевший дожить до двадцати одного года и не потерять ни ноги, ни глаза, ни волос.

Злоба и паранойя мирно уживались в этом извращенном разуме. Плохиши никому не доверяют, потому что по себе знают, на какое предательство способны люди.

Наконец гигант вновь повернулся к северному берегу и порту, как и его спутники, но я полагал, что про нас они не забыли.

До прихода ночи оставались какие-то полчаса, из-за низкой облачности уже сгущались сумерки. Автоматически зажглись фонари, установленные вдоль пирса, но вдруг появившийся туман мешал им разгонять темноту.

Поведение Бу подтвердило мои худшие предположения. Он поднялся, шерсть встала дыбом, уши прижались к голове, глаза не отрывались от гиганта.

Я повернулся к Аннамарии:

— Нам лучше уйти.

— Ты их знаешь?

— Мне уже доводилось встречаться с такими.

Поднимаясь со скамьи, она сжала в кулаке зеленый кругляш. Обе кисти вновь исчезли в рукавах.

Я чувствовал в ней силу, все так, но ее окружал ореол невинности, беззащитности. А для этой троицы ранимость являла собой уловленный голодным волком запах кролика, спрятавшегося в высокой траве.

Плохиши калечат и уничтожают друг друга, но в качестве жертвы отдают предпочтение тем, кто невинен и чист, насколько это возможно в нашем мире.

Когда мы с Аннамарией вышли на пирс, я огорчился, что он пуст. Обычно в это время на нем уже сидели несколько рыбаков.

Оглянувшись, я увидел, что Бу направился к троим мужчинам, которые, естественно, его не замечали. Гигант с бородкой вновь смотрел на нас поверх голов братьев.

Расстояние до берега сокращалось очень медленно. За толщей облаков солнце скатывалось за горизонт, поднимающийся туман приглушал свет фонарей.

Оглянувшись вновь, я увидел, что веснушчатая парочка спешит за нами.

— Иди, — шепнул я Аннамарии. — Подальше от пирса. К людям.

На ее лице по-прежнему читалось спокойствие.

— Я останусь с тобой.

— Нет. Я с ними разберусь.

Легонько подтолкнул ее вперед, убедился, что она идет, не останавливается, и повернулся к рыжеголовым. Вместо того чтобы стоять на месте или пятиться, направился к ним, широко улыбаясь. Это их так удивило, что они встали столбом.

Братец с плохими зубами смотрел мимо меня на Аннамарию, а второй сунул руку в карман.

— Вы слышали о надвигающемся цунами?

Номер два не вынимал руки из кармана, зато номер один, не уделяющий должного внимания советам стоматолога, посмотрел на меня.

— Цунами?

— По их расчетам, от двадцати до тридцати футов.

— Кого — их?

— Даже тридцатифутовая волна не должна накрыть пирс. Она испугалась, не захотела остаться, но я хочу посмотреть. Мы от воды… где-то на сорок футов, да? Клевое будет зрелище.

Тем временем к нам присоединился и гигант.

— Ты слышал о цунами? — спросил его номер два.

Я же добавил волнения в голосе:

— Высота берега здесь двадцать футов, но десять оставшихся футов воды, они смоют первую линию домов.

Оглянувшись, словно для того, чтобы убедиться, что волнам будет что рушить, я увидел, что Аннамария уж добралась до конца пирса. И слава богу.

Мать здоровяка, вероятно, говорила ему, что глаза у него цвета лесного ореха. То есть золотисто-коричневые. Лесным орехом тут и не пахло. Глаза были скорее желтыми, чем золотистыми, и желтое в значительной степени преобладало над коричневым.

Будь зрачки эллиптическими, а не круглыми, я бы почти поверил, что он гуманоид-марионетка, а в его черепе поселился разумный кот-мутант, который и смотрит на меня сквозь пустые глазницы. И я говорю не о добром разумном коте-мутанте.

Голос не оставил камня на камне от кошачьего образа. Очень уж он напоминал рычание медведя.

— Ты кто?

Вместо того чтобы ответить, я сделал вид, что меня очень занимает надвигающееся цунами, и посмотрел на часы.

— Цунами может достигнуть берега уже через несколько минут. Я должен вернуться на наблюдательную площадку, чтобы увидеть приближение волны.

— Ты кто? — повторил он и опустил правую лапищу на мое левое плечо.

Едва он коснулся меня, реальность исчезла, как вынутый из проектора диапозитив. Я оказался не на пирсе, а на берегу, который освещали всполохи костра. И что-то отвратительно-яркое поднималось из моря, которое пульсировало дьявольским светом под жутким небом.

Кошмарный сон.

Реальность вернулась.

Гигант убрал руку с моего плеча и теперь удивленно таращился на свои растопыренные пальцы, словно укололся… или увидел красный прилив моего сна.

Никогда прежде я не передавал другому человеку сон, или видение, или мысль, или что-то еще, за исключением простуды, посредством простого прикосновения. Такие вот сюрпризы избавляют меня от жизненной скуки.

Холодный взгляд этих желтых глаз вновь сместился на меня.

— Ты, черт побери, кто?

По тону рыжеголовые поняли: произошло что-то экстраординарное. Тот, что держал руку в кармане, вытащил пистолет. Второй, с темными зубами, полез в карман, и точно не за ниткой для чистки зубов.

Я пробежал три фута до края пирса, перепрыгнул через ограждение и полетел сквозь туман и тусклый свет.

Холодный и темный Тихий океан проглотил меня, глаза начало жечь, я плыл, борясь с выталкивающей силой соленой воды, полный решимости не позволить волнам подставить меня под пули.

Глава 2

Соленая вода и слезы щипали открытые глаза.

Я разгребал воду руками и по-лягушачьи отталкивался ногами, и поначалу мне казалось, что вокруг чернильная тьма. Потом я понял, что толща воды пронизана мутно-зеленым свечением, в котором колышутся аморфные тени, то ли поднятый со дна песок, то ли водоросли.

Но зеленый сумрак быстро сменился полной темнотой. Я заплыл под пирс между двух из множества бетонных свай, на которые опирались деревянные стойки.