Помоги проекту - поделись книгой:
Дин Кунц
«Ночь Томаса»
Глава 1
Это всего лишь жизнь. Мы все идем по ней.
Не все завершают это путешествие в одинаковом состоянии. По пути кто-то теряет ноги или глаза из-за несчастных случаев или ссор, тогда как другие проскальзывают от колыбели до гроба, тревожась лишь из-за того, что в какой-то день волос выпало чуть больше, чем обычно.
У меня по-прежнему два глаза и две ноги, и даже все волосы вроде бы оставались на месте в то утро в конце января, если говорить о календаре, то в среду. Если бы шестнадцатью часами позже мне удалось вернуться в ту же кровать, потеряв только волосы, день этот я мог бы записать в свой актив как триумф. Он остался бы триумфом, если бы к волосам добавились и несколько зубов.
Раздвинув шторы в спальне, я увидел, что небо серое и набухшее, ветра нет, и насчет близкой перемены погоды можно не сомневаться.
За ночь, согласно радиоприемнику, в Огайо разбился самолет. Погибли сотни. В живых остался только десятимесячный ребенок. Его, без единой царапины, нашли сидящим в разбитом самолетном кресле посреди поля, заваленного дымящимися и искореженными обломками.
И все утро, под обещающим погодные перемены небом, медленные, неповоротливые волны из последних сил набегали на берег. На тускло-серой поверхности Тихого океана то и дело проступали черные тени, словно под водой плавали какие-то фантастические чудовища.
В эту ночь я дважды просыпался в ужасе от сна, в котором прилив отливал красным, а океан мерцал каким-то жутким светом.
Если говорить о кошмарах, я уверен, ваши наверняка более страшные. Проблема в том, что некоторые из моих становятся явью и люди умирают.
Пока я готовил завтрак моему работодателю, радиоприемник на кухне сообщил, что исламские террористы, захватившие океанский лайнер в Средиземном море, начали отрубать головы пассажирам.
Давным-давно я перестал смотреть новостные программы по телевизору. Я выдерживаю слова, информацию, которую они в себе несут, но зрительные образы меня добивают.
Страдая бессонницей, Хатч ложился с зарей, а завтракал в полдень. Он хорошо мне платил, относился по-доброму, вот я и не жаловался, готовя пищу в полном соответствии с его распорядком дня.
Ел Хатч обычно в гостиной, где шторы всегда плотно задергивались. Ни один, даже самый маленький участок стекла не оставался в зоне видимости.
За едой ему нравилось смотреть какой-нибудь фильм, и чашечку кофе он растягивал до того момента, как по экрану бежали титры. Вот и в этот день новостям по кабельному телевидению он предпочел Кэрол Ломбард и Джона Бэрримора в «Двадцатом веке».
В свои восемьдесят восемь, рожденный в эру немых фильмов, когда блистали Лилиан Гиш и Рудольф Валентино, а потом став известным актером, Хатч предпочитал словам зрительные образы и обитал в мире фантазий.
Рядом с тарелкой на столе стояла бутылка «Пурелла»,[2] геля для очистки рук. Он пользовался им не только до и после еды, но и как минимум дважды по ходу трапезы.
Как и у большинства американцев, живущих в первой декаде нового столетия, страх у Хатча вызывало то самое, чего, по большому счету, бояться как раз и не следовало.
Когда у телевизионщиков не остается в запасе историй о пьющих, наркоманящих, убивающих и творящих всякие другие безобразия знаменитостях, а такое случается, наверное, пару раз в году, они заполняют возникшую паузу сенсационным материалом об этой редкой, поедающей плоть бактерии.
Соответственно, Хатч боялся, что эта прожорливая бацилла поселится на нем. Время от времени, как какой-нибудь мрачный персонаж в рассказе По, он уединялся в залитом электрическим светом кабинете и размышлял о судьбе, о хрупкости собственной плоти и ненасытном аппетите своего микроскопического врага.
Особенно он боялся, что бактерия может съесть его нос.
В стародавние времена Хатча узнавали многие. И хотя время загримировало его, Хатч по-прежнему гордился своей внешностью.
Я видел несколько фильмов с Лоренсом Хатчинсоном, снятых в 1940-х и 50-х годах. Мне они понравились. На экране он смотрелся здорово.
Хатч не появлялся перед камерой уже добрых пятьдесят лет, так что теперь его больше знали не как киноартиста, а как писателя, автора детских книжек об удалом кролике Щипунчике. В отличие от его создателя, Щипунчик не ведал, что есть страх.
Актерские гонорары, книжные потиражные, паранойяльная подозрительность при оценке инвестиционных возможностей обеспечили Хатчу достойную старость. Тем не менее он волновался из-за стремительного подъема цены на нефть и полного обвала цены на нефть. И первое, и второе могло привести к мировому финансовому кризису, который оставил бы его без гроша.
Его дом выходил на мостки, пляж, океан. Прибой разбивался о берег на расстоянии минутной неспешной прогулки от его парадной двери.
С годами он начал бояться и моря. Не мог спать в выходящей на запад части дома, где слышал волны, набегающие на берег.
Таким образом, я обосновался в выходящей окнами на океан главной спальне, а Хатч — в глубине дома, в спальне для гостей.
Не прошло и дня после моего приезда в Магик-Бич, более чем за месяц до сна с красным приливом, как я уже нанялся к Хатчу в повара и в шоферы, в тех редких случаях, когда он выезжал из дома.
Опыт, полученный в «Пико Мундо гриль», очень пригодился. Если ты умеешь так обжарить картофель, что рот сам наполняется слюной, в твоих силах добиться от бекона хруста крекера и испечь такие пышные оладьи, что они, кажется, вот-вот сами слетят с тарелки, найти работу труда не составит.
В половине пятого того самого дня в конце января, когда я зашел в гостиную, сопровождаемый Бу, моей собакой, Хатч сидел в своем любимом кресле. Хмурился, глядя в телевизор, который работал без звука.
— Плохие новости, сэр?
Его рокочущий бас добавлял зловещую нотку в каждый из слогов.
— Марс нагревается.
— Мы не живем на Марсе.
— Он нагревается с такой же скоростью, что и Земля.
— Вы собирались перебраться на Марс, чтобы избежать глобального потепления?
Он указал на лишенного дара речи ведущего.
— Это означает, что в обоих случаях причина потепления — солнце, и с этим ничего нельзя поделать. Ничего.
— Сэр, но всегда есть Юпитер и другие планеты, которые находятся за Марсом.
Он уставился на меня ясными серыми глазами, которые с такой решимостью смотрели в зал, когда он играл окружных прокуроров, стоящих на страже закона, или безумно храбрых армейских офицеров.
— Иногда, молодой человек, у меня создается ощущение, что ты прибыл с одной из этих планет.
— Я прибыл из Пико Мундо, штат Калифорния, не столь экзотического местечка. Если вы какое-то время сможете обойтись без меня, сэр, я пойду прогуляться.
Хатч поднялся. Высокий и худощавый. Подбородок он вскидывал, но при этом вытягивал голову вперед и словно щурился. Вероятно, привычка эта осталась у него от тех лет, когда ему еще не удалили катаракты.
— Прогуляться? — Он нахмурился, приближаясь ко мне. — В такой одежде?
Я оглядел себя: кроссовки, джинсы, спортивный свитер.
Он не страдал артритом и мог похвастаться хорошей для его лет фигурой. Однако двигался крайне осторожно, словно опасался что-то сломать.
Не в первый раз он напомнил мне цаплю, вышагивающую по лужицам, оставшимся после прилива.
— Тебе следует надеть пиджак. Ты подхватишь пневмонию.
— На улице сегодня совсем не холодно, — заверил я его.
— Молодые люди думают, что они неуязвимы.
— Только не этот молодой человек. У меня есть масса причин удивляться, что я передвигаюсь на своих двоих, а не лежу неподвижно.
Он указал на слова, написанные на свитере: «MYSTERY TRAIN».
— И что это должно означать?
— Не знаю.[3] Я нашел ее в комиссионке.
— Никогда не был в комиссионном магазине.
— Немного потеряли.
— Туда заходят только бедняки, или один из критериев — экономность?
— Там рады представителям всех классов и сословий, сэр.
— Надо мне в ближайшее время туда заглянуть. Чтобы получить незабываемые впечатления.
— Джинна в бутылке вы там не найдете, — я намекал на его фильм «Магазин древностей».
— Я уверен, ты — слишком современный человек, чтобы верить в джиннов и тому подобное. Как ты можешь идти по жизни, ни во что не веря?
— Но я верю!
Мои верования интересовали Лоренса Хатчинсона гораздо меньше, чем собственный хорошо поставленный голос.
— Я безо всякого предубеждения отношусь ко всему сверхъестественному.
Меня завораживала его полная поглощенность собой. С другой стороны, если бы его заинтересовал я, мне бы стало куда сложнее хранить свои секреты.
— Мой друг, Адриан Уайт, — продолжил он, — женился на предсказательнице судьбы, которая называет себя Портенция.
Я тоже решил немного рассказать о себе.
— Девушка, которую я когда-то знал, Сторми Ллевеллин… однажды на ярмарке мы получили карточку у предсказывающего судьбу автомата, который назывался «Мумия цыганки».
— Портенция пользовалась хрустальным шаром и произносила много непонятных слов, но действительно предсказывала судьбу. Адриан ее обожал.
— На карточке мы прочитали, что будем жить вместе вечно. Но не сложилось.
— Портенция могла предсказать день и даже час смерти любого человека.
— Она предсказала вашу, сэр?
— Не мою. Но она предсказала смерть Адриана. И через два дня, в названный ею час, застрелила его.
— Невероятно.
— Но это правда, уверяю тебя. — Он посмотрел в окно, которое не выходило на море, а следовательно, его не задергивали шторами. — Тебе не кажется, что надвигается цунами, сынок?
— Я не думаю, что цунами как-то связано с такой погодой.
— А я чувствую, цунами близко. Когда будешь гулять, поглядывай одним глазком на океан.
Как журавль, он прошествовал из гостиной и по коридору к кухне и другим комнатам в глубине дома.
Я вышел через парадную дверь, которую уже миновал Бу. Собака ждала меня на огороженном дворе.
Проведя несколько месяцев в комнате для гостей аббатства Святого Варфоломея, расположенного высоко в горах, пытаясь примириться с моей странной жизнью и моими утратами, я собирался вернуться на Рождество домой, в Пико Мундо. Вместо этого меня позвали сюда, ради чего, в то время я не знал, да и теперь не очень-то себе представлял.
Мой дар (или проклятье) не ограничивается редкими пророческими снами. Иной раз наитие, устоять перед которым невозможно, влечет меня в те места, куда я по собственной воле никогда бы не пошел. А потом мне приходится ждать, чтобы выяснить, почему я оказался именно здесь.
Мы с Бу направились на север. Мостки, тянувшиеся вдоль пляжа на три мили, сделали не из дерева, а из бетона. В городе эту дорожку все равно называли мостками.
Слова в эти дни стали очень уж пластичными. Маленькие ссуды, которые выдают отчаявшимся людям под фантастический процент, называют авансом перед зарплатой. Дрянной отель с сомнительным казино зовется курортом. А смесь исступленных персонажей, плохой музыки и бессвязного сюжета — крупнобюджетным фильмом.
Бу и я шагали по мосткам. Бу — помесь немецкой овчарки, с белоснежной шерстью. Луна, путешествующая с горизонта на горизонт, не может быть бесшумнее Бу.
Его вижу только я, потому что он — пес-призрак.
Я вижу души людей, которые не хотят покидать этот мир. По моему опыту, животные всегда рвутся попасть в мир последующий. Бу — уникум.
Его неспособность покинуть этот мир — тайна. Мертвые не говорят, собаки тоже, получалось, что Бу следовал двум обетам молчания.
Возможно, он остался здесь, зная, что может понадобиться мне в какой-то критической ситуации. Возможно, он знал, что надолго задержаться в этом мире ему не придется, потому что я то и дело совал голову в петлю.
Справа от дома Хатча, после четырех кварталов жилых домов, шли магазины, рестораны, трехэтажный отель «Магик-Бич» со свежевыбеленными стенами и зелеными, в полоску, навесами над окнами.
Слева пляж перетекал в парк. Во второй половине дня, под затянутым плотными облаками небом, пальмы не отбрасывали тень на зеленую травку.
Низкое небо и прохладный воздух распугали любителей пеших прогулок. Все парковые дорожки и скамейки пустовали.
Тем не менее интуиция подсказывала мне, что она будет там, не в парке, но высоко над морем. Женщина, которая присутствовала в моем красном сне.
Если не считать пошлепывания о песок ленивого прибоя, стояла полная тишина. Цикады в кронах пальм ждали, когда ветерок даст им команду начинать разговор.
Широкие ступени вели на пирс. Будучи призраком, Бу бесшумно шагал по потемневшим доскам, и, как это должно быть у будущего призрака, мои кроссовки тоже не издавали ни звука.
В конце пирс расширялся в наблюдательную площадку. Телескопы позволяли (бросил в щель монетку, и все дела) полюбоваться проходящими мимо судами, береговой линией, пристанью для яхт в порту, находящемся в двух милях севернее.
Леди Колокольчика сидела на последней скамье, смотрела на горизонт, где серое небо сливалось с таким же серым морем безо всякой линии раздела.
Облокотившись на парапет, я прикинулся, будто изучаю бесконечный марш волн к берегу. Периферийным зрением отметил, что она не подозревает о моем присутствии, а потому позволил себе изучить ее профиль.
Поделиться книгой: