Где-то на Северном Донце.

Майор поворачивает назад.

— Где тебя черти носят? — нетерпеливо гудит в телефонной трубке простуженный баритон командира полка майора Резника. — Добрый час жду.

— Сам знаешь.

Селивестров с Резником приятели, служат вместе с первых дней войны, еще недавно оба были ротными, потому позволяют себе не церемониться.

— У тебя что, какое-нибудь чепе?

— Нет. Полный порядок.

— А от тебя не скрыли?

— Еще не бывало такого.

— Пожалуй. От тебя не скроешь. Зачем же тогда «первый» вызывает?

— Меня? Вместе с тобой?

— В том-то и дело, что без меня.

— Зачем?

— А я откуда знаю? Приказал срочно тебя направить. Вот и все. А может, тебя тоже на полк переводят? — Эта мысль, очевидно, только-только пришла Резнику в голову, он обрадованно хохочет: — А что, очень даже стоящая кандидатура. Ну, Петро, за тобой банкет! — И спохватывается: — Погоди! Это как же… Без моего ведома забирают лучшего комбата!

— Ишь ты, уже успел собственником стать, — усмехается Селивестров.

— Погоди, на новой должности сам быстрехонько закуркулишься. Теории теориями, а своя рубашка в самом деле ближе к телу, — парирует Резник. — Ну, ни пуха ни пера! На обратном пути зайдешь.

— Добро.

«Первый» — командир дивизии полковник Гурьевских. Странный вызов. Гурьевских редко жалует комбатов вниманием. Вызывает лишь в исключительных случаях, когда предстоит поручить особо важное задание. И всегда вызывает вместе с командиром полка. Действовать через его голову полковник привычки не имеет. Это у него железный закон. А тут вдруг вызывает одного… Что могло случиться?

Полковник Гурьевских — кадровый командир. Не из запаса, как Селивестров с Резником. Несколько раз ранен. Контужен. Где-то в Белоруссии потерялась у полковника семья. Вдобавок ко всему во время январских боев под Великими Луками погиб его брат, командовавший ротой в соседней дивизии. В общем, хватил лиха Гурьевских за восемь месяцев войны. Поэтому Селивестров прощает ему излишнюю резкость и безапелляционный тон при разговоре с младшими командирами. Прощать-то прощает, а бывать у полковника не любит.

Майор вздыхает и повторно садится бриться. Приказывает ординарцу приготовить свежее обмундирование. От беседы с полковником он не ожидает ничего хорошего. Так что надо быть с иголочки. Помимо деловой требовательности Гурьевских к тому же невероятно придирчив к внешнему виду офицеров. Из окопа ты явился к нему или из театра — будь при всех регалиях, чистехонько выбритым и по полной форме.

Командир дивизии приветствует майора обычным кивком и садится. Завести разговор не спешит, вертит в руках какую-то бумажку. Селивестров стоит возле стола и гадает, что последует за этой паузой. Ему неприятно затянувшееся ожидание. Обычно Гурьевских ценит и свое, и чужое время: пришли к нему — приступает к делу сразу.

— Чаю не хотите? — вдруг предлагает комдив.

— Спасибо, уже позавтракал, — отказывается Селивестров.

— Ну, коль так… — Гурьевских барабанит тонкими пальцами по столу, и Селивестров начинает понимать, что комдиву хотелось поговорить неофициально, по-дружески, но он разучился за время войны принимать гостей, быть хлебосольным хозяином.

Майор жалеет, что отказался, но уже поздно.

— Вот что, — поразмыслив, произносит полковник. — Идемте прогуляемся. Тут к нам минометное подразделение прибыло…

— Слушаюсь, — по-казенному откликается майор и начинает волноваться — ему ясно, что пройтись полковник решил вовсе не из-за минометчиков, что думает он о чем-то другом.

На окраине лесной деревеньки высится наполовину сгоревший сарай. В уцелевшей половине его временно разместился минометный взвод, отдыхает после марша. Полковник машет дежурному лейтенанту — не надо рапорта — и направляется к минометам, стоящим в боевом положении под дощатым навесом.

— Вы свободны, лейтенант.

Они останавливаются у одного из минометов. В стороне топчется продрогший часовой, маячит у двери сарая обеспокоенный лейтенант. Гурьевских стучит мундштуком с потухшей самокруткой по минометному стволу. Тот отзывается глуховатым звоном.

— Хорош?

— Доброе оружие, — соглашается Селивестров, не зная, что этим хочет сказать комдив. Обычный 120-миллиметровый полковой миномет — экая невидаль!

— Новые, — говорит полковник.

— Да, — опять соглашается озадаченный Селивестров.

— Вам ни о чем это не говорит?

— Нет. — Селивестров не любит пожимать плечами.

— Да-с… До войны специальные трубы для минометных стволов поставляло единственное предприятие в стране — днепропетровский завод. А там теперь… Эти же новенькие. Не доходит?

— Нет.

— Да-с… Значит, где-нибудь на Урале уже организовали выпуск таких труб. Выходит, восполнена потеря днепропетровского завода.

— Теперь понимаю.

По худому, длинноносому лицу Гурьевских проскальзывает улыбка. Долговязый, прямой — про таких в народе говорят: аршин проглотил, — он еще раз пригибается, стучит по стволу, слушает:

— Вы, кажется, с Урала?

— Да. Кунгурский.

— Хороша у вас пещера.

— Да, хороша.

— Да-с… И с какого времени, Петр Христофорович, мы вместе воюем?

— С третьего дня войны.

— Правильно. С того дня вместе.

В апреле 1941 года военкомат направил инженера-гидрогеолога Селивестрова на военную переподготовку. Дело не новое. Селивестрову и раньше случалось уезжать на два-три месяца в лагеря. Но в июне его неожиданно аттестовали, стал он капитаном инженерных войск и срочно выехал на запад, в один из строящихся укрепрайонов. На новом месте прослужил всего двое суток. Едва успел встать на довольствие, получить койку в казарме и личное оружие, как началась война.

Все в штабе строительства смешалось. Связь с высшим командованием оборвалась, своих войсковых частей не имелось, бомбили немцы нещадно — пришлось строителям прибиваться к чужим подразделениям.

Примкнул и Селивестров. Сначала, как полуобученный «технарь», болтался при штабе дивизии, потом выпросился во взводные, из окружения под Брянском вышел ротным. А после переформирования от Осташкова к Великим Лукам вел в наступление батальон. И все в одной дивизии, все под началом скупого на похвалу полковника Гурьевских.

— Да-с… — Комдив издает какое-то подобие вздоха. — А ведь из командного состава осталось нас, старичков, всего трое: вы, я да Резник. Остальные…

Селивестров не хуже полковника знает, где теперь остальные.

Гурьевских выбивает из мундштука окурок и вдруг спрашивает:

— Много обид на меня накопили?

— Что вы, товарищ полковник!

— Ну-ну, — как-то по-незнакомому тепло усмехается Гурьевских.

— Хочу, чтобы знали, что я всегда считал вас отличным воином и командиром. Всегда. И надеялся в скором времени видеть вас командиром полка.

«К чему это он?» — Селивестров привычно трет кулаком переносицу.

— К сожалению, этому не быть, — тихо произносит Гурьевских. — Раньше нам редко случалось быть вместе. А наедине — никогда. Поэтому я решил доставить себе это удовольствие хотя бы на прощание.

— На прощание?

— Да. — Полковник круто поворачивается к Селивестрову. — Самым срочным образом вам надлежит выехать в Москву!

Новое задание

В кабинете начальника одного из отделов Главного управления военно-промышленного строительства генерал-майора инженерных войск Кардаша дымно. Курит сам хозяин кабинета, курят гости, не курит лишь майор Селивестров. Ему не до курения. То, о чем говорит сейчас Кардаш, настолько серьезно и важно, что майор боится отвлечься, слушает внимательно, забыв о толстой папиросе, зажатой в огрубевших пальцах.

Генерал майор знакомит Селивестрова с обстановкой, сложившейся на Песчанском химическом комбинате.

В углу, на диване, сидят доктор геолого-минералогических наук Прохоров и симпатичный молодой человек, назвавшийся Купревичем. Купревича Селивестров видит впервые, а вот с Прохоровым они старинные знакомые. В давнее мирное время Прохоров трижды был официальным оппонентом Селивестрова, когда тот защищал свои отчеты по проведенным геологоразведочным работам.

Прохоров — внешне мужчина мрачный. Лицо аскетическое, изрезанное глубокими морщинами, губы блеклые, узкие, кожа на острых скулах желтая, сивый чуб постоянно встрепан, а шея боксерская, крепкая, плечи крутые. Но приглядишься — и нет первоначального впечатления. Взгляд у Прохорова умный, доброжелательный, тонкие губы закручены кончиками вверх — всегда готовы к улыбке. Несмотря на высокое ученое звание, Прохоров добряк, компанейский мужик. Уж это-то Селивестрову известно преотлично. Дважды, грешным делом, вместе «обмывали» успешную защиту отчета, на которой до хрипоты спорили в столичном «Метрополе». Традиция. Ведь потом опять в поле, опять далеко от дома…

Оттого, что Прохоров сейчас здесь, напряжение постепенно спадает с Селивестрова.

Вообще майору жаловаться не на что. Из штаба фронта отправили его первым же самолетом. Как важную персону. Не успел остыть от удивления, как новый сюрприз — на столичном аэродроме встречает специальный представитель. Отвез прямехонько в гостиницу, поместил в шикарный «люкс». И в Управлении кадров Наркомата обороны тоже встретили радушно. Разъяснили, что направляется для дальнейшего прохождения службы в Главное управление военно-промышленного строительства, пожали на прощание руку…

* * *

— …Таким образом, принято решение отозвать с фронта некоторых ведущих специалистов — укрепить геологоразведочную службу страны, — продолжает неторопливо говорить Кардаш. — Одновременно при нашем управлении решено создать несколько специальных воинских подразделений для выполнения особо важных задач. Одно из них должно в срочном порядке решить проблему водоснабжения Песчанского комбината. Командиром этого подразделения назначаетесь вы. Вопросы есть?

Селивестров не спешит высказаться. Чиркает наконец спичкой, вдыхает забытый аромат «Казбека».

— Не нравится слово «подразделение»? — улыбается генерал. — Что ж, можно назвать батальоном или еще как-то… По-войсковому.

— А-а… Не в наименовании дело, — морщится Селивестров и спрашивает в упор: — Скажите, почему выбор пал именно на меня?

— Рекомендованы Государственным геологическим комитетом.

Селивестров оглядывается на Прохорова. Тот пожимает плечами.

— Что ж тут неясного? Ты долго работал в районах, примыкающих к Зауральской области. Можно сказать, монополист по тем краям. Никто из гидрогеологов не работал так близко к Песчанке, как ты.

— Хороша близость — двести километров, — усмехается Селивестров.

— Но геологические и гидрогеологические условия одинаковы! — продолжает недоумевать Прохоров. — Не понимаю, что тебя смущает?

— Просто хотел знать, почему именно я отозван с передовой.

— Теперь вы удовлетворены? — интересуется Кардаш.

— Да.

— Деловые вопросы есть?

— Есть. — Селивестров всем корпусом поворачивается к Прохорову.

— Почему местом строительства комбината избран именно песчанский участок? Ведь там до сих пор не производилась даже съемка. В гидрогеологическом отношении район совершенно не изучен! Это же нелепо — планировать обеспечение производства за счет подземных вод там, где их может не быть. Не вижу логики!

Генерал Кардаш глядит на майора с любопытством. Прохоров разводит руками и кивает Купревичу: ваше слово. Тот встает, подходит к столу, разворачивает карту.

— Это на первый взгляд нет логики, — простуженным тенорком начинает он. — Посмотрите сюда. В трех километрах от Песчанки еще с довоенного времени существует предприятие, производящее серную кислоту. Это раз. В самой Песчанке — завод по производству аммиака. Это два. Глядите: железная дорога рядом, электроэнергия есть. Песчанка связана высоковольтными сетями с уральской энергосистемой. Мощные подстанции налицо. Месторождение угля поблизости. И главное — имеются все необходимые бытовые службы, есть большой излишек жилой площади…

Селивестров с интересом слушает молодого ученого, Купревич красив какой-то свежей, почти девичьей красотой. При среднем росте и плотном сложении он выглядит стройным, а иссиня-черные волнистые волосы, молочно-белое лицо, выразительные карие глаза и улыбчивые пухлые губы делают его очень молодым.

— Так где возводить эвакуированные заводы? В любом другом промышленном районе плохо с жильем, все помещения забиты, везде не хватает электроэнергии и топлива, — продолжает Купревич. — А люди и оборудование уже в вагонах! Где время строить новые дома, пекарни, бани, столовые? Где время и материалы на строительство дорог, линий электропередач, подстанций? Нет их. Согласны?

— Согласен, — невозмутимо произносит Селивестров.

— Ну и отлично! — ободряется Купревич. — Потому и была выбрана Песчанка. Выходит, есть логика?

— Логика есть. А вода? — с той же невозмутимостью спрашивает Селивестров.

Купревич колеблется, затем признается:

— Мне лично думается, что в эвакуационной спешке этот вопрос провентилировали недостаточно тщательно. Правда, говорить об этом уже поздно…

— Я тоже так считаю, — соглашается Прохоров и подходит к столу. — Но кое-что и в этом направлении сделано. — Его палец ползет по карте. — Смотри, Петр Христофорович. Река Песчанка зарегулирована полностью, И на ней, и на всех ее притоках построены плотины, созданы водохранилища. Следовательно, в весенний паводок за пределы района уйдет ровно столько воды, сколько необходимо селениям, расположенным ниже по течению.

— И все же? — Селивестров деловит и по-прежнему невозмутим.

— И все же воды не хватит.

— Каков дефицит?

— Как минимум, десять тысяч кубометров в сутки.

— Десять тысяч кубометров! — подтверждает Кардаш. — Десять миллионов литров. Это при условии, что подача воды на бытовые нужды будет строго лимитирована.

— Около ста двадцати литров в секунду, — уточняет Селивестров, и непонятно, значительной или ничтожной считает он эту цифру.