Помоги проекту - поделись книгой:
Но самое смешное случилось, когда на одной из консультаций по адаптированию к местной жизни, на вопрос, как можно купить поскорее холодильник, если деньги на него еще не дали, лектор ответил «дай продавцу чек дахуй». Все опять замолчали, не веря своим ушам, а стоявший ближе всех к лектору мужчина замахал на него руками и зашипел, призывая говорить потише. Ничего не понявший лектор удивился такой странной реакции, и снова повторил свой совет. Теперь на него замахали руками со всех сторон, а все тот же мужчина еще и сказал «Тихо, здесь же женщины». В общем-то, в конце все, конечно же, разъяснилось, и этот неприличный чек оказался всего лишь безобидным «отсроченным чеком», не имеющим никакого отношения к русским языковым реалиям.
Но все это были мелочи. Главное же было то, что их брата, то есть русских израильтян становилось в их городке все больше и селились они, в основном, по соседству, так как район здесь был по меркам израильтян совсем не престижным, а потому и не дорогой, да и дома были далеко не новые. В Юрином и Ритином дворе была большая детская площадка с горками и качелями, поэтому вечером там собирались все молодые семьи с детьми из окрестных домов, а также бабушки и дедушки с внуками и обсуждали свое олимовское житье-бытье. Но и тут все было не совсем гладко. Когда Юра и Рита и их друзья привыкшие по молодости лет искренне выражать свои чувства, стали бурно восхищаться Израилем и удивляться изобилию, которое они видели в магазинах, их немедленно остановили самым решительным образом. Оказалось, что хотя все окружающие и жили в стране ярко выраженного дефицита самых необходимых вещей и продуктов, этот дефицит они на себе не ощущали. Может, кто-нибудь другой и ощущал, но они нет. У них у всех были СВЯЗИ. Одни заходили в любые магазины с заднего хода и выбирали себе все, что хотели. Другие открывали двери на любые базы ногой, потому что там их встречали с распростертыми объятиями и радостно отдавали все, что там было. Третьим и этого не нужно было делать, потому что им все доставляли на дом. В общем через полчаса наши герои поняли, что все очереди и убийственные драки из-за дефицитных товаров состояли исключительно из них четверых. Что еще поразило ребят, это удивительная неблагодарность этих пришельцев из России с любовью. Оказывается, их и встретили здесь не так, и деньги, которые им дают не соотвествуют их высокому положению на доисторической родине, и интеллектуальный уровень коренных израильтян, конечно же, очень низкий по сравнению с ними. Даже потомственный сапожник дядя Йося из поселка Первомайский Николаевской области, так и не запомнивший ни единого слова на иврите за несколько недель учебы в ульпане, заявил, что никогда бы не смог общаться с местными дикарями, потому что привык к более интеллигентной публике. Опять-таки по своей наивности Рита и Юра попытались объяснить, что в общем-то они никак не заслужили даже того, что им дали, так как вообще ничего не сделали еще для этой страны, не воевали за нее, не строили ее и не работали на ее благо ни одного дня, но их быстро затюкали примерно такими аргументами: они много сделали для Израиля уже тем, что согласились сюда приехать. Они могли поехать в Америку, в Германию, остаться в Австрии так как их всюду приглашали, а они вот приехали все-таки в Израиль. И что они здесь нашли? Убогие съемные квартиры? Да разве это жилье? Вы не видели какие квартиры они оставили там. А какие должности они там занимали. И какие у них были зарплаты. Разве здесь им дадут такие. А ведь они бы могли многое сделать для Израиля, если бы им дали должности и кабинеты, потому что такое образование, какое они получили там, здешним горе-специалистам и не снилось.
В общем-то это все вызывало у нашей наивной молодежи много наивных вопросов, которые как они уже поняли лучше было и не задавать. Во-первых, как все эти люди собирались занимать важные должности, если они не знали ни иврита, ни английского, и никогда в жизни не видели компьютера. И, наконец, почему израильтяне до сих пор справлявшиеся со своей работой несмотря на отсутствие советского высшего образования, должны встать и немедленно покинуть свои кабинеты, предоставив их этим чванливым пришельцам. Только потому, что они и сами когда-то были пришельцами в земле египетской? Слабая аргументация. Но лучше было не спорить. Один молодой парень попытался было что-то доказать и показал сандалии, которые он недавно купил на базаре, первым из всех присутсвующих решившись потратить деньги на что-то кроме продуктов, но его сразу морально уничтожили. Все объявили, что сандали некачественные, некрасивые и вообще не такие как принято носить в Европе, а дядя Йося, потомственный сапожник из поселка Первомайский Николаевской области, придирчиво осмотрев их профессиональным взглядом, подвел итог, объявив на всю площадку, что «сандалим ло тов». Саше даже стало жалко бедного парня, расстроившегося из-за такого неодобрения, и он попытался заступиться за него.
— Дядя Йося, — сказал он, — ну, зачем вы так? Он же из-за этих сандалий Родину продал.
Но дядя Йося был неумолим.
— Какая Родина, такие и сандалии, — сурово сказал он. — Качества же нет, вот посмотри, я сейчас покажу тебе.
И он принялся стучать по подошве, сгибать ее чуть ли не вдвое и дергать за все перепонки с такой силой, что даже страшно было на это смотреть, и они поклялись себе, что если что-нибудь купят из местных вещей, никогда никому не покажут.
Кстати, там же на площадке Юра и Рита столкнулись еще с одним любопытным феноменом. Как будто бы все сидели вместе, вели общий разговор, но, если приглядеться, становилось очевидным, что общество разбито на группы, которые время от времени вели между собой вполголоса, а то и совсем шепотом таинственные разговоры, которые сразу прерывали, если подходил кто-нибудь чужой. Сначала они не обращали на это внимания, считая, что, очевидно, люди говорят о чем-то очень личном, но потом пришло прозрение. Началось это с того, что совершенно случайно в разговоре с местной соседкой Рита узнала, что такие как они, то есть иммигранты, или как здесь их называли «олимы», в первый год жизни в стране освобождаются от уплаты земельного налога на съемную квартиру, Для этого нужно было пойти в мэрию с документами, и этот налог снимут.
Рита, которая уже несколько дней переживала, что им придется отдать столько денег, ужасно обрадовалась и вечером, прийдя на площадку, сразу же стала делиться информацией.
— Послушайте, что я вам скажу. — радостно прокричала она, стараясь, чтобы ее все слышали. — Я узнала, что нам не надо платить налог на квартиру. Нужно пойти в мэрию и снять его.
К ее удивлению никто не обрадовался. Наоборот, все замолчали и стали старательно разглядывать землю.
— Вы разве не поняли? — огорчено спросила она. — Нам не нужно…
— Да, мы знаем, — наконец, неохотно созналась одна соседка. — Мы уже сняли этот налог.
— А почему же вы нам ничего не сказали? — удивилась Белла и еще несколько человек. — Мы собирались заплатить его завтра.
— Да так, — пряча глаза ответили те, кто знали. — Не подумали просто.
Через несколько дней так же случайно Саша услышал, что в организации «Сионисткий форум» можно получить материальную помощь и любую консультацию. Опять вечером они пытались объявить всем об этом и опять оказалось, что все эту помощь уже получили, но молчком, потихоньку друг от друга. Почему каждый боялся, что другие тоже что-нибудь получат, ребятам было совершенно непонятно.
Иногда дело доходило до самого настоящего абсурда. Белла вроде бы подружилась на площадке с одной довольно приятной молодой женщиной, у которой был сын, Пашкин ровесник. Они часто сидели рядом, разговаривая о детях, и иногда женщина замолкала и странно смотрела на Беллу, как будто хотела что-то сказать, но в последний момент все-таки заставляла себя промолчать. Наконец, примерно через месяц, она вдруг не выдержала и с самым настоящим отчаянием в голосе сказала:.
— Ладно, я вам скажу. Вы ведь учительница по профессии. Моя подруга тоже учительница, и она месяц назад узнала, что вам нужно сделать. Нужно поехать в Хайфу в отдел министерства просвещения и подать документы на курсы учителей. Там после окончания ульпана вам нужно будет проучиться восемь месяцев для подтверждения диплома, а только потом вы сможете работать в школе. Вам нужно поспешить, потому что прием документов уже кончается, может быть, даже уже закончился.
Пораженая Белла только и смогла спросить — Но почему же вы весь этот месяц молчали? Почему вы не сказали мне вовремя, а сказали только сейчас, когда уже поздно?
— Да так, — ответила та, привычно опустив глаза.
— Понимаете, — недоуменно объясняла потом Белла Рите и Юре, — она ведь целый месяц не говорила мне ничего, хотя знала, что я волнуюсь, потому что не знаю, куда мне обращаться. Но почему? Мы ведь даже не конкуренты, она медсестра по образованию.
В конце первого месяца они получили деньги на электровары и приобрели все, что полагалось, для того, чтобы выжить, то есть холодильник, газовую плиту, стиральную машину и телевизор. Жить стало проще и веселее. Во дворе нашлись кошки, которых нужно было кормить, а на улице они встретили очень милую бездомную собыку, которую тоже стали подкармливать, и она поселилась у них на коврике перед дверью. Вначале они взяли ее в дом, но она стала упорно и последовательно сдирать и объедать хозяйские обои, поэтому пришлось переселить ее на лестницу. Утром, когда Юра или Рита открывали алюминиевые триссы на кухонном окне, в кухню начинали сыпаться кошки, а выходя из двери, они спотыкались об лежащую на коврике собаку. В общем, жизнь вошла в привычную колею как в родном городе, только не хватало мамы и бабушки. Кстати, по отчиму они тоже скучали, так как он был неплохим человеком и действительно старался заменить им отца.
Не поленившись, они сами съездили в управление по делам студентов и выяснили, не дожидаясь милости от соседей и знакомых, что после окончания ульпана они могут пойти учиться на подготовительное отделение, а затем будут зачислены в университет или колледжи для продолжения учебы, которую им будет оплачивать министерство абсорбции.
Окрыленные открывающимися перед нимим перспективами, они днем и ночью зубрили иврит и старались разговаривать между собой тоже на иврите, но понятное дело, когда нужно было высказаться эмоционально, помочь мог только родной язык, к которому они и возвращались.
Но опять-таки это все были мелочи, по сравнению с тем, что должно было произойти дальше, потому что дальше должна была начаться война. Проклятый Саадам Хуссейн, которому почему-то не сиделось на месте в своем чертовом Ираке, твердо решил начать с кем-нибудь воевать. И действительно начал, но напал на своих же братьев арабов в Кювейте. Америка, которой тоже постоянно не сиделось у себя за океаном, немедленно вступилась за Кювейт и объявила, что 15-го января начнет с Ираком войну. Ирак же в свою очередь тоже объявил, что если Америка на него нападет, он будет бомбить кого? Естественно, Израиль.
Когда это все было объявлено по радио, «русские» сразу пришли в ужас. У старшего поколения еще были живы в памяти страшные годы Великой Отечественной, голод, холод, эвакуация, бомбежки и смерть близких. Младшее поколение выросло на фильмах и книгах о войне, на рассказах родителей и встречах с ветеранами. Всеми овладела паника и вечером не площадке только и было слышно, зачем мы сюда приехали, зачем мы детей (внуков) своих привезли сюда.
Тем более было удивительно, что израильтян эта объявленная будущая война нисколько не взволновала. Они оставались совершенно невозмутимыми и говорили о чем угодно только не о войне.
— Как вы можете так спокойно относится к войне? — приставали «русские» к своим израильским соседям. — Вы что совсем не боитесь?
— А чего нам бояться, мы же все равно победим, — с непоколебимым оптимизмом отвечали те. — А кроме того это будет война де-люкс.
— Как это? Как война может быть де люкс? — не могли успокоиться паникеры.
— Так вы же слышали, Америка будет воевать, а нас они просили не вмешиваться, так что наша армия будет в безопасности, а это самое главное.
Конечно, учитывая, что у коренных израильтян было в среднем по четверо детей и одновременно в армии служили не меньше двух, можно было понять их настроение, но ведь еще была проблема с теми, кто не в армии. Ведь их же будут бомбить ракетами.
— Что вы так волнуетесь? — с удивлением говорила им Илана, когда они доставали ее бесчисленными вопросами. — У вас в России что не бывает войны?
— Ну, вообще-то у нас последняя война закончилась почти полвека назад, — отвечали ей.
— Ну да, — в свою очередь удивлялась она. — А нас война каждые несколько лет.
— И вы так привыкли, что уже не боитесь?
И тогда Илана преподала им первый урок уверенности в богоизбранности их народа.
— Нам нечего бояться, — уверенно сказала она. — НАД ИЗРАИЛЕМ КРЫША.
— Какая крыша, почему крыша, — опять заволновались ее ученики. — Почему над Израилем крыша?
— Потому что мы народ Торы, потому что у нас заключен союз с Богом, и он бережет нас. Вот увидите, никто не погибнет.
Слова Иланы их немного успокоили, но все-таки на Бога надейся, но сам не плошай. И они спешно ринулись выполнять все, что им говорили по радио и писали в газетах. Во-первых, пошли, куда им сказали, и получили противогазы. Взрослым дали обычные противогазы, детям дошкольного возраста, то есть Пашке, специальный противогаз с вентилятором, нагнетавшим воздух. Младенцам выдавали кислородные палатки. Во-вторых, запаслись продуктами. Помня рассказы бабушек и дедушек, купили муку, соль, мыло, спички, потом еще минеральную воду в бутылках, вермишель, консервы и израильское сгущенное молоко в тюбиках. Когда Пашка увидел сгущенку, то стал требовать, чтобы ему немедленно открыли тюбик, но родители строго ответили, что сгущенку можно открывать только, когда начнется война и обделенный Пашка стал с нетерпением ждать войну. Но самым главным этапом подготовки к войне, как объяснили им по радио и в ульпане, было оборудование при помощи полиэтилена и клейкой ленты, изолированной комнаты, на иврите «хедер атум», в которой можно было бы пересидеть в противогазах атаку химическим оружием. Военные специалисты советовали выделить небольшую комнату в квартире, заклеить там наглухо все окна и прочие отверстия, а над дверью укрепить рулон полиэтилена, который в случае тревоги можно было бы мгновенно опустить и приклеить. Но ведь война войной, а в туалет или ванную может понадобиться в любое время. Как же тогда? И Юре с Ритой пришла в голову гениальная идея. Они решили сделать изолированной всю свою маленькую квартиру. При звуке тревоги Белла и Саша должны будут схватить Пашку и бежать к ним. Так как сигнал тревоги включался за пять минут до падения ракеты, времени должно было вполне хватить.
Самое удивительное, что на время войны совсем не планировалось ни прерывать учебу в ульпане, ни отменять работу, ни занятия в школах. В детских садах просто должны были по очереди дежурить несколько родителей, чтобы помочь воспитателям надеть детям противогазы и отвести в такую же изолированную комнату. А на логичные вопросы русских, что делать, если тревога застанет в автобусе или на улице, легкомысленные израильтяне только пожимали плечами, мол, тут уж как бог даст, а между собой посмеивались над паникерами русскими, которые так боятся всего лишь какой-то войны.
Война действительно началась и нужно сказать началась строго по расписанию. 15-го января днем американская авиация поднялась в воздух и разбомбила большую часть стратегических объектов в Ираке. Но едва авиационное командование американской армии отрапортовало о с блеском проведенной операции, и в Израиле и Америке прошли волны народного ликования, как поступили совсем другие сведения. Оказалось, что Саадам Хуссейн совсем не такой уж и дурак, вернее, совсем не дурак, чего на фоне произошедших событий совсем нельзя было сказать об американском командовании. Выяснилось, что за время, прошедшее от объявления войны до ее начала, иракцы понаклеили картонных самолетов и фанерных аэродромов и подсунули их тупым американцам, а те в пылу атаки ничего и не заметили. Все их победы в первый день оказались дутыми, зато в два часа ночи по Израилю была выпущена первая ракета, которая оказалась самой настоящей.
В этот вечер они долго не ложились спать, ждали бомбежки. Наконец, в 12 часов решили, что Саадам Хуссейн пошутил и можно расслабиться. Сигнал тревоги прозвучал в два часа ночи. Спросонья Юра и Рита минуты две приходили в себя, а потом кинулись заклеивать окна и двери. Перед этим, чтобы в квартире можно было продолжать жить, они приклеили полиэтилен сверху над входной дверью и окнами, потом скатали его в рулоны и подвязали их вверху. Сейчас они принялись непослушными пальцами развязывать ленточки, чтобы опустить полиэтилен и приклеить его по бокам. Руки дрожали и не слушались их. От растерянности Рита опустила и приклеила пленку на входной двери, забыв с перепугу про семью Певзнеров. Те, скатившись по лестнице со спящим Пашкой на руках, стали биться в закрытую дверь, которую Рита также забыла открыть. Наконец, пленку отодрали, дверь открыли и, впустив беженцев, снова стали все закрывать и заклеивать. Только все закончили и стали распаковывать противогазы, как в дверь постучали и робкий голосок попросил открыть. Голосок принадлежал Алене, шестнадцатилетней девочке, жившей с родителями в квартире напротив. Испугавшись, что у соседей что-то случилось, они отчаянно паникуя, так как считали, что рискуют жизнью, снова сорвали весь полиэтилен и открыли дверь.
Алена спокойно стояла на площадке, меланхолично глядя на них.
— Что, что у вас случилось? — закричали они ей.
— Ничего, — ровным голосом ответила она. — Просто папы нет дома, и мы с мамой решили с вами посоветоваться.
— О чем?
— Как вы считаете, это действительно началась война?
— Ну конечно, началась, ведь была же сирена.
— Так что, нам нужно идти в хедер атум?
— Обязательно. Еще несколько минут назад надо было.
— А противогазы? Вы думаете, что их таки нужно надевать?
— О, господи, ну конечно. Алена, иди скорее домой и делайте все, что нам говорили.
— Так мне сказать маме, что вы считаете, что это серьезно? — все еще с сомнением в голосе продолжила спрашивать Алена, повидимому даже не собирающаяся уходить.
— Алена, — не выдержал Саша, понимая, что отмеренные пять минут уже давно прошли, и они все обречены на гибель. — Иди немедленно домой, надевай противогаз и закрывайтесь в хедер атум. Все, до свидания.
Они закрыли дверь, без особого энтузиазма, так как все уже было потеряно, заклеили ее и пошли помогать Белле натягивать противогаз на отчаянно отбивающегося Пашку. Тот перепуганный, тем, что его разбудили среди ночи, громко плакал и не хотел ничего надевать. Чтобы показать ему пример, они все натянули на себя противогазы, но это возымело обратное действие. Увидев вокруг себя вместо мамы и папы, какие-то страшные рыла, Пашка заревел еще громче и от ужаса уткнулся лицом в подушку. Так как к тому времени они все-таки натянули на него противогаз, он стал задыхаться. С него сорвали противогаз, дали отдышаться, но потом натянули снова, так как Белла тоже сорвала с себя противогаз и стала истерически кричать, что ее ребенок сейчас погибнет. Тогда Пашку стали силой удерживать в сидячем положении, одновременно не давая ему снять противогаз, но так как он ревел не переставая, тот изнутри стал мокрым от Пашкиных слез, соплей и слюней, и Пашка снова стал задыхаться. Пришлось снова раздеть его и вытереть ему лицо и попытаться обсушить противогаз.
И тут вдруг Юра вспомнил, что нужно было включить телевизор и слушать объявления командования тыла. Противогазы нужно было надевать только в случае, если действительно было применено химическое оружие и, если ракета разорвалась где-то поблизости, Тогда по телевизору должны были сказать условные слова «Нахаш цефа», а если эти слова не прозвучали, распаковывать противогазы нельзя было под угрозой штрафа.
Включили телевизор и узнали, что ракета разорвалась в районе А, так условно называли центр страны, а их район был район Б, и им оказывается ничего не грозило. Сняли противогазы и попытались уложить их снова в коробки как было, но проклятые маски не хотели складываться и после упорной борьбы их запихнули как попало, решив, что лучше уплатить штраф, чем так мучиться. Успокоившийся Пашка с любопытством смотрел на них, а потом вдруг до него дошло, что событие, о котором столько говорили родители, наконец-то свершилось, и он имеет совершенно законное право на награду.
— Так война началась? — на всякий случай уточнил он.
— Да уж началась, сынок, — вздохнула Белла.
— Давайте сгущенку, — потребовал он, и так как возразить ему, конечно же, было нечего, ему сунули в руки тюбик, который он принялся с наслаждением высасывать, торжествующе и довольно поглядывая на взрослых.
Наконец через десять минут по телевизору объявили, что по распоряжению главнокомандующего тылом Нахмана Шая, чрезвычайная ситуация отменяется и можно выходить из изолированных комнат и продолжать вести нормальную жизнь. Забегая вперед могу сказать, что, наверное, ни один самый популярный актер, певец или политический деятель не переживал такого всплеска народной любви или даже обожания, как генерал Нахман Шай в эти полтора месяца войны в заливе. Никогда столько людей не сидели в таком напряженном ожидании, мечтая услышать его имя, так как это означало, что они пережили еще одну бомбежку и остались живые. Никогда столько женщин всех возрастов не были заочно влюблены в одного единственного человека. И никогда, пусть хоть и маленькая, но все-таки целая страна не желала столько счасться, здоровья и долгих лет жизни одному единственному генералу из всей армии, как будто отмена тревоги, и, следовательно, опасности, была целиком и полностью его заслугой. После окончания войны он был единогласно избран человеком года, а затем по мере того, как угасала память о войне, угасала память и о нем и вскоре он был благополучно забыт и снова погрузился в пучину армейской безвестности, может быть, до новых войн, в которых у Израиля, как известно, недостатка нет.
Нужно сказать, что это только первая тревога прошла так суматошно. Во время второй они вели себя уже более адекватно, а дальше пошло привыкание и особого напряжения во время бомбежек они уже не чувствовали. Тем более, что жизнь в стране шла обычным путем, и на улице война никак не чувствовалась. По-прежнему, все работало: и магазины и кинотеатры. Люди сидели в кафе, ходили на работу, дети учились в школе. Никакого недостатка в продуктах не было, и Пашка мало-помалу высосал всю сгущенку, а они съели все остальные запасы. Кстати, в детском саду с детьми провели специальные занятия, на которых объяснили, почему нужно надевать противогазы и научили их надевать за несколько секунд, и теперь Пашка не только не плакал во время тревоги, но, наоборот, очень быстро и ловко натягивал противогаз на себя, а потом и на отбивающихся от него родителей. Единственная разница по сравнению с мирным временем состояла в том, что на улицах запрещали появляться без уложенных в коробки противогазов, поэтому все, даже элегантно одетые дамы, разгуливали с этими коробками, надетыми как сумки с ремешками через плечо. Так как избавиться от них было невозможно, их стали стараться чем-нибудь украсить, чтобы придать им лучший вид. Сначала их обклеивали золотой или серебряной бумагой, или разрисовывали цветами и другими узорами. Потом самые шустрые лавки стали торговать специальными наборами для украшения противогазов, включающими блестки, бисер, бахрому, а в некоторых городах самые продвинутые мэрии даже спешно провели конкурсы на самый нарядный противогаз.
Звуки сирены перестали вызывать панику, хотя в общем-то люди старались пережидать тревогу в помещениях, но, если приходилось оставаться на улице или в автобусах, тоже никто особо не переживал. Многие, наоборот, при звуке сирены залазили на заборы, крыши или деревья, стараясь высмотреть летящую ракету, и нередко можно было слышать как диктор радио после очередной сирены взывал к населению «Сумасшедшие, сойдите с крыш. Вы же можете погибнуть.»
Но погибнуть они могли по-видимому, только упав с крыши дома, так как КРЫША НАД ИЗРАИЛЕМ работала вовсю. Правда ей еще помогали противоракетные установки «Патриот», размещенные вокруг каждого города, и если бы не один случай, можно было бы сказать, что жертв от бомбежек не было. Одним случаем стал шестнадцилетний мальчик Сережа, которому идиоты родители позволили ночевать на балконе, и в которого попал и убил его осколок от взорванной «Патриотом» ракеты. Остальные пятнадцать жертв этой войны скончались от сердечных приступов во время атак, а одна маленькая арабская девочка задохнулась в противогазе.
Война закончилась 28-го феврала как раз на пурим, что многие нашли символичным. Всеобщего ликования по этому поводу не было, так как к тому времени ракеты уже почти не запускались, а у израильтян был гораздо более важный повод для волнения, а именно, где достать на праздник самый популярный в этом году костюм — форму американского солдата. Спрос породил предложение, и на пурим по улицам Израиля ходило столько американских солдат, сколько их не было даже в самой американской армии.
И, конечно же, среди них Пашка, гордый своей почти настоящей камуфляжной формой и с почти настоящим автоматом в руках. Так как в этот день занятий в ульпане не было, они все вчетвером пошли к нему в садик посмотреть на праздничный утренник. Идя по улицам они не переставали удивляться, насколько серьезно израильтяне относятся к своим праздникам. Не только дети, но и очень многие взрослые разгуливали в причудливых карнавальных костюмах с размалеванными лицами. Но самое сильное впечатление на них произвел костюм Пашкиной воспитательницы. Увидев его, они сначала так испугались, что на мгновение онемели, а потом Саша только смог ошеломленно произнести «Ни хрена себе» и снова замолчал. Проверх одежды воспитательница надела на себя огромные голые пластмассовые груди, которые даже с близкого расстояния выглядели как настоящие, а на лицо страшную маску с длинным кривым носом и выступающими вампирскими клыками. Правда нужно сказать, что ни местные дети, ни пришедшие с ними родители тоже в карнавальных костюмах совершенно не были ни шокированными, ни возмущенными ее видом, а наоборот, казались очень довольными, и смеялись и веселились от души. Белла, как бывшая советская учительница, еще пыталась сначала возмутиться, но видя, что кроме них никто на это безобразие не реагирует, решила не вмешиваться, тем более, что муж ей строгим голосом напомнил, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут.
После пурима занятия в ульпане закончились. Юра и Рита перешли учиться на подготовительные курсы, а Беллу приняли на курсы для учителей англиского языка. Хотя «подруга» сообщила ей об этих курсах, когда прием уже закончился, в Хайфском отделении министерства образования пожалели ее и разрешили сдать экзамен индивидуально. Она прошла, правда, вместо Хайфы, которая была рядом ей пришлось ездить на двух автобусах на курсы для жителей Акко и Нагарии. Но она и за это была благодарна, так как без свидетельства об окончании этих курсов на работу в школу устроиться было невозможно. Министерство абсорбции платило ей стипендию, а также оплачивало дорогу и няню для Пашки, которая забирала его из садика и смотрела за ним несколько часов, пока она приезжала после курсов домой.
Саша довольно быстро нашел себе работу. Хотя у него был диплом инженера, он устроился рабочим на завод «Тромасбест», где собирали «караваны», то есть домики из асбестовых панелей для олимов, которые не нашли себе съемных квартир. Конечно, он надеялся, что эта работа будет для него временной, а как только он достаточно выучит иврит, то сможет искать работу по специальности. Вообще «работа по специальности» считалась среди русских мерилом успеха. Как только кто-то объявлял, что нашел работу, его сразу спрашивали по специальности или нет. Если оказывалось, что по специальности, такому человеку все завидовали и считали, что он уже «устроенный».
Но специальности бывают разные. Саше, например, твердили, что быть инженером без знания английского и компьютера невозможно, поэтому он стал усиленно заниматься английским с собственной женой и записался на компьютерные курсы. На Украине, откуда они приехали, компьютеров не было, и лично он видел это чудо науки и техники только один раз в жизни и то издалека. Поэтому он очень обрадовался, когда увидел объявление, что открываются двухнедельные русскоязычные компьютерные курсы. Бедный Саша и понятия не имел, что существуют разные программы для разных специальностей, и что за две недели толком ничего не выучишь. Так и получилось. Он доверчиво уплатил двести шекелей и добросовестно ездил на эти курсы, спешно организованные какими-то шустрыми молодыми людьми даже с виду очень похожих на аферистов. Две недели он под диктовку строил какие-то загадочные директории в DOSe, и изучал программы «Эйнштейн», предназначенную для редактирования текстов, и «Лотос» для бухгалтерии, но так и не понял, как они смогут ему понадобиться в профессии инженера-наладчика текстильного оборудования. К концу занятий у него сложилось впечатление, что их преподаватель тоже не очень разбирается в том, что преподает. Уроки он вел очень медленно, запинался на каждом слове, диктовал им с трудом, вычитывая что-то в каких-то листках, не отвечал на вопросы, а наоборот, очень часто задавал вопросы им.
— Как вы считаете, что мы должны делать дальше? Подумайте, — говорил он примерно раз двадцать за урок и замолкал надолго, как будто бы они, видевшие компьютер первый раз в жизни, действительно могли до чего-то додуматься. На самом деле, как они уже давно догадались, он просто использовал это время, чтобы найти нужный листок, а найдя продолжал также монотонно диктовать ничего не объясняя. Кстати, вполне может быть, что он продолжал им диктовать даже и из ненужного листа, так как все равно они так ничего и не понимали и даже утратили всякую надежду понять. Короче, эти курсы вызвали у Саши только стойкое убеждение в полной бесполезности компьютеров.
В конце концов, собрав совет четырех, они дружно отвергли компьютеры и решили налечь на иврит, так как это уж точно было необходимо. Но тут они обнаружили, что иврит кроме как на занятиях они почти не используют, так как намертво заперты в русском гетто. Действительно, соседи израильтяне с ними не общались. Более того, если первое время они разговаривали приветливо, задавали одни и те же глупые вопросы о еде, то теперь эта приветливость сменилась неприязнью или даже откровенной враждебностью. Вначале они недоумевали, но потом поняли, в чем дело. Местные любили их бедными. Когда они приехали, у них ничего не было, и соседи охотно тащили им все, что все равно собирались выбросить. Так Юре и Рите один сосед ни с того ни с сего принес огромный шкаф, и, не спрашивая, затащил в квартиру. Хорошо, что он был разобранный, и они с Сашиной помощью потом несколько ночей по частям вытаскивали его на свалку, причем на отдаленную и потихоньку, чтобы сосед не услышал и не обиделся. Другой принес люстру и стал требовать, чтобы они ее немедленно повесили. Сколько Юра и Рита не пытались объяснить ему, что они не могут и не хотят менять люстры в съемной квартире, он ничего не хотел слышать, тыкал им в лицо этой люстрой и кричал — Это же совсем новая люстра. Посмотрите, какое качество. Она у меня тридцать лет провисела и нигде даже не потрескалась.
Кричал он не потому, что сердился, а потому что израильтяне, оказывается, так разговаривают. Первое время, когда они слышали на улице душераздирающие крики, то пугались насмерть и выбегали. Они были уверены, что это кого-то убивают, потому что так кричать можно было только в смертных муках. Но оказывалось, что это просто какая-нибудь мамаша делала легкое замечание своему ребенку или два друга беседовали по душам. Вообще, кричать здесь любили. Например, иногда посреди ночи под окнами раздавался крик или рев. Какой-нибудь припозднившийся прохожий хотел побеседовать со своим другом, проживающим на верхнем этаже. Поэтому он ничтоже сумняшеся становился под окнами и начинал громко выкликать того по имени. Через пять минут просыпался весь дом, через десять вся улица, но приятель или продолжал спать, или его не было дома, а, может быть, он здесь и не жил вообще. Но, по-видимому, коренные израильтяне отличались невероятным упорством, и призывы могли продолжаться полчаса или больше. За это время этот человек вполне мог подняться в нужную ему квартиру, но он этого не делал, а продолжал кричать с упрямством, граничащим с полным идиотизмом.
— Это все у вас происходит, потому что вы живете в марокканском районе, — как-то сказала им Марианна. — У нас такого нет.
И вот тогда они узнали, что, оказывается, евреи тоже делятся на группы. Выходцы из Европы и Америки называются «ашкеназийцами» и считаются чуть ли не аристократами. Среди них много людей с высшим образованием или просто богатых, и именно их дети составляют большинство студентов в университетах и специалистов с высшим образованием. Те же евреи, чьи предки оставались на Ближнем Востоке и проживали в арабских странах до репатриации в Израиль, называются «марокканцами». Они, в основном, и живут в таких бедных районах, а самые успешные из них торгуют фалафелями и шуармой, так как ума у них на то, чтобы учиться не хватает. Сказалось, по-видимому, то, что им не нужно было изворачиваться и приспосабливаться как европейским евреям, так как их и здесь неплохо кормили.
Так вот, когда приехали «русские» и поселились в непрестижных районах, «марокканцы» приняли их спокойно, даже чувствовали свое превосходство, так как у них все-таки уже было хоть что-то за спиной, например, квартиры, пусть и не очень хорошие. Но русские не стали надолго задерживаться в их районах. Едва закончив ульпан, они хватались за любую работу, трудились с утра до ночи на уборках и дежурствах, но покупали квартиры в хороших районах и отправляли своих детей учиться. Яблоком раздора стали еще и автомобили, которые «олимам» продавали без пошлин, то есть на сорок процентов дешевле, чем местным. Этого уже даже и «румыны» и «поляки» не могли простить. И пошли разговоры о русских проститутках и алкоголиках, и о дипломах, купленных за сало. Одна соседка, выспросив у Беллы, что она вышла замуж за Сашу без равина и хупы, просто заполнив документы в какой-то неизвестной ей конторе под названием ЗАГС, даже объявила ей, что она вовсе и не замужем, а просто сожительствует с отцом своего ребенка, и он ей не муж, а «хавер», то есть любовник.
— Вот и хорошо, — сказал Саша, когда Белла сообщила ему эту новость. — Я всю жизнь хотел иметь любовницу, и наконец, она у меня есть.
Но хуже всех приходилось Пашке. В садике местные дети, постоянно слышавшие от родителей, что «русские» плохие, просто лупили его, а воспитательница делала вид, что не замечает этого.
— Что вы хотите? — невозмутимо отвечала она Белле, когда та говорила ей об этом. — Это детские ссоры, и взрослые не должны вмешиваться в них. Дети сами разберутся, не стоит им мешать.
Один раз Белла пришла за Пашкой в садик и увидела, как какой-то местный мальчик ударил его, а когда Пашка дал ему сдачи, воспитательница схватила его за шиворот, вытащила в коридор и насильно усадила там сидеть одного под вешалкой. Белла, конечно, устроила ей скандал как смогла на иврите, но та оставалось все такой же невозмутимой и только твердила, что именно ее ребенок ведет себя плохо и срывает ей все занятия. Тогда Белла подскочила к мальчишке, который ударил Пашку, в свою очередь схватила его за шиворот и сказала ему, что убьет его, если он еще раз подойдет к Пашке. Тот заревел, воспитательница возмутилась, а на следующий день к Белле домой с криком прибежала мать мальчишки, которой воспитательница любезно сообщила, что Белла пыталась задушить ее ребенка прямо в садике на глазах у всех детей. Доведенная до отчаяния Белла, решила что терять ей нечего, и объявила той, что ее сын избивает Пашку, и она действительно убъет его за это, даже если ей придется сесть в тюрьму. Услышав такое, любящая мамаша задумалась и сказала, что поговорит с сыном, чтобы он Пашку больше не трогал. По-видимому, она решила, что от русских можно ожидать всего, и они, очевидно, не только алкоголики и проститутки, но еще и убийцы.
Пришедший вечером и узнавший обо всем этом Саша, почесал в затылке и сказал, что знает, как решить этот вопрос. На улицах города он довольно часто видел детей, одетых в белое кимоно с поясами разных цветов, идущих или едущих на автобусе куда-то в одну сторону. На следующий же день, встретив одного такого мальчика, он спросил у него, каким видом единоборства он занимается и где. Тот ответил, что ходит на карате и объяснил, где это находится. Пашку отвели в спортивный зал и поговорили с тренером. Тот сначала не хотел его принимать, так как набирал детей только с семи лет, а Пашке было пять, но так как лишний ученик означал лишние деньги, он в конце концов согласился, поставив только условие, что если тот будет плакать на занятиях, его заберут. Пашка, пришедший в сильное восхищение при виде большого количества мальчиков и девочек, одетых в настоящие кимоно и совершающих странные движения руками и ногами под странно же звучащие команды, тут же поклялся, что никогда не будет плакать вообще и стал каратистом. У этого же тренера ему купили форму с пока еще белым поясом, одели в нее, и он пошел на первую в своей жизни тренировку. Саша объяснил ему, что, если он будет хорошо тренироваться, то сможет давать сдачи драчунам, и тот стал стараться изо всех сил и в спортзале и дома, повторяя все каты с Сашей. Через несколько месяцев домашних тренировок Саша объявил, что теперь может и сам дать по морде кому угодно, а еще через месяц Беллу вызвала в садик воспитательница, так как Пашка разбил в кровь нос тому самому Рои, который совсем еще недавно лупил его.
— А что вы хотите? — едва скрывая торжество, сказала Белла воспитательнице. — Это детские ссоры, и я не могу в них вмешиваться. Дети сами разберутся.
— Но ты все-таки скажи ему, что драться нехорошо, и что он не должен по крайней мере так сильно бить других мальчиков, — так и не узнав собственных слов в этом повторе, настаивала воспитательница.
— Хорошо, — кротко согласилась Белла, и повернувшись к Пашке сказала по-русски. — Ты все правильно сделал. На оскорбления нужно отвечать боксом. Так учил мой любимый русский писатель Александр Грин, и неважно, что тебе будет говорить воспитательница, я всегда буду на твоей стороне и не дам тебя в обиду. Я горжусь тобой, сын.
— Вот и хорошо, вот и правильно, — кивнула головой не понимавшая ни слова по-русски воспитательница. — Я надеюсь, что он все понял.
— Я тоже надеюсь, — сказала Белла и увела Пашку домой, где они вечером вместе с Сашей, Юрой и Ритой отпраздновали Пашкину первую боевую победу. Кстати, с этого дня этот же самый Рои стал Пашкиным лучшим другом, и теперь, когда они в саду строились в пары, чтобы идти куда-нибудь, у Пашки стало одной проблемой меньше. Вместо того, чтобы одиноко плестись сзади, так как никто не хотел становиться рядом с ним, он теперь гордо вышагивал вместе с Рои и еще парочкой самых хулиганистых детей во всем детском садике.
В конце марта в Израиле объявился Вовка. Конечно, Рита и Юра выполнили свое обещание и послали вызовы ему и еще тридцати знакомым и незнакомым им людям. Они ожидали получить от Вовки письмо или по крайнеу мере звонок, хоть с какой-нибудь благодарностью или просто с извещением, что он получил вызов, но ничего такого не было. Через месяца полтора они перестали ждать от него вестей. К тому времени они знали от мамы и бабушки, что Вовка получил их вызов и усиленно готовится к отъезду. Так как он молчал, то они решили, что он едет совсем не в Израиль, а если и в Израиль, то не к ним. И вдруг он им позвонил, и не откуда-нибудь, а из Хайфы. На вопрос, почему он им не сообщил, по крайней мере, о своем приезде, он загадочно сказал, что на это есть причины, и он им объянит все при личной встрече.
На следующий день они поехали в Хайфу встретиться с Вовкой. Он ждал их на улице Елаг, примыкавшей к базару. Был поздний вечер, базар уже был закрыт, и Вовка повел их какими-то закоулками мимо подозрительно выглядевших наполовину заселеных, наполовину пустых домов в свое жилище. Конечно, от Вовки можно было ожидать любого сумасбродства, но когда он привел их к себе, они были поражены. Дом стоял с другой стороны базара в каком-то тупике, и Вовка снимал там подвал. То есть, это был не совсем подвал, но к дверям его квартиры, которая была расположена на первом этаже, шли ступеньки вниз, и в самой квартире было еще несколько ступенек вниз.
Само помещение представляло собой одну очень большую и совершенно пустую комнату, где передняя часть была отведена под кухню. Потом шли несколько ступенек вверх, и в противоположной стене была еще одна дверь, ведущая, по-видимому, в душ или туалет. У боковой стены сиротливо стоял старый диван, возле него на вбитых в стенку гвоздях висела одежда. На кухне стоял старый стол с несколькими разваливающимися табуретками и на окне таганок. Это было все.
— Вовка, — не выдержала Рита. — ну, что это за квартира? Ты что не мог найти что-нибудь поприличнее?
— Вот еще, — беззаботно махнул рукой их друг. — Какая мне разница где ночевать. Зато я плачу за нее копейки. Вот сколько вы платите за свою? Триста в месяц? А я плачу семьдесят.
— Но ведь здесь же страшно жить. Тут же дом наполовину разрушенный и район ужасный.
— А, плевать. Я все равно не собираюсь здесь долго задерживаться, вы же знаете.
— Ну, хорошо, предположим. А почему ты нам не сообщил, что приезжаешь? И не писал совсем, и не звонил ни разу. Мы же вроде друзьями были, — с обидой сказал Юра.
— Так мы и сейчас друзья, и поэтому я вам и не звонил и не писал.
Я же о вас забочусь.
— Как это?
Поделиться книгой: