Помоги проекту - поделись книгой:
— Ну, я же собираюсь замутить здесь что-нибудь, чтобы денежки заработать, а потом сразу свалю в Америку к отцу. А вы же здесь останетесь. Если будут знать, что мы друзья, вас же здесь начнут таскать. А так все будет шито-крыто.
— Господи, Вовка, а что ты собираешься замутить? Тебя же посадят, — испугались они.
— Да, бросьте вы. Я знаю, что делаю.
— Ну, и что ты собираешься замутить?
— Здрасьте, это же так сразу не делается. Вот, поживу немного, осмотрюсь, увижу, что люди делают, может, выйду на кого-то нужного. А там и решу. В общем я пока еще думаю.
— А в ульпан ты собираешься ходить?
— Да, пойду с той недели. Пока все равно делать нечего, а как решу что-нибудь начать, тогда брошу. Я узнавал, деньги все равно полгода дают, ходишь ты в ульпан или нет. А иврит мне не нужен, вы же знаете.
— Слушай, — подумав, сказал Юра. — Если деньги на жизнь все равно тебе дают, ты можешь пока устроиться на работу. За эти полгода отложишь всю зарплату, вот и будут деньги.
— Сколько же я заработаю? По-твоему это будут деньги? Вот послушайте, что я вам скажу. Тот, кто работает, никогда не разбогатеет. Чтобы разбогатеть, нужно думать.
И очень довольный высказанным перлом житейской мудрости, Вовка тут же стал приводить им примеры всех удачных афер, о которых когда-либо слышал. Поняв, что его не переубедишь, Рита и Юра перестали его отговаривать и только взяли с него слово, что он хоть изредка будет им звонить, чтобы они знали, что он все еще живой и на свободе.
По дороге домой они осуждали Вовкину глупость и говорили о своих планах на будущее. При этом они даже невольно испытывали гордость, вот они молодцы, хорошие дети, так как все делают правильно. Белле и Саше они решили ничего не рассказывать о Вовкиных планах, так как боялись, что те станут их осуждать за то, что у них друзья мошеники.
В конце концов, Вовка скоро уедет, а будет ли он действительно что-то мутить, еще неизвестно. Одно дело говорить, другое делать, тем более что-то противозаконное в чужой все-таки пока еще для них стране. Нет, они пойдут другим путем. Выучатся, будут работать, получать достойную зарплату. Немного их смущало то, с какой уверенностью Вовка сказал, что тот кто работает, не разбогатеет. Уж очень это перекликалось с известной поговоркой, что от трудов праведных, не наживешь палат каменных. Хорошо было бы узнать, какая здесь зарплата у инженера, например, но это было невозможно. Оказалось, что в Израиле почему-то спрашивать о зарплате считалось верхом неприличия, и здесь никто и никогда не отвечал на такие вопросы. Это они узнали от Саши, когда он пошел работать. Получали деньги здесь не на работе, а прямо в банк на свой счет. В ведомости, как там дома, не расписывались. Вместо этого каждому один раз в месяц вручали в запечатанном конверте расчетный лист «тлюш маскорет», который являлся очень важным документом и который следовало сохранять чуть ли не всю жизнь. Подражая израильтянам, русские тоже очень быстро научились прятать свои «тлюши», а если и говорили о своей зарплате, то врали напропалую. Каждому хотелось показать, что вот его ценят гораздо больше, чем других.
Вообще, от Саши они узнали очень много интересного о работе в Израиле. Во-первых, хозяин оплачивал работникам проезд до работы или предоставлял подвозку. Во-вторых, все они в обязательном порядке были застрахованы, и если что-нибудь случалось на работе или по дороге на работу или домой, работникам полагалась компенсация. И наконец, самое удивительное, на работе их кормили, и кормили хорошо. Так, часов в одиннадцать у них был перерыв на кофе и булочки, вернее круассоны (хозяйские). Кстати, только здесь они и узнали, что это такое, как впрочем и пицца и кофе капучино. В час дня им давали настоящий обед. В запечатанных подносиках из фольги обычно было мясо или курица с пюре и салатами. Тем, кто оставались работать сверхурочно, а Саша всегда оставался, в пять часов давали питу, в которую был вложен индюшиный шницель опять-таки с салатами. Что еще их поразило, это то, что в каждой конторе обязательно была кухня, где всегда были чай, кофе, сахар и молоко, хозяйские, конечно.
Кстати, с едой у Саши на работе как-то произошел смешной случай. Рабочими у них на заводе были только «русские» и арабы. В тот день им на обед как всегда дали курицу. Все поели, и буквально через несколько минут арабам стало плохо. Курица оказалась несвежей, многих арабов начало тошнить и хозяину пришлось отправить их в больницу. Из русских, евших тех же самых кур, не пострадал никто. Все они чувствовали себя прекрасно и готовы были есть еще, если бы только дали.
— Вы представляете, — говорил потом Саша смеясь дома, — какую закалку имеют наши желудки после советских продуктов, нас теперь никакая отрава не берет. Не то что нежные желудки арабов, выросших на первосортных израильских харчах.
Кстати, здесь в Израиле они тоже первосортные продукты не покупали. Это было им не по карману, и обычно в супере они выбирали то, что продавалось два по цене одного, или вообще что-нибудь из отдела три за десять шекелей, а это обычно были продукты, срок годности которых подходил к концу, но им это действительно не вредило.
Однако, оказалось, что их подстерегала другая опасность. При жарком израильском климате организм быстро обезвоживался и, если у человека были когда-нибудь проблемы с почками, здесь они проявлялись вовсю.
Первой жертвой почечнокаменной болезни стала Белла. Никто не знал, да и она сама уже почти не помнила, что в детстве у нее было что-то с почками, и она даже несколько лет была вынуждена сидеть на молочной диете. Потом все прошло, все забыли об этом и вдруг однажды утром, едва приехав на занятия, она почувствовала себя плохо. Сначала у нее появились сильные боли в пояснице и внизу живота с правой стороны. Если бы ей не вырезали аппендицит в ранней юности, она бы подумала, что это он и есть, потому что потом появилась все усиливающаяся тошнота. Поняв, что если она еще хоть немного помедлит, то не доедет до дома, она отпросилась с занятий и помчалась домой. По дороге у нее, правда еще хватило сил зайти в сад за Пашкой, но как только они дошли домой, ее скрутили такие боли и тошнота, что она упала на диван и не смогла уже подняться. Время от времени у нее начиналась сильная рвота и перепуганный и сразу повзрослевший сын приносил ей тазик и плача смотрел на ее муки, не зная что делать. Никого из русских соседей дома не было, а с израильтянами они не общались и обратиться за помощью было некуда.
Наконец, в четыре часа пришла с занятий ничего не подозревающая Рита. Пашка, которого вконец измученная Белла каждые десять минут посылала вниз проверить не вернулись ли их друзья, постучал к ней через пять минут. Открыв дверь и увидев его несчастное зареванное лицо, Рита сама здорово испугалась.
— Маме плохо, она, наверное, умирает, — сказал Пашка и сразу же заплакал.
Примчавшись наверх, Рита увидела Беллу, лежащую на диване в таком состоянии, что и сама подумала, что та доживает уже последние минуты. Не долго думая, она бросилась стучать в соседнюю квартиру к тем самым марокканцам, которые их не любили, и которых они сами терпеть не могли.
— Белле плохо, нужно скорее вызвать скорую помощь, — чуть не плача закричала она по-русски, когда соседка открыла дверь. С перепугу она не могла вспомнить ни единого слова на иврите.
Но женщина ее поняла. Она зашла в квартиру, увидела стонущую на диване Белу и сказала.
— Царих амбуланс. Ахшав ани экра.
И побежала к телефону.
Потом она отправила Риту во двор встречать врача, а сама дала Белле болеутоляющее лекарство и поставила греть воду, чтобы наполнить принесенную ею же грелку. Как всякий человек, проживший в Израиле много лет, она сразу поняла, что с Беллой и попыталась объяснить ей, что первое, что нужно сделать в таких случаях, это принять болеутоляющее и поставить грелку на поясницу. Но Белле уже было так плохо, что она даже и по-русски ничего бы не поняла, не то, что на иврите.
Когда прибыла машина скорой помощи, Рита кинулась ей навстречу, ожидая увидеть врача. Но оттуда вышли только два совсем молодых парня, и к ним еще присоединился шофер. Никто из этих троих не был похож на врача, но Рите ничего не оставалось, как только повести их наверх. Когда они вошли, у Беллы как раз снова начался приступ рвоты. Поглядев на нее и поцокав языками, они быстро принесли носилки, подняли Беллу, уложили на них и ловко понесли вниз. Рита и Пашка побежали за ними. Выйдя из подъезда парни что-то сделали с носилками и у тех вдруг откуда-то выросли ноги с колесиками, и дальше они покатили их по двору. Возле машины эти ноги волшебным образом исчезли, наверно как-то сложились, и Беллу занесли вовнутрь. Санитары жестом показали Рите, что она может поехать с ними в больницу, но Белла с трудом проговорила — Не надо со мной, останься с Пашкой, спокой его.
Действительно, бедный Пашка рыдал не переставая. Рита обняла его и повела к себе. «Марокканка» шла за ними и успокаивающе что-то говорила, из чего Рита понимала только два слова «игийе беседер», то есть «все будет хорошо. Потом та погладила Пашку по голове и улыбнулась ему. А еще пошла к себе на третий этаж и вернулась с большим куском домашнего торта, который поставила перед ними и стала уговаривать их покушать. Рита благодарила ее, а про себя удивлялась. Они ведь несколько раз ссорились перед этим. Соседка обвиняла их совершенно безосновательно, что они выбрасывают мусор из окон на улицу, что Пашка специально сильно топает, когда идет по лестнице, и ее дети орали им вслед русские ругательства, которым их кто-то научил. А сейчас она так помогла им, вызвала скорую помощь, принесла пирог, чтобы утешить Пашку. Тогда Риту это очень удивило, но еще через несколько месяцев жизни в Израиле она поняла, что вот израильтяне такие. Они будт делать тебе пакости, ругать тебя, но если что-нибудь случится, прибегут на помощь, потому что все-таки здесь все свои люди, евреи как-никак.
В десять часов пришел со своей сверхурочной работы Саша, и прежде, чем Рита успела что-нибудь ему сказать, Пашка выскочил вперед и объявил, что мама в больнице и, наверное, там умирает и сколько потом Юра и Рита не пытались успокоить его, он рвался поехать немедленно в этот самый «Рамбам». Это название больницы санитары, забравшие Беллу, написали на бумаге Рите перед тем, как уехали. На шум, который они устроили на лестнице, снова вышла соседка и объяснила Саше, что это у Беллы всего лишь сдвинулись камни в почках, и от этого никто не умирает, по крайней мере, в Израиле. Она же и объяснила ему, как добраться до этой больницы завтра днем.
Они решили, что завтра поедут в больницу все вместе. Памятуя, что в советских больницах пускали навещать больных только в строго отведенное время с пяти до семи, решили поехать во второй половине дня. Оказалось, что их 63-й автобус, которым они ездили в Хайфу, идет прямо к больнице. Соседка им сказала, что больницу они не проедут, потому что она такая большая, что ее будет видно издалека. Но больница оказалась не просто большой, она оказалась огромной. Огромным было центральное здание, огромной была и территория, на которой было полно еще и отдельных корпусов. Им показалось, что Беллу они никогда не найдут, было даже непонятно, кого можно спросить о ней, но первый же встреченный ими человек в белых брюках и куртке, здесь медики халаты не носили, показал им окошко с надписью «справочное бюро», и там им точно сказали, в каком корпусе лежит их больная и даже объяснили, как туда пройти.
В поисках нужного им корпуса, они сначала заблудились, и, попав в родильный дом, вход туда почему-то был свободный, увидели в коридоре смешную и трогательную картину. На длинной двухъярусной каталке в два этажа лежали новорожденные. Няня или санитарка, которая развозила их по палатам, очевидно, к мамам на кормление, куда-то отлучилась, и оставила их одних. Один из младенцев захныкал, и какой-то проходивший мимо мужчина, остановился и стал делать ему козу, одновременно чмокая губами. Самое удивительное, что новорожденный действительно перестал хныкать и вытаращил на мужика явно удивленные глаза.
Поняв, куда они попали, ребята испугались и понимая, что сейчас их выгонят, быстро вышли сами, не дожидаясь скандала. Еще немного побродив, они все-таки нашли нужное им здание и поднялись на четвертый этаж в терапию. Дальше начались еще более удивительные вещи.
Во-первых, когда они подошли к стеклянной двери, ведущей в отделение, она вдруг сама гостеприимно раздвинулась, как будто приглашая их войти. Спросить, можно ли сейчас навестить больную, было некого, и они робко вошли, ожидая гневного окрика от первой же встречной санитарки или медсестры. Но у входа никого не было. Мало того прямо напротив двери, они увидели холл со столами и стульями. Очевидно, это была столовая и за столами сидели люди, как больные в пижамах, так и здоровые в пальто и куртках. Налево был пост медсестер, и они действительно сидели там, разговаривали, что-то записывали, и ни на кого не обращали внимания.
— Наверное, у них посещения разрешены с трех или четырех, — решил Саша. — Но только как же нам вызвать Беллу. Может, спрсить у медсестер?
Но в это время, громко разговаривая и смеясь в дверь ввалилась огромная компания и двинулась по коридору вглубь отделения, выискивая нужную им палату. Медсестры даже не подняли головы. Все еще не веря, что их не остановят, ребята потихоньку двинулись за народом и таки беспрепятственно дошли до Беллиной палаты. В палате было полно народу, то есть больных там действительно было всего шесть, но возле них сидели, стояли, а то и лежали вместе с ними на кроватях по пять — шесть посетителей. Каждая кровать была высоко вверху окружена полукруглым карнизом с плотной непрозрачной занавеской от потолка и почти до самого пола. Над изголовьем кровати висела обязательная лампа. То есть каждый больной мог закрыть занавеску, включить свою лампу и полностью отделиться от остальной палаты.
— Ну да, — сказала им Белла после того, как они все перецеловали ее и задали дежурные вопросы о самочувствии, — здесь уважают «прайвеси», то есть твое право на что-то личное. Когда утром приходят врачи во время обхода, или когда приходят медсестры что-нибудь делать, они подойдя к пациенту прежде всего задергивают эту штору, и другие ничего не видят и не слышат. Это тебе не у нас там. Перед самым моим отъездом у нас в школе всех учителей заставили пойти на медосмотр. Так нам велели идти поточным методом даже у гинеколога: пока одна одевается после осмотра, другую уже на кресле смотрит врач, третья в это время раздевается, а четвертую медсестра спрашивает, сколько лет она живет половой жизнью, сколько раз рожала, сколько сделала абортов и живет ли она с кем-нибудь сейчас. И никаких занавесок или ширм, даже перед креслом. И попробуй только заикнуться, что ты не хочешь при всех выкладывать все о твоей интимной жизни. Ты что, на раз обругают, скажут чего ты сюда пришла, выпендриваешься тут.
— Правильно, — подхватил Саша, повеселевший от того, что видит свою жену живой и даже в относительно неплохом состоянии. — Какие могут быть секреты от коллектива.
— И не только от коллектива. Знаете, сразу после Пашки я подзалетела и мне пришлось пойти на аборт. Так они перед гинекологическим креслом расставили четырнадцатилетних-пятнадцатилетних детей, студентов медицинского училища, и те смотрели на бедных женщин во время аборта, причем стояли напротив и совсем близко. А одеты они были в длинные белые халаты, на головах натянуты белые шапочки, а все лицо кроме глаз закрыто медицинской маской. Даже не поймешь, где мальчики, а где девочки. А у меня половина учеников после восьмого класса пошли в это училище, представляете? Я говорю врачу и медсестре, я не могу так, когда они смотрят, ведь это же возможно, мои ученики, я же не могу быть перед ними в такой позе. Знаете, я там даже плакала, но ничего не помогло. Не хотите, идите домой, что вы строите из себя. У нас ни для кого никаких привиллегий нет. Пришлось пойти, я до сих пор об этом с ужасом вспоминаю.
— Ладно, ладно, все это уже давно прошло, — начала успокаивать ее Рита, так как Белла действительно вся вспыхнула и покраснела. — Лучше скажи, что тебе здесь делают.
— Ну вот, видите, капельницу поставили вчера ночью и все время что-то капают без перерыва.
— Это у них главное лечение, — сказала девочка-солдатка, сидевшая на соседней кровати. — Во-первых, капельница, а во-вторых пить побольше. Голова болит — «тишти гарбе», живот болит — «тишти гарбе». Нога болит — «гам тишти гарбе».
— Так ты что вообще с кровати на встаешь? — всполошился Саша. — А тебе еду хоть приносят, а то мы тебе только фрукты принесли, не знали, что тебе можно.
— Да встаю я с кровати и в столовую хожу, и в туалет.
— А как же капельница, ее отключают?
— Ничего не отключают, она на колесиках и ездит со мной. Видите здесь коридоры и двери в палату специально такие широкие, и туалеты большие, чтобы с капельницей можно было всюду пройти. А приносить мне ничего не надо, здесь еды очень много дают.
— Ну, знаешь больничная еда, — состроила гримасу Рита. — Тебе бульон можно? Я завтра утром приеду привезу тебе. Утром, наверное, не пускают, но передачи можно приносить?
— Да какие передачи, здесь круглые сутки можно приходить, можно даже ночевать здесь, если хотите. Никто ничего не говорит.
— Ну да?
— А вот представьте себе. Вчера меня сюда привезли поздно, часов в девять вечера…
— А до этого где ты была?
— В приемном покое. У них приемный покой огромный, и там стоят такие же кровати как здесь тоже с занавесками и полно больных лежат, ждут пока к ним кто-нибудь подойдет. Меня когда привезли в больницу, я хотела встать и сама выйти из машины, но оказывется так нельзя. Меня эти ребята-санитары так и перевезли на этих носилках или каталке, не знаю, как у них это считается, и переложили там на кровать. Представляешь, я лежу там как дура, никто ко мне не подходит. Я позвала одну сестру, сказала, что меня тошнит, так она мне сунула в руки пакет и снова убежала. Правда, потом снова прибежала, дала таблетку от тошноты. И вообще, там все все время бегают, бегают, то кого-то привозят, то увозят, в одном углу кто-то кричит, в другом кто-то стонет, в общем какой-то сумасшедший дом. Потом, видно, моя очередь подошла и тут сразу все ко мне прибежали, померяли температуру, давление, взяли анализ крови и прочие анализы, сделали элктрокардиограмму, все на месте. Потом на рентген почек повезли. Встать и самой пойти нельзя. Возлегаешь на каталке как царица какая-нибудь, а бедный парень, санитар, тащит тебя по коридорам, стыдно просто. После рентгена я еще полчаса лежала в коридоре, пока он за мной пришел и привез назад. Потом я снова долго лежала, они ждали ответов на анализы и сказали, что вызвали ко мне уролога и нужно его подождать. Кушать, между прочим, дали прямо там. У меня к тому времени тошнота прошла, так что я все поела. Потом пришел врач, посмотрел анализы и сказал, что у меня камни в почках и мне нужно полежать в больнице несколько дней, и меня опять же на каталке повезли сюда. В общем, я разъезжала целый день. И знаете, когда меня положили в палату, то опять заново все анализы сделали и все измерили, и поставили эту капельницу. А еще я позже заглянула в комнату медсестер, а там нет ни кресел, ни диванов, только стулья. То есть они ночью действительно дежурят, а не спят. И на звонки из палат, вот видите у меня тоже здесь есть звонок, так вот они на звонки приходят, представляете.
— Ну, вообще-то, это так и положено, чтобы медсестры или санитарки приходили на звонки, — неуверенно сказала Рита.
— Положено-то положено, но ты когда-нибудь у нас в больницах такое видела? А у них, кстати, и санитарок нет. Вернее, есть, но они только убирают, а постель перестилают и моют лежачих больных сами медсестры, и при этом не ругают их и не злятся.
— А чего ж у них такой бардак в больнице, заходи куда хочешь, сиди сколько хочешь, и где хочешь?
— Ой, про бардак я вам сейчас самое смешное расскажу. Я вчера вечером тоже удивилась. Было уже девять часов, а в палате полно посетителей. Вон там в углу возле окна лежит пожилая женщина, видите, сколько у нее посетителей? Она, — Белла понизила голос, — арабка, а у них большие семьи, так вот вчера они все тоже были здесь. Она лежит, потому что у нее высокое давление, а они принесли ей несколько термосов с кофе, и все время его пьют, и она вместе с ними. И все время плачет, она проходила мимо меня, я спросила ее чего она плачет, думала, может, у нее случилось что-нибудь, она на иврите тоже говорит, а она мне отвечает, что плачет, потому что у нее давление не падает, все время высокое. Представляете, пьет кофе, не переставая, и плачет, что давление не падает. Умереть можно. И вся ее семья плачет вместе с ней. Мне вчера было так плохо, а у нее человек восемь сидело, и все одновременно разговаривают, уснуть невозможно. Ну, думаю, скоро же все-таки они уйдут, да где там, наоборот, еще и новые пришли. Знаете, мне уже просто интересно стало, думаю, посмотрю, до которого же часа, это будет продолжаться, наверное, в десять уйдут. Потом смотрю, уже половина одинадцатого, одиннадцать, а народ все прибывает и прибывает. И никому, кроме меня это не мешает. А все остальные больные, не поверите, в двеннадцать ночи, когда их посетители поуходили, сели играть в карты. И преспокойно играли до двух часов. Медсестры заходили, делали всякие процедуры, кому нужно, и даже слова им не сказали. Представляете, чтобы было, если бы это у нас там так?
— Вообще не представляем, — дружно и совершенно искренне ответили ей. — У нас бы там любая санитарка или медсестра так бы на них наорала или их вообще бы из больницы выгнали.
— Ну и правильно бы сделали, — сурово сказал Саша, как большой приверженец дисциплины. — Если вы больные, то лежите и болейте, а не играйте в карты.
— Да и не развлекайтесь. Лежите и думайте, что у вас болит, и сколько вам до смерти осталось, — рассердилась Белла. — А может, наоборот, люди отвлекутся от болезни и лучше себя чувствовать начнут. Ты думаешь у нас потому ничего не разрешали, что о больных заботились? Это просто отношение к людям там хамское было, вот и все. Вот я даже сегодня утром пример видела, — вспомнила она. — Я проходила по коридору, а там стояла старушка, русская, она держала в руках таблетку и чуть не плакала. Вышла медсестра, израильтянка, и старушка попросила меня перевести, что она не умеет глотать таблетки, дома ей кто-нибудь их разбивает. Я перевела кое-как, так медсестра побежала принесла ей йогурт, знаешь в магазинах тоже продается такой в пластиковых коробочках. Дала ей и говорит, чтобы она попробовала с йогуртом проглотить, так легче будет, а если не сможет, то она ей эту таблетку разобьет. А мимо проходила другая больная, тоже русская, здесь, кстати, русских полно, услышала и говорит с такой злостью, прямо чуть ли не с ненавистью к этой бедной старушке. «Я, между прочим, тоже врач. Я тридцать лет в больнице проработала. Так вот я бы тебе дала йогурт. Таблетки, она, видите ли, глотать не может. Ты у меня глотала бы как миленькая, и попробовала бы только пикнуть». Вот тебе и врачи оттуда.
— Знаешь, — задумчиво сказала Рита, — на самом деле все зависит от самого человека. Плохие и хорошие люди есть и там и тут.
— Между прочим, здесь им легче быть хорошими, — вмешался Юра, — у них здесь забот меньше. В магазинах все есть, зарплата большая, в больнице есть любые лекарства, вон приборов целая куча возле каждой кровати, все приспособлено, чтобы было удобно. А у нас там как было? Зарплата у врачей 120, у медсестер 80, а у санитарок шестьдесят. И ничерта нет. Я вон перед самым отъездом ходил зуб пломбировать к знакомому врачу, так он мне сказал, «У нас в поликлинике бормашины все старые, раздолбанные, хочешь, чтобы не было сильно больно достань себе лекарство, у нас даже новокаина нет». Мне Вовкина мать достала по большому блату какой-то лидокаин, это что-то получше. В общем, прихожу я туда с полным флакончиком, а хирург, который делал мне укол, как увидел, аж задрожал весь и говорит «Послушайте, вам же столько не надо. Давайте я вам сейчас укол сделаю, а вы остальное оставьте мне, пожалуйста, мне сейчас операцию человеку делать надо, а у нас ничего нет». Ну, я оставил ему, конечно, так он просто счастлив был. Минут пять меня благодарил и радовался, что теперь ему на целый день на все операции хватит.
— И вот что интересно, ребята, — вдруг удивленно прибавил он, — почему из всех стран на свете мы умудрились родиться чуть ли не в самой худшей, там, где ничего нет?
— Так ведь Родину не выбирают, — заржал Саша. — Знаете, есть такой анекдот. Два глиста, старый и молодой, просидели всю жизнь, пардон, в заднице у человека, и вдруг случайно выбрались наружу. А там солнышко светит, ветерок веет, птички поют, ну и все такое. Посмотрел молодой глист на все это и говорит:
— Смотри, папа, как здесь хорошо. А чего же это мы всю жизнь жили в заднице?
А старый глист ему сурово отвечает:
— Родину, сынок, не выбирают.
И Саша снова залилдся довольным смехом.
— Понятно, значит, мы всю жизнь просидели в заднице, — заключил Юра. — Ну, хорошо, что хоть теперь выбрались.
— Ну, хватит уже вам ерунду болтать, — вспохватилась, Рита. — Мы же так и не знаем, Белла, приносить тебе все-таки еду завтра или нет. Чем тебя здесь кормят?
— Да здесь много всего дают. На завтрак дали хлеб с маслом, яйцо, салат, творог со сметаной, такой же маленький йогурт, как я говорила, кусок пирога и яблоко. На обед опять салат из свежих огурцов и помидоров, суп, жаркое со здоровым куском курицы, опять кусок пирога, какой-то напиток запивать это все и апельсин. Мало, по-вашему? А еще эти коробочки с йогуртом и творогом целый день дают.
— Так, — задумчиво сказал Саша, — надо узнать, не можем ли мы все лечь в израильскую больницу, а то отдохнуть и поправиться бы не мешало.
— А тебя что, дома плохо кормят? — тут же возмутилась жена.
Однако начинающаяся семейная ссора тут же и стихла, потому что с Пашкой стало происходить что-то странное. Когда они вошли в палату он сразу же сел возле матери, уткнулся ей в плечо и ни разу не поднял головы. Думая, что он просто так сильно соскучился по ней, расстроганная Белла поцеловала его, обняла свободной рукой и, так как он сидел молча, перестала обращать на него внимание. И вдруг теперь она заметила, что он как-то странно потяжелел и всем телом навалился на нее. Решив, что он просто балуется, она легонько потрясла его, но он не прореагировал, а продолжал заваливаться на нее. Все еще не понимая, что с ним, Белла приподняла ему голову, и они увидели побелевшее лицо с синими губами и плотно зажмуренными глазами.
— Пашенька, — истерически вскрикнула Белла, — что с тобой? Саша, позови кого-нибудь, ему плохо.
В это время Пашка открыл глаза и показал слабой рукой на капельницу и иголку в сгибе Беллиной руки.
— Не могу смотреть на это, — с трудом сказал он, и снова закрыл глаза и уронил голову.
Не долго думая, Саша схватил его на руки и выбежал из палаты. Белла тоже попыталась вскочить и побежать за ними, но Юра ее вовремя остановил.
— Не ходи туда, он же не может видеть капельницу, ему опять плохо станет.
— Ой, так что же мне делать? — залилась слезами несчастная мать.
— Рита, побеги, посмотри, что там, — скомандовал единственный не потерявший голову Юра. — Потом придешь, скажешь.
Кивнув, Рита выбежала из палаты. Сашу с Пашкой она нашла аж возле лестницы. Саша купил ему пепси-колу в стоящем там автомате, и тот мгновенно пришел в себя и теперь очень довольный попивал ее, поглядывая на соседний автомат с шоколадками и конфетами. В палату он наотрез возвращаться отказался. Рита осталась с ним, а Саша пошел успокаивать жену. Посещение пришлось прервать, а на следующий день Саша поехал в больницу один. Пашка, конечно, скучал по маме, но страх перед капельницей оказался сильнее. К счастью, на третий день Беллу выписали, объяснили, что нужно делать, если снова будет приступ и отправили домой. Жизнь снова вернулась в обычную коллею. И даже соседи, убедившись, что у них уже все хорошо, снова стали к ним придираться и искать повод для ссоры.
Через три недели снова вдруг объявился Вовка. Он позвонил Рите и Юре и сообщил, что, наконец-то, «замутил». Правда особого энтузиазма и радости в его голосе не наблюдалось, из чего ребята сделали вывод, что что-то у него пошло не так. На расспросы он не ответил, а предложил им приехать и самим посмотреть на его «бизнес» и дал им адрес. Это оказалось в Хайфе на Адаре, и мучимые любопытством Юра и Рита сразу же решили поехать. Даже следуя Вовкиным указаниям, они довольно долго крутились по запутанным улицам этого оживленного торгового района, но, в конце концов, обнаружили явно сделанную от руки по трафарету вывеску «Мисрад коах адам», то есть, бюро по трудоустройству. Дом, в котором располагалось это бюро был обшарпанным и старым, и сама контора тоже выглядела подозрительно. Это была большая почти пустая комната, где стоял стол с разложенными на нем неизвестного назначения бумагами и несколькими толстыми тетрадями. Еще на столе стоял телефон, а за столом восседал Вовка.
— Ну и как? — чуть ли не с порога насмешливо поинтересовался Юра. — Бизнес идет? Люди приходят, деньги платят?
— Приходят, не волнуйся, — невозмутимо ответствовал новоиспеченный хозяин бизнеса. — Приходят, сидят, морочат голову, это сколько угодно, но когда доходит до денег, вот тут начинаются проблемы. Они хоть и дураки все, но жадные. Вынуть деньги из кармана для них целая проблема.
— Подожди, — остановила его практичная Рита, — ты скажи, ты их правда на работу устраиваешь?
— Здрасьти, — отмахнулся Вовка. — Как это устраиваешь? Знаешь, какие уроды сюда приходят? Да кто ж их на работу возьмет.
— А за что ж ты тогда деньги с них берешь?
— Да за то, что я им предлагаю разные места работы, даю телефоны, а дальше пусть сами звонят и договариваются.
— А если их не возьмут?
— А это будет их проблема. Я же не могу хозяина заставить их взять. Я беру деньги за информацию, а, если они все придурки и даже иврита не знают, так кто их на работу возьмет.
— А ты им действительно даешь настоящие номера телефонов? Там действительно нужны работники?
— Да за кого ты меня принимаешь? — возмутился Вовка. — Вот, посмотри. Я каждую ночь сижу, записываю, где кто требуется.
— А где ты это берешь?
— В газетах вычитываю, где ж еще.
— Так они и сами же могут эти объявления в газете прочитать?
— Могут, конечно, но не читают, раз приходят сюда.
— Что-то я не вижу, чтобы кто-то сюда приходил, — скептически сказал Юра.
— Ничего, заходят несколько человек в день, — Вовка был по-прежнему невозмутим. — А ты бы хотел, чтобы сюда прямо толпа ломилась? Если бы было так, то и миллионером стать можно было бы запросто.
Вдруг дверь открылась и в комнату действительно вошли два парня. Юра и Рита обрадовались, думая, что у Вовки, наконец, появились клиенты, но оказалось, что это просто его какие-то приятели. Парни поздоровались с ним за руку и сходу начали жаловаться, что не смогли пройти тест с их новой машиной.
— Вот, видите, — Вовка с гордостью показал Юре и Рите на парней. — Люди только приехали, а уже свое дело начали. Учитесь.
Поделиться книгой: