Помоги проекту - поделись книгой:
После сотого удара Сагида отталкивает бышкак, присаживается на приступочку, спиной стираясь на чиляк, и, еще не отдышавшись, разъясняет мне:
— Чиляк должен быть из березы. Через тридцать минут еще двести раз бить надо. Потом через тридцать — еще пятьдесят.
— И еще через десять — без счета, пока не охладится и пена не будет, как масло. А бышкак должен ходить не просто, а «восьмеркой»...
Нелегкая работа! И у башкир на протяжении всей их истории — только женская. Женщина — хранительница очага, женщина — хранительница семейной тайны кумыса....
— Помру — кто кумыс делать будет? Я у бабушки двадцать лет училась. А они, — небрежный кивок в сторону помощников, — чего доброго, липовый чиляк заведут, как в соседней деревне. Или вообще без кумыса останутся.
Действительно, кумыса не хватает. И не только в Уфе. Тысячи туристов наезжают в Башкирию с надеждой отведать этого загадочного для многих напитка, но увы! И моя собеседница очень точно определила основную причину дефицита.
Наш век — век ломки традиций. Не хотят молодые учиться по 20—30 лет, не желают терять у чиляка почти целые сутки — ведь в летнюю пору кобылиц доят по пять-шесть раз в день, а зимой мастер не у дел. Что же, «умирающая» профессия?
Нет. На смену опыту, интуиции и «легкой руке» к чиляку с кумысом приходит наука. Уходит в отставку пудовый бышкак — его заменяет легкая крестовина, приводимая в движение электричеством. Кислотность определяют не на вкус, не на глазок, а с помощью индикаторов. Гнилушки или можжевельник? Липовый или березовый чиляк? Весь опыт кумымысоделов сведен теперь к единой рецептуре, единым рекомендациям, выработанным учеными-коневодами, биохимиками, технологами.
Ученые задумались — нельзя ли и зимой, в пору кумысного голодания, когда невозможно добиться больших удоев, — нельзя ли и тогда производить кумыс?
— Можно запасать кумыс с лета, — утверждает профессор Сангин.
Запасать с лета? Но ведь через три дня кумыс перезревает, количество кислоты и алкоголя резко возрастает, настолько резко, что плотно забитая пробка вылетает из бутылки, и белое пенистое содержимое не удержать, не укротить.
— А почему бы не сохранять это «шампанское» в виде полуфабриката? — отвечает Иван Александрович вопросом на мой вопрос.
Он показывает беловатый порошок.
— Порошковое кобылье молоко. Период лабораторных исследований закончен. Передали в производство.
На Раевском маслозаводе я увидел первую в стране линию по производству этого порошка. В двенадцати километрах отсюда находится известный на всю страну кумысолечебный санаторий «Шафраново»; с появлением порошкового молока санаторий стал действовать круглый год. А в самом Шафранове расположен совхоз, где полностью механизирована кумысная ферма. Это уже не просто цех, а скорее небольшой завод. Кобыл здесь доят восемь раз в день, молока перерабатывают больше, чем на добром десятке сельских ферм, а мощности далеко не исчерпаны.
Кумыс с фермы совхоза «Шафраново» — яблоко раздора башкирских кумысоделов. Многие из них ругают шафрановокий кумыс. Не скрывая, что и не пробовали его. И не желая поехать, посмотреть, отведать. Они заранее убеждены, что кумысу, не выбитому руками, не проверенному обонянием живого человека, никогда не стать произведением искусства, то есть до высокого звания КУМЫС ему далеко. Бездушная техника или человеческие руки... Старый знакомый спор. Опор, рождающийся всюду, куда вторгается научно-технический прогресс. Но действительно — разве мало машинной продукции, которая хуже изделий ручной работы? А кумысу повезло. Тысячи экспертов, профессионалов и любителей, больных из санатория «Шафраново», местных жителей единодушно признают, что нынешний, «механизированный», — лучше. Именно не «ни в чем не уступает», а лучше.
Не без волнения взял я в руки «стакан раздора». Честное слово, кумыс здесь мягче, бархатистее, острота тоньше — весь он как-то «собраннее», гармоничнее многих, изготовленных по «кошевым секретам».
Наш век — век ломки традиций. Но кто сумеет убедить в этом тетушку Сагиду?!
...Я продрог и промок. Но размеренный ритм легенды завораживает — не хочется подниматься с дерева, склонившегося к озеру и служащего нам скамейкой, не хочется пускаться в обратный путь по пропитанному водой лесу.
— И все-таки Акбузат вышел на волю, — говорит Зиннат. — И верно служил Хаубану, правнуку Урал-батыра. Старики говорят, с его помощью победил Хаубан злых ханов и дивов, да и самого батшу Шульгена. И лишь с тех пор, как увидели люди Акбузата, поняли они, что такое настоящий конь:
Мы долго молчим и, бросив в озеро по монетке, чтобы когда-нибудь, согласно примете, вернуться сюда, отправляемся восвояси. Мох пружинит под нашими сапогами, следы сразу заполняются водой.
— А про тарпанов, что превратились в башкирских лошадей, что еще говорят старики?
Мой спутник останавливается, вздыхает:
— Эта история немного печальнее. Там тоже был свой батыр. Он женился на дочери подводного царя. Дал ему царь в приданое много окота: тарпанов, овец, верблюдов, коров, буйволов, коз — от этого стада и пошел весь окот на земле. Но не должен был батыр оборачиваться, пока не уйдет от озера так далеко, что все животные успеют выйти на сушу. А батыр, услышав ржание тарпанов, не выдержал, обернулся — и те, что шли по воде, провалились обратно в омут... С этой самой тропы обернулся, отсюда примерно.
Мы невольно оглядываемся. Озера уже не видно, оно скрыто за прибрежными зарослями, мох истоптан нами, трава полегла под ветром — будто прародители нынешних отар и табунов только что прошли по земле впервые.
— Если они ушли под воду, то как же у людей потом появились?
— В том-то и дело! Какой скот есть у нас — это только половина, которая успела выйти сюда, на лужайку. А были там совсем диковинные звери, о них мы только мечтать можем. Были лошади, как слоны, большие — на мясо, были покрытые шерстью и мехом — такие зимой доятся лучше, чем летом. Много чего было... Да людям никогда! уж их не увидеть.
Так вот о чем мечтали башкиры! Мне очень захотелось вернуться к Сагиде, напомнить ей эту легенду. Кажется, сейчас мне бы удалось уговорить ее съездить в «Шафраново»...
Борис Воробьев. Прямой наводкой
В штабном блиндаже Фролова ожидали трое: командир дивизии полковник Игнатьев, комиссар Сердюк и начальник штаба подполковник Минин. Сидя за дощатым столом, они рассматривали разложенную на нем карту, о чем-то переговариваясь вполголоса.
Комдив и его помощники просидели за столом всю ночь, о чем свидетельствовал и прокуренный воздух блиндажа, в котором тускло горели две коптилки.
— Садитесь, капитан, — сказал командир дивизии, указывая Фролову на снарядный ящик, заменявший стул. — Вы, вероятно, догадываетесь, зачем вас вызвали?
Фролов молча кивнул.
— Положение серьезное, капитан. Противник с часу на час начнет атаку, и надо безотлагательно решить, что делать с батареей, если он прорвет наши позиции. Не скрою: такое может случиться. Дивизия обескровлена. У нас едва наберется три тысячи бойцов, в то время как у немцев втрое больше солдат, а главное — у них танки. Конечно, мы выдвинули на танкоопасные направления истребительную артиллерию и минировали подходы, но танки есть танки. Поэтому вам следует подготовить батарею к взрыву. Я сообщил в штаб армии о нашем положении. Командующий просит продержаться хотя бы полдня. Обещает помочь, но, откровенно говоря, я не вижу, что здесь можно сделать. Чтобы деблокировать нас, нужна по крайней мере еще дивизия.
— Батарея заминирована, товарищ полковник, — сказал Фролов. — Под каждой, машиной установлен заряд тола. При угрозе захвата взорвем.
— Вам не кажется, — проговорил молчавший до сих пор комиссар, — что немцы пронюхали о «раисах»? (1 «Раисы», от «эрэс», реактивный снаряд — так назывались гвардейские минометы в первые месяцы войны. Название «катюш» за ними закрепилось позже.) Уж больно они вцепились в нас. Как собаки в медведя.
Об этом Фролов предполагал. Он был командиром отдельной батареи реактивных минометов и по роду службы располагал сведениями, известными лишь узкому кругу лиц. Оказывается, когда в Берлине стало известно о появлении в Красной Армии нового оружия, гитлеровское руководство потребовало от военного командования немедленных сведений о нем. За «раисами» началась настоящая охота. Но поскольку отдачи не было никакой, немцы прибегли к щедрым посулам. В специальных листовках, отпечатанных на русском и немецком языках, обещалась награда в пятьдесят тысяч марок кому бы то ни было, кто поможет в захвате «раис». Если таковым окажется немецкий военнослужащий, то ему присуждалось звание «героя германского народа», вручались высшие ордена и даровалась пожизненная демобилизация. Не осталась в стороне и гитлеровская военная разведка. Специальный отряд диверсантов, подготовленный в одной из тайных школ абвера, был направлен на фронт все с той же задачей — захватить новое оружие русских.
«Возможно, — подумал Фролов, уходя с КП после разговора, — что они и сейчас крутятся где-то около. Только и мы не лыком шиты...»
Припав к стереотрубе, Фролов медленно поворачивал ее слева направо, стараясь разглядеть происходящее у передовых окопов.
Противник начал атаку. Пулеметная стрельба и выстрелы пушек набирали силу и постепенно приближались, но ясной картины боя еще не было. Однако по гулу, который доносился все явственнее, по усилившейся дрожи земли, можно было определить, что на дальних подступах уже введены в действие и соприкоснулись силы, стремящиеся опрокинуть и смять друг друга. Сколь долго будет длиться это противоборство? Верные себе, немцы введут или уже ввели в дело танки и постараются рассечь дивизию. Это их излюбленная тактика — рассекать. Прием старый, но верный, когда знаешь, что встречного танкового боя тебе не навяжут.
Гул впереди нарастал, вбирая в себя все посторонние звуки и превращаясь в низкий, все покрывающий рев, но в какое-то мгновенье, в секундную паузу, когда звуковые колебания наложились и взаимно уничтожили друг друга, обостренного слуха Фролова достиг хорошо знакомый железный лязг. Его невозможно было с чем-либо перепутать. Так не лязгает никакой другой механизм, созданный человеком, кроме танка.
Фролов насчитал восемнадцать машин. Это были средние танки T-IV, и они уже подходили к редколесью, от которого начиналась полоса обороны дивизии. Там, в передовых окопах, вжавшись в землю, за ними следили стрелки и пулеметчики, петеэровцы с ружьями и истребители танков, вооруженные гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Они, конечно, не могли остановить накатывающуюся на них лавину, но слева от них на пологих высотах, невидимые под маскировочными сетями, стояли сорокапятимиллиметровые пушки противотанкового дивизиона.
Решительная минута наступала. Стреляя с ходу, танки приближались. Наметив для себя условную черту, дальше которой их пропускать было нельзя, Фролов ждал. Шлейфы пыли, поднятые таким количеством машин, почти скрывали от глаз следующую за танками пехоту, но временами, когда пыль вдруг рассеивалась, пехота была видна — серо-зеленая нестройная масса, старавшаяся укрыться за громоздкими телами танков. Снаряды полковой артиллерии рвали и кромсали ее, но она, словно желе, снова стекалась в единое целое.
«Пьяные, — догадался Фролов. — Нахлестались шнапса, гады!» И горячая злость от вида оголтелой ревущей орды, от сознания своего бессилия охватила все его существо. Лишь когда захлопали ружья бронебойщиков, захлебываясь, застучали пулеметы и звонко, будто лопались большие стаканы, ударили противотанковые пушки с высот, ненависть отпустила его.
Удар был неожиданным, а потому принес ощутимые результаты: три танка сразу остановились. Два задымили черным жирным дымом, а третий елозил по земле с разорванной гусеницей, продолжая стрелять из пушки и пулеметов, пока бронебойный снаряд не вошел вторично в его камуфлированный борт. Но, радуясь успеху, Фролов понимал, что только теперь и начнется решающая стадия борьбы. В короткий миг немцам следовало определить точку приложения своей силы, и они сделали это, перенеся огонь на позиции сорокапяток. Столбы разрывов выросли вокруг позиций артиллеристов.
Однако синие трассы выстрелов по-прежнему срывались с высот и неслись к танкам — артиллеристы, перейдя на поражение, били беглым огнем. Не успев отвернуть, встали еще три танка, но и артиллеристы тоже несли потери: раза два Фролов отчетливо видел, как подлетели кверху пушечные колеса и какие-то деревянные части, по-видимому, остатки снарядных ящиков.
И все же преимущество оставалось на стороне артиллеристов. Их в какой-то мере скрывал рельеф, тогда как танки были видны как на ладони и представляли отличную цель. К тому же они слишком продвинулись вперед, чтобы возвращаться. Произошел тот самый, редкий на войне случай, когда по стечению обстоятельств желающий отступить не мог сделать этого.
Фролов ждал, что предпримут немцы в этой ситуации. Ритм стрельбы истребительных пушек достиг того напряжения, за которым следовали предел, гибель, и это обязывало танкистов торопиться с выбором решения. По тому, как выросли пыльные шлейфы, волочащиеся за танками, Фролов догадался: танки увеличили скорость и, значит, решились на прорыв.
И теперь, когда они «сожгли мосты» и в наступательном раже торопились туда, где, как им казалось, опасность была наименьшей, они были обречены.
От мыслей Фролова отвлек голос телефониста, который, протягивая трубку, повторял:
— Командир дивизии, товарищ капитан! Командир дивизии!
Фролов нагнулся над аппаратом.
— Как дела, Фролов? — расслышал он сквозь трески и помехи. — Почему молчишь? Как дела, спрашиваю?
Фролов в нескольких словах доложил обстановку.
— Ясно! — отозвался комдив.— Должен тебя предупредить: смотри за левым флангом! У Шарапова фрицы, похоже, прорвались! Понял? Постараемся не пустить их к тебе, но ты все-таки смотри за флангом, Фролов!
Сообщение командира дивизии хотя и встревожило Фролова, но не явилось для него неожиданностью. Фронт был со всех сторон, и вот на левом фланге его прорвали. Положение усугублялось еще и тем, что левый фланг с НП Фролова не просматривался, он был отдален от позиции батареи и к тому же скрыт местностью. Ближе к нему располагался заместитель Фролова старший лейтенант Кузьмичев, и Фролов связался с ним.
Кузьмичев доложил, что пока не видит противника, но, судя по шуму, положение у соседей слева пиковое.
«Надо немедленно идти к Кузьмичеву. Основная каша сейчас там. А здесь немцы, кажется, увязли».
В стереотрубу это было хорошо видно. В передовых окопах шел тяжелый бой. Танки утюжили окопы. Но машин осталось всего пять — остальные горели, подожженные истребителями и бронебойщиками. Пехота, отсеченная от танков, залегла.
Фролов, не мешкая ни минуты, в сопровождении ординарца сержанта Морозова быстро пошел, почти побежал по ходу сообщения к НП Кузьмичева, По мере приближения к нему гул, доносившийся со стороны левого фланга, плотнел, нарастал, и, когда Фролов наконец добежал, он уже ничего не слышал от грохота, который закладывал уши, грозя разорвать барабанные перепонки.
Заняв место рядом с Кузьмичевым и прислушиваясь к перекатам и нарастанию огня, Фролов пытался представить, что же происходит у Шарапова, смяли немцы его оборону или еще нет. Он не знал, что в эти минуты полк Шарапова, подкрепленный батальоном пограничников, приставших к дивизии при отступлении, перешел в контратаку и отбивает прорвавшиеся танки; что сам Шарапов руководит боем с простреленной грудью; что, преграждая путь танкам, четверо пограничников бросились под них с гранатами; что бутылками с самовоспламеняющейся жидкостью «КС» повар полковой кухни поджег три машины. Ничего этого Фролов не знал, как не знал и того, что два танка из двадцати, брошенных на полк Шарапова, прорвались и сейчас полным ходом шли на батарею, выбрав это направление по чистой случайности. Чудом уцелев, ведомые людьми, почти обезумевшими от пережитого, они, как бешеные волки, вслепую рвались вперед и этим бешенством были страшны.
Из грохота, сотрясавшего воздух кругом позиций, танки возникли внезапно, и оттого, что за этим грохотом не было слышно работы их моторов, они казались нематериальными, созданными игрой переутомленного воображения.
Две-три секунды Фролов отрешенно смотрел на них, но уже в следующее мгновенье сознание обрело работоспособность и четко определило мысль — уничтожить! Уничтожить немедленно!
Танки были не далее как в трехстах метрах. Чтобы преодолеть их, им понадобилось бы две-три минуты, и Фролов понимал, что этот краткий отрезок времени отныне стал мерой жизни и смерти многих из тех людей, что располагались рядом с ним в окопах и ждали его команды. Он бросил взгляд направо и вперед. Там, в выдвинутом из общей линии окопе, находился расчет противотанкового ружья, одного из трех, приданных батарее, и сейчас ему выпадала основная роль. До сегодняшнего дня Фролову не приходилось видеть расчет в деле, и он опасался, что бронебойщиков подведут нервы. Они могли открыть огонь раньше времени, а это было равносильно гибели. Здесь следовало бить наверняка.
Но он беспокоился зря. Первый номер расчета, кряжистый, плотный красноармеец (такому только и управляться с пудовым ружьем), словно ободряя товарищей, обернул медное от загара лицо и неожиданно подмигнул. Затем, прильнув к ружью, застыл неподвижно, каменно уперев локти и напружинив сильную, плотно обтянутую гимнастеркой спину. Из окопа бронебойщиков выплеснулся едва заметный при свете дня огонь, и тотчас на броне танка вспыхнул короткий синий проблеск. Танк дернулся, но продолжал идти. И это движение не было инерцией пораженной насмерть, но обладающей живучестью бронтозавра машины: пуля ударила ее вскользь. Это была контузия, к тому же легкая, от которой быстро приходят в себя. И как бы в подтверждение, из дула танковой пушки тоже блеснул огонь, и слева от окопа бронебойщиков, с недолетом, поднялся столб разрыва. Едко запахло сгоревшим толом, осколки срезали макушки кустов.
Фролов с тревогой взглянул на окоп.
Расчет был цел, и первый номер все в той же каменносжатой позе вел дулом ружья, подводя мушку под выбранное им место на броне танка. Несколько долгих секунд продолжалось это плавно-замедленное, завораживающее движение длинного и тонкого ствола, но, когда выстрел грохнул, Фролов скорее почувствовал, чем увидел, что с этим танком покончено. Но оставался другой. Держась все время на втором плане, совершенно невредимый, он какими-то невероятными зигзагами надвигался на окопы. Трижды хлопало ружье меднолицего петеровца. По танку, метясь в смотровые щели, били стрелки и автоматчики, но он, точно заговоренный, уже подбирался к неглубокому овражку в пятидесяти метрах от НП Кузьмичева, стреляя одновременно из пушки и пулеметов. Фролов с мгновенной, острой болью увидел, как взрывом разметало стрелковую ячейку, как, раскинув руки, повалились и остались лежать только что жившие и чувствовавшие красноармейцы.
Что-то словно толкнуло его в спину. Фролов обернулся и встретился глазами с яростным взглядом Морозова. Держа в руках две бутылки с зажигательной смесью, сержант одной из них указал на танк:
— Разрешите, товарищ капитан!
Фролов молча кивнул. Ни на какие колебания и раздумья времени не оставалось.
Перехватив ловчее бутылки, Морозов рассчитанным движением перебросил тело через бруствер и скользнул в высокую траву. Он полз навстречу танку по кривой, с намерением оказаться на его пути в самый последний момент, когда из мертвого пространства можно будет метнуть бутылки наверняка. Следя за тем, как чуть заметно колышется раздвигаемая Морозовым трава, как умело применяется разведчик к местности, Фролов и думать не думал о том, что грянуло над ним как гром среди ясного неба. Танк вдруг повернул. Увидел ли водитель ползущего человека или изменил направление случайно, Фролов не знал. Он видел лишь, что теперь танк шел прямо на Морозова, и с замирающим сердцем осознал, что, если не произойдет чуда, разведчик будет неминуемо раздавлен.
Решаясь на крайность, Фролов уже приготовился бежать к окопу бронебойщиков, чтобы своими руками расстрелять, казалось, осатаневшую машину, но события опередили его.
Из травы поднялся Морозов. Мертвое пространство надежно защищало сержанта, и он стоял на пути танка. Взмах руки бывшего молотобойца, привычного к тяжести литого металла, был разящ и точен. В упор, словно снаряд, выпущенный орудием с прямой наводки, бутылка встретила набегавший танк. Фролов не слышал звона стекла; липкое пламя метнулось по броне, растекаясь в стороны горячими языками. Но танк не остановился. Уже ослепший, обожженный, изувеченный, он в последнем усилии достиг стоявшего перед ним человека, и в смрадном дыму уже никто не видел нового замаха Морозова, и так же неразличим был тонкий звук разбивающегося о металл стекла...
Все произошло так быстро, что трагизм случившегося не сразу дошел до сознания Фролова. Оно еще продолжало жить страстями и накалом этого столь неожиданно начавшегося поединка, не успев переключиться и зафиксировать его конец. Лишь после того, как над окопами повисла вдруг тишина, в которой непривычно громко разносились слова и бряцанье отставляемого на время оружия, мозг, как осколок, прорезала страшная в своей обнаженности и неприятии мысль о смерти Морозова. От нее хотелось кричать, и, чтобы укротить этот безысходный, помимо воли рвущийся из груди крик, Фролов с такой силой рванул ворот гимнастерки, что «с мясом» оторвал верхние пуговицы. Будто горошины, выщелкнутые из перезрелого стручка, они ударились о стенку окопа и скатились в нишу для запасных дисков и обойм. Бессмысленно посмотрев на них, Фролов перевел взгляд на подбитый Морозовым танк.
Обезображенный, с темно-бурыми пятнами ожогов, он горел с шуршанием и треском, словно был деревянный. Краска, накаляясь, распухала и образовывала на броне огромные волдыри, которые лопались и тут же сворачивались в трубку, обнажая серый, в раковинах и кавернах металл. Казалось, с танка, как с некоего гада, слезает старая кожа. Фролов отвернулся, не в силах смотреть на зрелище, вызывающее у него желание вновь и вновь стрелять в этот мертвый, но по-прежнему ненавистный остов.
Шум боя затихал. Было ясно, что первый натиск отбит, и следовало воспользоваться передышкой, чтобы подготовиться к новой атаке.
Фролов вернулся на батарейный НП. И, как оказалось, вовремя: не успел он отдать первые приказания, как его вызвали к телефону. Снова звонил командир дивизии.
— Фролов? Вот что, капитан, давай мигом ко мне. Что? Потом, потом все объясню! Мигом, говорю, давай!..
В голосе командира дивизии слышалась какая-то не свойственная ему взволнованность, и Фролов неожиданно почувствовал, что состояние командира передается и ему. Предчувствие чего-то необычного, что должно было произойти в самом ближайшем будущем, охватило его.
Сдерживая волнение, Фролов с силой сжал в кулаке трубку.
Поделиться книгой: