Исповедь

Полковник, которому предлагалась в данный момент роль подследственного, не спеша дожевал кусок таявшего во рту бифштекса, поднял голову.

...Он поднял голову и зажал уши. По рукам стекала на рубашку не желавшая сворачиваться кровь.

Дымилась земля, на ветру разгорались ярким оранжевым пламенем тростниковые лачуги. Лежали без признаков жизни человеческие тела. Кричала, еще не придя в себя от шока, молодая вьетнамка-роженица; ей оторвало руку.

Но он не слышал её крика.

Рядом с ней застыл с развороченным животом ее сынишка - лет пяти-шести от роду.

Преследуя отбомбившиеся только что "фантомы", пронеслась над ним пара "мигов".

Но он не слышал их свиста и грохота. Он попытался приподняться. Приподнявшись, стал отхаркивать переполнявшими его онемевший словно после наркоза рот сгустками крови.

Он выл от нестерпимой боли. Кричал и не слышал своего крика. Это было ровно двадцать лет назад.

Кэтрин не выдержала его взгляда.

- Do you like America?- повторила словно на допросе она.

На прорезавшемся сквозь тучи солнце ослепительно сверкнули все тридцать два вставных зуба русского полковника:

- Йес, ай ду.

По ходу ланча предполагалось выступление Василия Ивановича, и ему, к его великой неохоте, было предоставлено слово. Перед этим Сьюзен сообщила собравшимся, что их русский гость прибыл вчера из Атланты, где находился по приглашению президента Д. Картера на конференции "Христианство и демократия". Вводная Сьюзен, организовавшей это приглашение, произвела на собравшихся изрядное впечатление: профессору зааплодировали. Все прекрасно понимали, что едва ли какой брат-апостол мог так запросто потрепаться Вась-Вась с самим президентом США. Сьюзен, купавшаяся в лучах света, исходившего от русского гостя, торжествовала. Смотрите, кого я вам привела! Не баран начхал!

- А что вы думаете о перспективах демократии в России? - спросил, стерев с лица свою вечную улыбку Джозеф.

- Об этом я и хотел сегодня поговорить, - вздохнул Василий Иванович, утирая салфеткой рот. - Леди и джентльмены! Мы все крайне озабочены перспективами демократии в посткоммунистической России. Но что есть демократия вообще и демократия в России, в частности? Что представляет она собой в метафизическом плане? Каждый народ мыслит логически и метафизически одновременно. Логика у всех одна, а метафизика у каждого народа своя.

Как учит нас немецкая классическая философия, объект нужно постигать в его развитии, а потому без исторического экскурса в историю демократии нам не обойтись.

Кто был в истории первым демократом?

Демокрит? Аристотель? Джефферсон?

Ни тот, ни другой, ни третий.

Денница. Ангел, отпавший от Бога-Творца и прозванный Богом Сатаной, что означает "клеветник".

Почему, спросите вы, именно Сатана - первый в истории мира демократ?

Отвечаю. Мир создан так, что он до начала течения времени, то есть изначально, определенным образом структурирован. Иными словами, когда некий субъект вознамеривается что-то там преобразовывать, он застает мир уже определенным образом организованным. И именно против этой структурированности и выступает демократ. Надеюсь, это вы не будете отрицать, ибо пришествие демократии всегда и везде начиналось с воплей: "Долой!"

В этих целях использовалась определенная идеологическая уловка: сначала объявлялось, что мир создан вовсе не Творцом, а потом объявлялось о необходимости его усовершенствования в соответствии с требованиями разума, то есть того, кто эти тезисы подбрасывает.

Проще говоря, того же самого демократа.

Повторюсь во избежание недоразумений, особенно в вашей демократической стране, речь идет не о политике, которая есть лишь узкий аспект человеческого бытия, а о метафизике политического, как говорят немцы.

Для чего нужно демократу разрушение прежней структуры?

Разумеется, для создания новой, в которой ему будет отведено место начальника; иначе зачем огород городить?

Но что есть Денница в чисто метафизическом смысле?

Он есть тварь, то есть нечто сотворенное Богом и, следственно, уступающее Творцу во всех отношениях.

Таким образом, демократия предстает в качестве бунта твари против творца, бунта существ низшего порядка против Верховного Творца всего сущего.

Напомню вам, леди и джентльмены, что сонм ангелов небесных подразделяется внутри себя на девять разрядов, строго иерархически структурированных.

И что же, с точки зрения демократа, ангелы должны голосованием - тайным ли, открытым ли, поименным ли - решать вопрос, каким образом поступать их Творцу в том или ином случае? Это же абсурд. Метафизический абсурд.

Не сочтите за вульгарную аналогию, но если собрать вместе всех тараканов и на общем тараканьем собрании постановить упразднить весь остальной - нетараканий - мир, то неужели же у кого-то может возникнуть мысль о том, что решение этого собрания упразднит мир, созданный и обустроенный Творцом?

Пойдем далее. Денница, он же сатана, увел с собой сонм ангелов, поддержавших его и, следовательно, восставших против Бога.

Что, он будет решать свои вопросы путем голосования этих своих подручных? Или все же авторитарным способом?

Разумеется, он устанавливает жесточайшую диктатуру в признавшей его начальником и главарем среде. Тут же начинается и формирование новой структуры с жесткой иерархической организацией.

Так что ангелы, ушедшие вслед за сатаной и отпавшие от Бога, суть первые жертвы демократии. Но есть и вторые. Это, как вы уже догадываетесь, наши прародители - Адам и Ева.

Именно их соблазнил сатана.

Это они были изгнаны из Рая. И вовсе не за то, что попробовали яблочек, а за ослушание. За нарушение сурового отческого запрета, за подрыв иерархической структуры, за недоверие к Богу-Творцу, бесконечно любящему и создавшему их.

Не сочтите за богохульство, но позицию Бога можно представить себе следующим образом: "Не хотите жить так, как вам предписано? Ну что ж, живите, как знаете. Посмотрим, что из этого получится".

Что из этого получилось? Всемирная история со всеми ее ужасами. И потребовалось прямое вмешательство небесных сил для спасения душ человечества - миссия Господа нашего Иисуса Христа.

Василий Иванович размашисто осенил себя крестным знамением.

- Теперь о делах земных.

Что есть человеческая иерархия? Это определенное отражение иерархии небесной. Не случайно православный Царь, изначально христианский Царь - а мы здесь собравшиеся в зале, надеюсь, христиане? - есть Помазанник Божий, несущий ответственность за вверенную ему Богом державу. Кстати, подобный взгляд на власть господствовал в Древнем мире повсеместно.

Начиналась демократия, как вы помните, с лозунга, провозглашенного в прекрасной Франции: "Эгалите, либерте, фратерните". Правда, тут же застучала гильотина. Но кто ж это мог предвидеть?

Но позвольте спросить, "равенство" кого с кем? Равенство тех, кто принял Христа, с теми, кто отверг его? Такое равенство невозможно в принципе. Равенство перед чем? Перед уголовным и уголовно-процессуальным кодексами? Это, конечно, возможно, хотя, как вы знаете, сложно осуществимо на практике. И к тому же это крайне узкий взгляд на проблему.

То же и о братстве. Братство служителей Бога и диавола немыслимо. А свобода? Христианин знает лишь одну свободу: быть прозрачным для воли Божией. Всё остальное - от лукавого. Повторяю, речь идет о сути дела, "метафизической сути", а не о политических и юридических частностях, из неё вытекающих и не могущих быть ориентирами в жизни христианина.

Далее вниз - иерархическая лестница. Царь ответственен перед Богом за свой народ и вверенную ему Державу. Подданные - перед Богом и Царем. Всякие попытки разрушить эту естественную, то есть установленную Богом иерархию ведут к катаклизмам - кровавым революциям и переворотам.

Кто возглавляет эти смуты? Разумеется, демократ.

Каков же политический и психологический портрет такого лидера?

Первое, что бросается в глаза, глядя на этих людей, - это их беспримерная гордыня. Комплекс всезнайства. Они все знают, понимают и ведают, как нам обустроить Россию, мир, Вселенную. На чем базируется эта уверенность? Ну, хотя бы на том, что демократ умеет болтать на парижском арго. Примеры? Французские энциклопедисты.

Потом начались мировые войны. Вы же не будете, надеюсь, отрицать, что наполеоновские войны - это мировые войны.

Начиналось все с вольнодумства, с желания разрушить все до основания, с точки зрения "разума". Чьего, позвольте спросить, разума? Сажал ли Дидерот капусту? Посадил ли хоть одно деревце Вольтер? Воспитал ли кого-нибудь лично Руссо? Вопросы, как видите, риторические. Я уже не буду говорить о том, сколь скверно кончили свои дни двое последних: это, как говорится, их личные трудности.

И не случайно герой великого произведения Федора Достоевского "Бесы" капитан Лебядкин, завещавший, по его словам, свое чучело не то антропологическому, не то зоологическому музею, требовал начертать на своем лбу краткую и наводящую на размышления надпись: "РАСКАЯВШИЙСЯ ВОЛЬНОДУМЕЦ".

Увы, раскаяться может лишь несчастный Лебядкин. Дидероты, Вольтеры, Руссо, российские интеллектуалы, набившие руку на решении на московской кухне всех мировых проблем, не раскаются никогда. Даже если мир перевернется и содрогнется от претворения в жизнь их идей! "Это вы виноваты, - закричат они, - вы не способны подняться до величия наших идей, вы не умеете воплощать их в жизнь!"

И уж, конечно, всегда есть тот, кого можно изначально признать некачественным. Это, как вы уже догадываетесь, леди и джентльмены, народ. Хам. Быдло. Грязь под ногами. Что еще? Ничего не забыл?

А теперь вглядитесь повнимательней в лица российских демократов, леди и джентльмены! Вы ведь взрослые люди.

Видели ли вы российского демократа смиренным, кротким, мягким, добрым, чадолюбивым? Я лично не видал. И не слыхал, чтобы кто-нибудь видал. Зато постоянно встречаю злобных, ругающихся, крикливых, истеричных особей со следами всех и всяческих извращений на лице, вплоть до сексуальных. Разве они сеют жизнь? Разве они могут пестовать этику благоговения перед жизнью, о которой писал великий гуманист нашего времени Альберт Швейцер?

О, господа, демократия - это смерть и разрушение, ибо это узаконение истребления иерархии естественной, то есть натуральной, природной, то есть Богом установленной. Это стремление возвести низшее до высшего. Вернее, наоборот: низвести высшее к низшему. Стать всем, не будучи никем. Это смерть, леди и джентльмены! Даже хуже. Это гибель духа. Что может быть страшнее утраты духа? Какого Моцарта или Бетховена породит духовная смерть? Какого Гете? Какого Фитцджеральда или Фолкнера? В лучшем случае вам спляшут девицы из "Мулен руж"[5]. Вы хотите умереть за их канкан? Вы хотите, чтобы этот кабак завернул на себя всю Вселенную? А ведь дело идет к этому, и меня тошнит от такой перспективы. И мой народ, кстати, тоже. И потому я не просто не люблю, я ненавижу демократию. Я ненавижу духовное опустошение. Я люблю жизнь и парение духа.

Теперь о России. Россия всегда, даже в самые тяжелые безбожные времена была христианской страной. Мои родители - коммунисты, всю сознательную жизнь вели себя как христиане, сами того, вероятно, не подозревая. В стране, которая метафизически, подчеркиваю, метафизически не приемлет демократию в её чистом онтологическом виде, никакая демократия невозможна в принципе. А потому игра в демократию в России не стоит свеч. Вот и все её перспективы. Для кого-то это может быть и печально. Но считаться с фактами необходимо, дабы не уподобляться тому джентльмену, что подбрасывает над своей головой кирпич в надежде, что тот, вопреки закону Ньютона, зависнет в воздухе.

Так что, либо Россия останется православной, либо станет демократической. Третьего не дано. И что для вас, мои братья и сестры во Христе, важнее? Чтобы сестра христианской Америки Россия оставалась христианской или становилась демократической?

Леди и джентльмены, благодарю за внимание. Valete et plaudite![6]

За столом воцарилась такая тишина, словно где-то поблизости родился полицейский. Ланч был скомкан и завершился раньше положенного.

- Сьюзен, мне надо срочно сходить в православный храм. Где он тут у вас поблизости? - Профессор громко хлопнул себя по коленям и решительно поднялся. Он уже всеми своими потрохами ощущал, сколь зыбко его душевное равновесие.

- Вам нужно помолиться или у вас там назначена встреча? - деловито осведомилась Сьюзен.

- Мне надо помолиться, - жестко ответил Василий Иванович.

- В Вашингтоне два православных храма: один греческий, другой русский.

- В русский.

- О, там служит известный священник Виктор Потапов. Он часто выступает по "Голосу Америки". Вы не слышали никогда его выступлений?

- У меня, слава Богу, нет в доме радио.

Храм оказался в честь Иоанна Предтечи. У Васи не было ни копейки американских денег, и Сьюзен купила Василию Ивановичу пять свечек. Он хотел поставить еще три, однако не стал унижаться и просить еще, пользуясь правилом военнопленных: кормить корми, поскольку обязан, а клянчить у тебя подачки - уволь!

Церковь была уютная, маленькая, домашняя, и если бы не звездно-полосатый флаг, торчавший у окна слева от Алтарных врат, то вполне могло показаться, что он дома.

Пахнуло чем-то родным, домашним. Пожилая женщина продавала свечки и иконки, и Вася не преминул обратиться к ней.

- Здравствуйте! - сказал он женщине.

Женщина посмотрела на Васю почти с испугом, а потом сказала ему тихо:

- Пойдемте! - и отвела его в закуток, служившим подсобным помещением для ее свечной лавки.

Вася продолжал еще по инерции глупо улыбаться, хотя и не мог понять причину испуга служительницы или, по крайней мере, ее настороженности.

- У вас какие-то проблемы? - тихо спросила женщина. В ее глазах по-прежнему читались усталость и беспокойство.

Вася на мгновение задумался, какие у него в Америке проблемы, и ясно осознал, что решительно никаких, разве что американцы опостылели.

Надоели они ему с самого первого дня, когда его, простуженного и с температурой, сразу же после четырнадцатичасового перелета с континента на континент повели в "Америкен Эрвайвс", где тощий, словно ржавая селедка, полисмен, изрядно смахивающий на робота, тыкал указкой в витрину, в которой была выставлена "сама" "Декларация независимости" 1776 года, знания которой Вася по долгу службы требовал от своих оперов, околоточных и гаишников.

- Да пошел ты со своей декларацией! - сказал негромко по-русски Вася, которому в данный момент хотелось лишь одного: вернуться домой, опрокинуть стакан водки с перцем и залечь в шерстяных носках под пуховое одеяло. А тут приходилось торчать в очередном вашингтонском музее и выслушивать то, чему он учил сам.

- У меня никаких проблем, - сказал Вася, - я помолиться пришел. Я из России, и мне очень захотелось поговорить с русским человеком, по родной речи соскучился.

Женщина внимательно посмотрела на него, и Васе показалось, что глаза ее увлажнились.

- Надеюсь, я не доставил вам никакого неудобства? - спросил он.

- Нет, что вы, что вы! Господь с вами! - служительница замахала ладошками. - Просто к нам в храм все время с разными проблемами люди идут...

- И много народу ходит?

- Много.

- И все русские?

- Да, в основном русские, но не только... А чем мы им в сущности можем помочь?

"Действительно", - подумал Вася, давно привыкший к русской нищете, но не сказал ничего и лишь пожал плечами.

Народу в храме было немного. Впрочем, день был будничный, и богослужения в этот вечер в храме не намечалось. Седенький высокий старичок-американец мило, коверкая церковнославянские слова, дочитывал первый час. Видавший виды серый костюм, дужка очков перевязана изоляционной лентой - таких пенсионеров в Москве - бездна.

"Боже вечный и Царю всякого создания, сподобивый мя даже в час сей доспети, прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны плоти и духа. И даждь ми, Господи, в нощи сей сон прейти в мире..." - раздавался в мерцающей полутьме голос старичка, читавшего молитвы на сон грядущий.

Рядом с ним стояла, подвязавшись по-русски платочком негритянка, лет тридцати пяти с двумя малышами приблизительно пяти и семи лет, с любопытством разглядывавшими иконы и настенную роспись храма. Время от времени негритянка сосредоточенно крестилась и била земные поклоны. Детишки ее тоже крестились, но не вполне умело.

..."Иисусе, добрый Пастырю твоих овец, не предаждь мене крамоле змиине, и желанию сатанину не остави мене, яко семя тли во мне есть…"

Неожиданно негритянка обернулась. Ее взгляд встретился с Васиным. Вася улыбнулся, и негритянка расплылась в своей белозубой улыбке и поклонилась ему. Вася, насколько ему позволял рассыпчатый живот, согнулся в три погибели.

- Вот уж не думал, что американцы в наш храм ходят, - сказал умиленный Вася. Слово "наш" выпелось у него совершенно естественно.

- Ой, да что вы! - радостно зашептала женщина. - К нам много народу ходит. И, верите ли, в основном-то американцы. Ну и русские, конечно. Нравится им у нас. Душа, говорят, отдыхает. Вот этот мужчина - это наш чтец. У него жена русская. Негритянка эта с детишками - на клиросе поет. Все при деле. Вы надолго в храм? А то, может, подождете? Отец Герман вот-вот должен подойти, исповедовать будет. Вам-то дорога дальняя предстоит: исповедались бы на всякий случай! - она перекрестилась.

- Да-да, конечно! - радостно засуетился Вася. Сейчас только вожатого своего предупрежу.

Он подошел к Сьюзен.

- Мне срочно надо исповедаться! - тоном, не терпящим возражений, произнес Вася и, к своему удивлению, прочел в её глазах понимание и нечто, отдаленно напоминающее сочувствие и испуг.