Помоги проекту - поделись книгой:
– Вот такие как ты, – не вставая, прокомментировал Родин, – наносят непоправимый ущерб природе этого замечательного края... Когда скинемся отсюда, ни одного «бычка» чтоб не осталось. Забыли, что в разведке служите...
Приходько снова затянул:
– Командир, ну, ты все знаешь...
– Все в этих местах знает только аллах.
– Что они захитрожопили... И хотят перехитрожопить нас. Ведь знали...
– Ясное дело, знали, – согласился, наконец, Родин.
– Ага, и собирались оперативно сопровождать духов до России? – встрял Шевченко. – За дураков, что ли, нас держат?
Родин поднялся с матраса, разведя руки в локтях, хрустнул грудной клеткой, смешливо глянул на споривших.
– Эй, хохлы, знаете ли вы, что такое азиатская ночь? Нет, вы не знаете, что такое настоящая азиатская ночь! Выйдем на двор, парубки, глянем на небо!
Родин взял под руки парней, подтолкнул ко входу.
– Гляньте на это черное небо...
– Чертово... – буркнул Шевченко.
– Не прав ты, праправнук поэта. Это бархат, усыпанный бриллиантом. А какие эти звезды сочные и вкусные, як гарненькие, кругленькие кусочечки сала? А?
Приходько вздохнул, тоже настроился на иронично-мечтательный лад.
– Да какое сало при такой страшной температуре? Только шкварочки будут...
– Все небо – в сале! – добавил Шевченко. – И млечный путь нальет нам молока.
– Неплохо, праправнук, – Родин хлопнул Гриню по плечу.
– Стихи пишешь?
– Только вирши.
– Пиши вирши... Пушкин, по преданию, перед смертью завещал родичам-потомкам никогда не писать стихов. Ни в жисть. Чтоб не затоптали народную тропу, которая не зарастет. А вот Шевченко Тарас Григорьевич, в своем «Заповiте» сказал: «Поховайте, та вставайте, кайданы порвите, та злою вражьей кровью волю окропите... И мене в семье новой вольной не забудьте помянуты незлым тихим словом.» Так, что Гриня, пиши стихи и лучше – по-украински.
– По-украински и пишу... Кстати, Шевченко Тарас Григорьевич и в самом деле, чтоб вы знали, мой родич. По отцовской, соответственно, линии...
– А судьба его лет на десять лет солдатчины занесла в степи Оренбургского края, пустыни Арала... – Иван вздохнул, задрал голову. – И на этом азиатском небе вряд ли он видел порхающих муз в лентах и монистах... Однажды я со своей юной женой по турпутевке отправился в путешествие по Туркестанскому, как он назывался при царе, краю: Бухара, Ташкент, Самарканд. Группа была сборная, молодежно-пенсионная. Все из России. Ну, потряс Самарканд, конечно, Регистан, и особенно – обсерватория Улугбека с гигантским каменным квадрантом, это такая дуга, вырытая в земле, чтоб определять положение звезд. Так наш один дурень хлебнул где-то «чашмы», местного портвейна, свалился и вниз по этой дуге покатился, и все сорок метров своими ребрами пересчитал. Мы его потом «звездочетом» прозвали...
– Вплотную приобщился к древней цивилизации, – заметил Приходько.
– Ладно, пошли отдыхать... Темно, хоть глаз выколи. Бессчетнов, – позвал Родин. – Организуй охрану!
– Понял! – отозвался тот из-за брезентовой стены.
Пригнувшись, Родин и Приходько вошли в палатку.
Бессчетнов уже подвесил под потолком фонарь с мощным аккумулятором, и в его свете лица бойцов были, словно бронзовые изваяния; кто травил вполголоса анекдоты, кто уже завалился на спальный мешок.
Шевченко решил напоследок выкурить еще одну сигарету, подумал вдруг мельком о том, как спустя годы яростные события прошедшего дня поблекнут, и вряд ли он когда-то захочет зарифмовать их в стихи. Он щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету. Огонек выхватил Гриню в круге света и еще чернее сделал обступившую ночь. Он не сразу и увидел, как из кромешной тьмы, будто из густого киселя, появился силуэт. Шевченко вздрогнул и напрягся при виде материализовавшегося пришельца, но тут же узнал его по голосу.
– Да это – я...
Он жестом подозвал Гриню. Шевченко, чертыхнувшись (не дают покурить спокойно), затянулся сигаретой, шагнул к ночному праздношатающемуся.
– Слыш, братан, командира позови, поговорить надо, – произнес он тихо, буквально одними губами.
– Ладно, если только не спит уже, – кивнув, согласился Гриня, не ведая, что это будут последние слова в его жизни. Он повернулся, но не успел сделать и шага: человек из ночи неожиданно выхватил из-под куртки нож, резко вонзил в спину. Так же проворно убийца приглушил ладонью предсмертный хрип жертвы, и, подхватив осевшее тело, аккуратно опустил на землю. Оглянувшись, натянул вязаную шапку на глаза, превратившуюся в черную маску, резко вырвал нож из раны, шагнул в темноту – и пропал, растворился.
А в командирской палатке в этот самый момент прапорщик Бессчетнов как раз заканчивал краткий инструктаж с привычными словами о высочайшей бдительности. Борис Лагода и Сергей Конюхов, назначенные в первую смену боевого охранения, получив положенный ворох указаний, вышли на воздух. К ним должны были присоединиться еще двое из второй группы: с расчетом, чтоб на двух холмах сделать «секреты». И чтоб никакая тварь незаметно не подползла. А болвана с автоматом у палатки – это пусть в пехоте ставят, согласно Уставу гарнизонной и караульной служб.
Первым Гриню Шевченко увидел Конюхов.
– Гриня, ты чего?! – он бросился к телу, лежавшему ничком.
– Что с тобой? – Лагода включил фонарь, обмер, завидев расплывшееся пятно крови. – Ты ранен?!
Заслышав крики, Родин пулей выскочил наружу, за ним – Бессчетнов, Приходько, остальные бойцы. Ожили и другие палатки.
– Давай быстро пакет, – бросил Родин Бессчетнову. – Гриня, ты слышишь меня? Кто это был?
Шевченко еще жил, прошептал одними губами:
– Это – свой...
И взгляд его угас. На лице застыло напряженное выражение не успевшего сказать, может быть, и не самого важного перед
– Гриня, Гриня, не уходи... – с мольбой простонал Родин и, подняв глаза на столпившихся бойцов, крикнул: – Всех по тревоге! Прочесать все и найти суку!
Гриню внесли в палатку, положили на спальник; Бессчетнов, сорвав окровавленную куртку и майку, торопливо перевязал рану.
– Надо вызвать вертушку с врачом! – Приходько решительно схватил радиостанцию.
Родин пощупал пульс на сонной артерии, глянул в остановившиеся Гришкины зрачки. Сколько раз ему приходилось видеть вплотную, лицом к лицу, смерть, и всегда его естество не могло смириться, принять эту чудовищную, непоправимую несправедливость. Смерть никогда не бывает красивой. Каждый раз смерть вырывала у него кусок души, когда на его глазах уходили свои, только что еще живые, родные братаны.
– Врач ему уже не поможет! – бросил зло Родин, вышел наружу.
Бойцы понуро в полном вооружении стояли в неровном строе. Так нелепо и жестоко никогда не теряли своих.
– Он сказал: это – свой... – произнес Родин слова, которые самому показались чужими, будто говорил кто-то другой. – Прочесать каждый метр! Приходько – тебе правая гора, Бессчетнов – тебе левая. А я – к союзникам. Бессчетнов, дай-ка мне твой мощный фонарь.
– Командир, может, еще кого возьмешь с собой? – предложил Приходько.
– Ничего, справлюсь. Полковнику мне докладывать.
Родин посмотрел вслед стремительно поднимающимся по склонам гор огням – каждый боец шел со своим фонарем. Все это напоминало какую-то странную игру, и Родин подумал: «Ищем самих себя».
Штабная палатка находилась метрах в семидесяти, рядом – два джипа, на которых приехали «гости-хозяева». Родин со злостью хлопнул ладонью по брезенту палатки. Там заворочались, послышался сдавленный спросонья голос:
– Кто это?
– Родин!
Вжикнула изнутри «молния», в проем высунулась недоуменная голова одного из таджикских офицеров.
– Вот так и голову можно отрезать! Где полковник?
– Он в джипе!
– А Мирза?
– Он во втором джипе.
– Всем подъем!
– А что случилось? – округлил глаза таджик.
– Случилось... Сейчас узнаешь!
Родин побарабанил по двери ближайшего джипа, оттуда раздался голос Мирзы:
– Что там у вас случилось?
– Сейчас узнаешь.
Затем резкая побудка досталась и Полковнику.
Верные нукеры, переглядываясь, мялись в ожидании неизвестных и, очевидно, малоприятных событий. От вылета на операцию отвертелись, а тут – какой-то очередной русский «кирдык».
Мирза вылез из машины, потом и Полковник распахнул дверь джипа. В руках он держал вытащенный из кобуры «стечкин».
– Что там у вас стряслось? – недовольно спросил он.
После паузы Родин ответил:
– Беда случилась... Только что убит сержант Шевченко. Ножом в спину.
Младшие офицеры охнули, Мирза воскликнул что-то невнятное, а Полковник взревел:
– Как – убит?! Вы что там, десантура, с ума посходили? Спите?! Кто убил?
Родин отступил на шаг, оглянулся на «союзников», бесстрастно произнес:
– Перед смертью последние слова Шевченко были: «Это – свой».
– Та-ак! – Полковник с ненавистью глянул на Родина. «ЧП» – хуже не придумаешь. – Поножовщину устроили! Строй личный состав! В глаза будем смотреть твоим орлам, руки проверять.
– Бойцы, товарищ полковник, прочесывают прилегающую местность.
Полковник подумал и согласился: пусть прочесывают. Ведь ему, как старшему, придется докладывать вышестоящему командованию, какие меры были приняты после случившегося чрезвычайного происшествия.
– Хорошо, пусть каждый сантиметр в округе обшарят... Потом мне доложишь. Это вот все, Родин, прямой результат анархии, бардака в твоем подразделении. Человека запросто убивают на ваших глазах, и вы не знаете, кто!
– Разрешите идти? – прервал Родин бессмысленный поток.
– А как это произошло? – Мирза тронул Ивана за рукав.
– Остался покурить. Кто-то его позвал. Потом ударил в спину.
– Да, беда. Мне надо будет завтра сообщить в МВД республики.
– Сообщай куда хочешь, – зло отреагировал Родин.
Полковник молча прошествовал к командирской палатке, посмотрел на прикрытого куском брезента Шевченко и, ни слова, ни говоря, ушел. Вслед за ним заглянули, не заходя за порог, Мирза и его подчиненные.
Еще час Родин маялся, не входя в палатку, где лежало остывающее тело их боевого товарища Грини Шевченко, потом дал отбой проческе. Бойцы в кромешной тьме, конечно, ничего не нашли. А им надо было хоть немного отдохнуть после операции. «Завтра по свету, может быть, что-нибудь и найдем», – подумал Родин. А что именно, не знал: следы, запах, нож или самого убийцу, которого выдадут его глаза. А до рассвета оставалось всего пару часов...
С подъемом Родин построил людей и повторил то, что знал каждый.
– Шевченко успел сказать, что «это был свой». Кто именно – не сказал. Я не верю, что среди нас есть подонок, который мог ударить ножом в спину, убить своего. Даже если это была какая-то ссора. Но, что случилось, то случилось, это реальность, и будут разбирательства, будет следствие...
Родин прошел вдоль строя. Бойцы понуро смотрели под ноги, чувствуя неизъяснимую вину.
– Шевченко был убит в двадцать два тридцать, – продолжил Родин. – Старшие палаток, кто в это время выходил на воздух?
Это относилось к Конюхову, Корытову и Вздохову. И каждый из них односложно заверил, что никто в эти минуты из палаток не выходил.
– Да мы все тут, как на ладони, – заметил из строя Лагода. – Сразу бы просекли, если б свой...
– Лагода! – резко оборвал Родин. – Ты за всех не отвечай! И ладонью своей закрой свой рот, пока убийцу не нашли... Повторяю всем ту же задачу: до прибытия следственной группы обшарить всю округу в радиусе 500 метров.
И все повторилось в той же последовательности под безучастным дневным светилом. Бурое пятно крови подсохло, все обходили его стороной. Но, обходи не обходи, все вокруг затоптали, впрочем, вряд ли можно было рассчитывать найти следы на этих камнях и черствой глиняной крошке.
Отточенный нож со следами крови нашел Конюхов. Он лежал в колючих кустах у заскорузлой арчи, буквально в ста метрах от бивуака. Конюхов принес его, осторожно держа пальцами за острие лезвия, чтобы, упаси господь, не оставить своих отпечатков, молча положил нож на тот самый камень, который еще вчера «облюбовал» командир.
– Где нашел? – спросил Родин.
– Возле арчи в кустах.
Родин, не прикасаясь, наклонился, будто силился прочитать имя убийцы.
– Отпечатки пальцев явно стерты. Самопал. Такие ножи зеки делают на зоне по заказу администрации.
Поделиться книгой: