Евангелие от змеи

Глава 1

Жить Матиасу оставалось недолго, и это предчувствие проистекало не из одного только профессионального риска: смерть рыскала в потемках, чернильно-черная тьма заглатывала без остатка свет уличных фонарей, становясь провозвестницей полного и окончательного уничтожения рода человеческого повсюду на Земле. Сын и любовник ночи, вскормленный лиловыми сосцами тьмы, Матиас воспринимал ее дыхание как шепот, кожей чувствовал ее горести, радости и гнев, но никогда прежде не ощущал он такой печали, такого отчаяния во влажном лоне своей матери и госпожи. Она вынашивала жестокие потрясения, которые уничтожат не только ее потерявшихся детей, но и всех остальных людей с их безумными мечтами. Слова "Конца гнусности" —последнего хита Тай МаРаджа —таяли на губах Матиаса:

Земля людей, земля карликов, Единственное, что тебя ждет, —небытие и уничтожение. Не будет ни раскаяния, ни искупления. Нас ждет вода, направление —дно. Потоп, потоп,потоп, Ученые и пророки предсказывают нам его, Детка, ты меня зажигаешь, Огонь в небесах, огонь в штанах, вот так-то, Льды тают, и я залью, затоплю тебя, детка, Наступает конец гнусности, так-то вот...

Неосознанным движением он дотронулся до рукоятки пистолета, висевшего в кобуре под кожаной курткой. "Глок" —сверхлегкая модель из фиброволокна —мало чем поможет ему в грядущие дни, но Матиасу, чтобы успокоиться, требовалось немедленно прикоснуться к своему ангелу-хранителю: точно так же спортсмены крестятся или целуют медали перед стартом. Он замедлил шаг на подходе к "Смальто", жалкому заведению, в котором Роман часто назначал ему встречи. Буквы вывески мерцали кроваво-красным светом —д р у г о г о освещения на пустынной улочке не было.

Выйдя из метро, Матиас не встретил ни одного прохожего, мимо не проехала ни одна машина —только коты шастали по помойкам, да шуршал по асфальту мусор, да ворочались на тротуаре запеленутые в одеяла бездомные, скорчившиеся в своих картонных домиках-коробках.

В городах по всему миру царил один и тот же запах. Нищета и гниение завладевали континентами половчее глобальной информационной сети. Матиас, как истинный хищник, больше доверял обонянию, чем миллиардам единиц информации, ежесекундно высвечивающимся на экранах компьютеров. Ему была невыносима мысль о полной зависимости от машин, связанных друг с другом общей сетью, —умных рабынь самого совершенного инструмента надзора за всю историю существования человечества. Его профессия учила недоверчивости и осторожности, так что информационные потоки казались ему самыми опасными, подлыми и долговечными следами. Пусть ноутбуками, компьютерами и сотовыми телефонами тешатся миллиарды фанатов, влипших в Сеть, обожравшихся словами, картинками, битами информации.

Он притормозил на несколько мгновений у входа в "Смальто". Осенняя ночь была так тяжело больна, что все вокруг казалось ему грязным — воздух, собственная кровь, мысли, встреча с Романом. Взглянув в замызганное стекло как в зеркало, он попытался пригладить ладонью свои кудрявые пепельные, почти белые волосы.

Обитая дверь с грохотом распахнулась, и на тротуар вывалился мужчина, чертыхаясь, он начал подниматься, пытаясь одновременно удержаться на ногах, привести в порядок одежду и сохранить остатки достоинства. Бедняга наверняка проявил неуважение к одной из девушек. Под "недостатком уважения" в "Смальто" понимали разные вещи, и зависели они от настроения танцовщиц, вернее, от того, сколько денег им удавалось выманить из клиентов. Этот, видно, оказался слишком прижимистым, и ему не позволили срывать запретные плоды, зазывно болтавшиеся всего в нескольких сантиметрах от его носа. Жадным в "Смальто" отводилась роль зрителей. Матиас заметил обручальное кольцо на пальце мужчины: сорокалетние женатики составляли основную клиентуру "Смальто". Как и большинство его собратьев по "разврату для бедных", мужчина был пузат, начал лысеть, жил с чувством вины, у него поседели виски, а носил он темно-серый двубортный костюм. Убив такого, можно было испытать лишь смутное чувство стыда и омерзения к самому себе.

—Эй, Мэт! Роман тебя ждет.

Джем, один из вышибал, стоял в проеме приоткрытой двери: чернокожий гигант под два метра ростом, рукава рубашки закатаны до локтей, бритый череп блестит, на щеке шрам, сила как у быка. Вышибала мог произвести впечатление на отцов семейств, потерпевших фиаско в "Смальто", этой жалкой потовыжималке, но настоящие ночные птицы его не боялись. Дух всегда был сильнее тела —Матиас много раз убеждался в этом за те жестокие десять лет, что провел в городском лабиринте, получая образование на улицах. Он видел, как нахохлившиеся воробышки, вроде него самого, устраивали кровавую трепку противникам вдвое, а то и втрое сильнее них самих, он научился читать в их глазах решимость, ярость, безумие или обреченность. В первую же встречу он взял верх над Джемом в поединке взглядов.

—Давно не появлялся, парень...

Джем посторонился, пропуская Матиаса, сделав на прощание оскорбительно-презрительный жест в сторону изгнанного клиента и кивнув Тонино —другому церберу, обожавшему баловаться с ножиком, —чтобы тот закрыл дверь.

—Придурок решил сорвать трусики с Меррил. Думают, им все можно, скоро будут на сцену выскакивать, с членами наизготовку, захотят девушек трахать, представляешь?..

Матиас едва слушал бурчание Джема. Он весь обратился в нюх: запахи алкоголя, пота, сигаретного дыма, дешевых духов, подмышек, талька, остатков еды и подавленного, неутоленного желания. Человек тридцать клиентов стояли перед несколькими узкими площадками, наблюдая за танцовщицами, которые умело извивались "у станка", —зря, что ли, жалкое электронное табло над стойкой обещало посетителям "лас-вегасский стиль"?! Девушки тряслись как безумные, пытаясь разогреть атмосферу, замороженную "вооруженным" изгнанием из заведения срывателя трусиков, но лица мужчин, которым пятью минутами раньше напомнили об изгнании из плотского Эдема, походили на маски , застывшие от дешевого спиртного и нечистой совести.

—Выпьешь что-нибудь, Мэт? —спросил Джем, направляясь к стойке.

— То же, что всегда.

Матиас прошел вдоль стены и сел напротив Романа за столик в глубине зала. Полумрак рассеивал свет ламп в псевдокитайском стиле. Он снова спросил себя, почему Рысь упорно назначает свои деловые встречи в этом говенном заведении на задворках Пантена. Его клиентура между тем обитала в самых богатых парижских кварталах —Маре, VII, VIII и XVI округах, в пригородах, на западной стороне, от Нейи до Буживаля.

—Что нового, казак? —спросил Роман, аккуратно поставив на столик запотевшую пузатую рюмку с коньяком.

Осмелься любой другой, кроме Рыси, помянуть его русские корни, Матиас выхватил бы в приступе слепой ярости пистолет из кобуры и в упор разрядил бы его в мерзавца.

—Ничего особенного.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

Матиасу никогда не удавалось достать до дна узких желтых глаз Романа. Именно за эти глаза, а еще —за острые уши и темные пятнышки на щеках его и прозвали Рысью. Всегда одетый с иголочки, с идеальным ежиком редких волос, щеточкой усов над верхней губой, Роман был из породы стервятников, хоть и походил на хищную кошку: он никогда прямо не участвовал в схватке, но всегда оказывался в первых рядах при "разделе добычи".

Роман работал на жадного спрута, правившего огромной тайной империей и владевшего международной сетью торговли телом во всех ее проявлениях —от классической работы на панели до виртуального секса, удовлетворяя все самые извращенные запросы "потребителей". Несколько лет назад желтоглазый румын был поставлен управлять сетями детской проституции, созданными в некоторых странах Восточной Европы —в Румынии, Венгрии, Болгарии, на Балканах... "Пользователи" —их число росло с каждым днем —обитали в развитых промышленных державах и богатейших странах Персидского залива, но не только. Говоря экономическим языком, это был бурно развивающийся рынок: по словам Романа, Сеть выявила новые запросы, позволила распространять —в планетарном масштабе —скрытые доселе предложения. "Мир болен, —часто повторял он, —все мы скоро сдохнем, так почему бы этим не воспользоваться..."

Стервятник —иначе и не скажешь.

—Как у тебя с работой, Мэт?

—Ничего особенного.

Тонкие губы Романа растянулись в хищном оскале, обнажив острые клыки, —он наверняка подточил их "а-ля якудза", чтобы подчеркнуть жестокость внешнего облика.

—Возможно, у меня кое-что есть для тебя...

Боковым зрением Матиас видел танцовщиц, изгибавшихся на сцене, подобно холодным бледным языкам пламени, под равнодушными взглядами посетителей.

Идиотская музыка била по нервам. Он молча ждал продолжения разговора.

Выдержка и терпение всегда были его лучшими помощниками, помогая избежать множества неприятностей.

—Женщина. Сорок лет. Четырнадцатый округ.

Роман вытащил из внутреннего кармана шелкового пиджака небольшой желтый конверт.

—Имя, адрес, фото. Требуется особое внимание: у дичи суперохрана,территория миноопасная.

Выдержав паузу, Матиас равнодушно спросил:

—Сколько?

—Пятьдесят —сейчас, сто —после окончания работы.

—Евро или франки?

—Добрые старые ветхие франки, которые ты сможешь обменять в любом добром старом банке этой доброй старой гребаной страны! Черт тебя побери, Мэт, ты, конечно, настоящий профи, но зачем же так хренеть?! За сто пятьдесят тысяч евро я могу нанять "голубые каски" ООН!

Резкий, как вой гиены, смех Романа повис в удушающей атмосфере кабака. Официантка с пустыми, мертвыми глазами, одетая в коротенькую тунику с разрезами во всех возможных местах, поставила на стол серебряный поднос с бутылкой содовой и пустым стаканом.

Сто пятьдесят тысяч добрых старых франков были, несмотря ни на что, хорошей платой, следовательно, работа предстоит опасная, подумал Матиас. Ему и в голову не пришло задавать вопросы о причинах выданного контракта —любопытство никогда и никого до добра не доводило. Адрес и фото — большего ему не требовалось.

Чем меньше он знал о своих мишенях, тем лучше себя чувствовал. Да Роман в любом случае не стал бы ничего объяснять —просто отдал бы этот и следующие контракты другой ночной птице.

—Итак?

Матиас протянул руку и прихватил двумя пальцами конверт, мгновенно поняв, что Рысь уже положил внутрь предоплату.

—Я знал, что могу на тебя рассчитывать, —лениво процедил Роман, обнажив в загадочно-фамильярной ухмылке металлические резцы — ностальгическое свидетельство бурной румынской молодости. —Эта баба — та еще мерзавка. Не упусти ее, понял?

—Разве я тебя когда-нибудь подводил? —шепнул в ответ Матиас.

Произнося эти слова, он словно увидел на мгновение в воздухе череп, оскаливший в улыбке разбитую челюсть, и счел это видение еще одним знаком грядущих темных потрясений.

—Конечно нет, но в нашем деле каждый раз начинаешь с нуля. —Роман, то ли извиняясь, то ли оправдываясь, развел руки. —Но в твоем случае на счетчике целых пять нолей после первой цифры...

Матиас не стал пересчитывать деньги: Рысь был гордым стервятником , гордым и бескомпромиссным в вопросах чести, полагая, что она есть даже у таких прбклятых, как он сам. Матиас готов был поклясться, что он полощет рот, моет руки и задницу по многу раз на дню, но ему не удается избавиться от ужасного, идущего из глубин естества запаха, который терзает его самого, особенно когда он "пользует" попадающих в его паутину девушек и девочек-малолеток.

—У меня припасен лакомый кусочек, —прошипел, перегнувшись через стол, Роман. —Свежачок. Нетронутый цветочек прямиком из Албании. Если хочешь — она твоя. Мой подарок.

Матиас налил себе полстакана содовой, выпил залпом.

В глазах, как всегда, защилало. Подавив отрыжку, он отрицательно покачал головой.

—Ну да, я забыл: никакого разврата, —фыркнул стервятник. —Ни алкоголя, ни курева, ни баб, ни девочек.

И ты даже не педик...

Матиас коротко улыбнулся, добавив про себя: "Никаких желаний и никаких привязанностей, одна только профессиональная страсть, пьянящие, сладострастные, головокружительные ощущения, которые предлагает одинокая охота в таинственной ночной жизни". Роману не удастся купить ни его дружбу, ни даже благодарность, предложив в качестве залога маленькую девственницу, проданную родителями за несколько жалких монет: ангелы — и уж тем более ангелы смерти — бесполы.

—Я сообщу, когда работа будет сделана, — едва слышно проговорил он, вставая.

Матиас бросил последний взгляд на клиентов, застывших перед сценой, где прилежно, хоть и без вдохновения, трудились танцовщицы, и подумал, что никто на Земле не пожалеет о людях, когда их не станет.

Глава 2

Красота девушки, стоявшей за спиной матери, поразила Марка. Он не ожидал встретить подобную жемчужину в этом мрачном доме, выстроенном из черного камня в глубине плато Обрак. В ней не было ничего от костлявого изящества анорексичных созданий, заполонивших безликие страницы глянцевых изданий, в том числе еженедельника "EDU", для которого он работал.

Почему-то Марк вдруг с острым сожалением подумал, что, наверное, ветер, этот сучий потрох, растрепал его и без того редкие волосы, из которых он каждое утро все с большим трудом сооружал некое подобие прически.

—Что вам нужно? —Женщина повторила свой вопрос хриплым голосом, в котором угадывался средиземноморский-акцент.

—Поговорить о маленьком Иисусе, само собой разумеется!

Марк немедленно пожалел о выпущенной стреле.

"Пустобрех чертов! Не можешь удержаться!" Привычка к язвительным замечаниям, хоть и оживляла беседу и могла разрядить обстановку, стоила Марку кровавого развода и трудностей в отношениях не только с дочерьми, но и со всеми представителями рода человеческого в целом. Глаза женщины недоверчиво прищурились, хмурое лицо стало откровенно враждебным. Морщинистое, измученное жизнью, обрамленное поседевшими, белокурыми волосами, оно казалось естественным продолжением надетой на ней рубашки: одежда была такой ветхой, застиранной и заштопанной, что кое-где просвечивала основа ткани.

Марку почудилось, что, постучав в эту тяжелую деревянную дверь, он шагнул в далекое прошлое. Единственной уступкой современности в этом краю поросшей жесткой травой земли, холмов и скал был взятый напрокат "Рено-806", который Марк оставил на внутреннем дворе. Бросив беглый взгляд на машину, он слегка успокоился. Время едва перевалило за полдень, но Марку вдруг показалось, что уже наступила ночь, вернее, что солнце и не вставало в этом краю серых камней. Гнилая осень, погрузившая Францию во влажно-душное тепло, обошла своим вниманием Обрак, обдуваемый мерзким ледяным ноябрьским ветром.

—Я хочу поговорить с вами о человеке, которого кое-кто называет новым Мессией, —добавил он с улыбкой, призванной успокоить —мать и очаровать —дочь.

Женщина отступила на шаг, не убирая ладони с ручки двери.

—И так уже довольно гадостей о нем наговорили!

—Вот именно! —подхватил Марк, приглаживая машинальным жестом волосы. —Я потому и приехал, что хочу рассказать людям правду.

"Хочу поучаствовать в охоте!" —мысленно добавил он с той ноткой цинизма, что позволяла ему причислять себя —иллюзорное ощущение! —к "кукловодам", к творцам и любимчикам истории. Каждую неделю BJH, хозяин и основатель "EDV", король, отец, человеке блестящим черепом, зловонным дыханием, феноменальной интуицией и вошедшими в легенду приступами бешенства, выпускал своих псов на охоту. Чаще всего дичью становился политик —неважно, мужчина или женщина, король (или королева) телеэфира, но на сей раз BJH натравил своих псов на пророка-целителя, посмевшего —невиданная наглость! —собрать вокруг себя кучку верных последователей.

Ни одна ищейка из "EDV" слыхом не слыхивала об этом ничтожном шарлатане, следовательно, его известность ограничивалась узким кругом обожателей, но, поскольку приказ исходил прямо от хозяина, мелкий проповедник был переведен на положение Врага Номер Один во всех редакциях и даже коридорах еженедельника —флагмана независимой прессы, первого среди равных. На сей раз досье года, посвященное сектам (секты, секс, серийные убийцы, диеты —верняк, если нет чего позабористее!), забудет о самой влиятельной из них —сайентологии, церкви, основанной Р. Л. Хаббардом, писателем-фантастом, богатой и влиятельной настолько, что она может на равных бороться с любой мировой религией, с какой угодно международной мафией, да, пожалуй, и с правительствами.

—Откуда у вас наш адрес? —спросила женщина.

—От моего шефа. Мне его источники неизвестны.

Тут Марк не соврал: источники информации BJH оставались тайными, темными, но они, как правило, не ошибались. Хозяин и основатель еженедельника самолично вручил Марку небольшое досье на семью пророка и билет на поезд —во второй класс, что в "EDV" являлось верным признаком немилости: "Нарой мне пару-тройку смачных историй, чтобы, хм-гм-хм, расцветить выпуск, да..." Ледяные глаза шефа блеснули из-за темных стекол очков, грозя увольнением, "хм-гм-хм" прозвучало как ультиматум, словно скрипнула входная дверь биржи труда. Ходили упорные слухи о новом сокращении штатов: якобы независимые американские —читай: суперлиберальные! —аудиторы заявили о необходимости завуалированного (в некоторых случаях) или явного "обрезания" (все зависело от того, к какой внутренней группировке ты принадлежал) раздутых штатов "ЕDV".

BJH, обожавший играть роль "филантропа —отца всех своих детей", до последнего сопротивлялся чистке по количественному принципу, не желая принимать выгод во времени и деньгах, которые сулили новые технологии, но финансово-юридическая армия советников вбила-таки ему в башку мысль о том, что придется выбирать между экономическими реалиями и патерналистской ностальгией, между будущим и перспективой закрытия, между гуманизмом и выживанием. Между "трахать самому" или "быть затраханным", как емко сформулировал Ж.-Ж. Фрельон, один из трех заместителей главного редактора.

Марк, по сути дела, никогда не входил в свору цепных псов BJH, этих информационных хищников, хладнокровно-жестоких охотников, с наглой дерзостью провозгласивших себя "бандой сорока насильников". Он никогда не писал "фирменными чернилами" "EDV" —смесью мышьяка и серной кислоты, ни разу не принимал участия в организованной травле отдельных людей —загнанных, бесправных, разорванных на куски. Его кидали с одной рубрики на другую —политика, спорт, культура, обзоры, программы телеканалов, он был драной вороной в стае ястребов пера, так что теперь наверняка окажется в числе первых, отданных на заклание журналистов.

—Так чего же вы хотите?

Марк стойко выдержал недоверчивый взгляд женщины.

Эта мрачная ферма в Обраке была его последним шансом. Ему вот-вот стукнет пятьдесят: вряд ли он найдет новую работу в желтой прессе, которая была бы одновременно "непыльной" и хорошо оплачиваемой. На рынке труда "старикам" наступают на пятки молодые —"ботва" у них стоит дыбом от усердия, волчий аппетит, худые бока ходят ходуном, у них наглый талант, нищенское жалованье, а на губах выступает пена, как у гончих.

Дамокловых мечей над головой Марка становилось все больше: алименты бывшей жене, две акулы-дочки, сверхтребовательная молодая любовница, плата за жилье, машина, чертова прорва счетов, кредитов и необеспеченных долгов... Он был просто обязан пробиться в число "сорока насильников", вспомнить о тех сторонах человеческой натуры, которые благополучно игнорировал в течение пятнадцати лет работы —работы ли? —в еженедельнике, пошевелить задницей, доказать всем и каждому... Далее по тексту.

Марк посмотрелся в единственное круглое окошко двери —это зеркало было мутным и потому снисходительным, улыбнулся —со всем обаянием, на какое был способен, взглянул проникновенно, стараясь выглядеть неотразимо-победительным самцом.

—Вы позволите?..

Марк мягко шагнул в дверь, вынуждая женщин отступить в комнату. Он не заметил и тени страха на безмятежно-чистом лице дочери —только отстраненное любопытство, ему показалось, что она забавляется, что понимает, кто он такой и чего ему нужно. Войдя, он кожей ощутил живительное тепло: в гигантском —размером с его мансарду на Иль-Сен-Луи —камине плясали языки огня. Огромная полутемная комната, служившая одновременно кухней и столовой, была оклеена старыми замызганными обоями. На древнем буфете криво стоял старый телевизор: цвет был тусклым, картинка расплывалась.

Марку почудилось, что он вернулся в 60-е, оказавшись в почившем в бозе Советском Союзе, но тут заметил персональный компьютер —последний писк моды, сверхплоский экран, 21 см, камера, эргономичная клавиатура, кубическая форма, лазерный принтер, —установленный на одном из тех безликих письменных столов, которыми забиты дешевые мебельные магазины.

—У вас есть журналистское удостоверение или, ну, что-нибудь в этом роде? —спросила женщина.

Марк улыбнулся в ответ и полез во внутренний карман куртки. Ее вопрос был вызван не осознанием гражданских прав —она реагировала как истинная телеманка, поклонница комиссара Наварро, госпожи заместителя генерального прокурора[1] и других героических следователей из полицейских сериалов. Он продемонстрировал ей свое официальное сине-бело-красное удостоверение —ободряюще-устрашающее триединство богоспасаемой Республики.

—Понимаете, мы впервые имеем дело с журналистом...

Он покачал головой. Информация BJH оказалась, как всегда, точной: он первым протырился к этим женщинам, ему предстояло охотиться на территории, которую до него не "пометил" ни один вонючий хищник. Марк не слишком хорошо понимал, чего добивается хозяин "EDV", поднимая хай вокруг какого-то сомнительного ясновидца, родившегося в богом и людьми забытом Лозере, однако, употребив минимум психологических хитростей, он сможет нарыть если не полезную, то хотя бы смачную информацию в доме названых матери и сестры человека, которого интернет-фанаты представляют на своих сайтах как нового Мессию, новое воплощение Христа или Духовного Учителя новых времен, вернув себе таким образом уважение BJH, сохранив зарплату, коллективный договор, налоговые льготы и множество других удобств, столь необходимых в его возрасте и при его образе жизни.

—Выпьете кофе? —спросила мать.

—С удовольствием.

Дочь немедленно отправилась в угол кухни и захлопотала перед плитой древнего образца с круглыми красными конфорками. На девушке была странного вида хламида, утратившая от времени и цвет и форму, —Шарлотта, любовница Марка, не надела бы такое даже на своего Лабрадора, невоспитанного и глупого пса песочной масти, —но все ее движения, даже самые незаметные, были исполнены невероятной грациозности. Время от времени она оборачивалась, чтобы бросить через плечо бездонный взгляд на гостя. Шарлотта, блистательная шумная Шарлотта, проводящая уйму времени в институтах красоты и храмах здоровья, как тигрица следящая за сохранением тонкой талии, твердых сисек и округлой попки, тратящая все сокровища мира на маски, пудру, лосьоны, масла, витамины, диеты и прочую фигню, увеличивающая долги любовника покупкой одежды у авангардных стилистов, —эта самая Шарлотта наверняка восприняла бы как личное оскорбление сияющую, победительную, ничего ей не стоящую и потому унизительную для других красоту бедной крестьянки из Обрака.

—Садитесь, —предложила мать, выдвигая один из стульев, стоящих вокруг большого, в сельском стиле, стола.

Марка пробрала крупная дрожь, когда девушка подошла к нему с подносом. Он невольно представил ее в своих объятиях, в постели, и усилием воли попытался прогнать наваждение, но сладкое видение не желало исчезать, возвращаясь к нему с назойливостью осенней мухи. Божественный аромат кофе перебивал резкий, но приятный запах горящих в камине дров. Мать пододвинула Марку чашку, сахарницу из разряда "свадебных подарков" и цветную жестяную коробку, словно сошедшую с рекламных плакатов 50-х годов. Марк достал из жестянки сухое печенье, обмакнул в кофе и немедленно вспомнил, что подобный жест уместен только в кругу семьи. (Шарлотта терпеть не могла, когда он макал багет в пиалу —что за плебейство! Шарлотта настаивала, чтобы он принимал душ, брился и одевался к завтраку, Шарлотта заставляла его дорого платить за двадцать четыре года разницы в возрасте...)

Сидя напротив, девушка смотрела на него поверх чашки и спокойно пила кофе. Ее большие глаза блестели, как темные луны на белом лице, обрамленном полыхающими локонами.

—У вас в доме нет мужчин?

Марк задал этот вопрос, чтобы побороть собственное смущение. В досье BJH упоминалось о смерти отца, погибшего двадцать лет назад в автокатастрофе, и о смерти в 1978 году старшего сына, утонувшего в колодце в возрасте шести лет.

—Мой муж погиб в дорожной аварии. Я не могла одна обрабатывать землю и в конце концов все продала.

Оставила только дом —перевела в пожизненную ренту.

Она ни слова не сказала о смерти сына —словно похоронила самую память о нем.