Любимая мартышка дома Тан

Мы познакомились с Лю в одной из моих лавок, куда я зашел с начальственным визитом, и разговорились о тохаристанском и хутталянском шелках, знаменитых своими желтыми и красными полосами на зеленоватом фоне. При второй встрече там же Лю каким-то образом навела меня на разговор о целительстве (узнала обо мне все у продавцов?), и кончилось все ее просьбой избавить от болей в плече. Боли оказались выдумкой, а деликатный сладкий стон, который она издала после первого же прикосновения моих пальцев, был просто восхитителен. И вскоре она привыкла появляться у меня каждый четвертый день недели и уходить уже гораздо позже вечернего удара барабана- придворные дамы могли себе позволить многое.

Я не сомневался, что для придворной дамы ее ранга общение с богатым западным торговцем, да еще и с репутацией целителя, было не только допустимо, но и престижно — все, что исходило с Запада, в империи было предметом всеобщего восторга. Иначе, подозревал я, наше общение там же, в лавке на Восточном рынке, и закончилось бы.

В искусстве любви самыми выразительными были ее руки. Они гладили мою спину сначала медленно и сладостно, потом все быстрее, будто пытаясь ее разорвать, и наконец эти руки судорожно вжимали мое тело между ее жадно раздвинутых ног.

Однажды Лю пришла, как мне показалось, с сестрой-близнецом. Они были удивительно похожи — одного роста, одного телосложения: щедрое, скажем так, тело, но не лишенное гибкости в талии.

Я и сейчас помню, как шел им навстречу по садовой дорожке: они были похожи на две раскрашенные керамические статуэтки, из тех, что кладут здесь в могилы. Одинаково белые лица, одинаковые прически, похожие на чуть закругленные крепостные башни. Обе пытались отвернуться от весеннего ветра: одна чуть наклонилась вправо, другая — влево, их спускавшиеся полукругом к песку золотистые накидки трепетали, как знамена у храма Учителя Фо.

— Я привела к вам подругу, — без особой застенчивости сказала мне Лю, продолжив речь восхитительно двусмысленной фразой: — После ваших рук спина у меня стала подвижнее. Может быть, вы поможете и ей? Я была бы так рада.

— Как зовут вашу подругу? — вежливо поинтересовался я, пытаясь сообразить, правильно ли я понимаю то, чего от меня ожидают.

— Юй Хуань,- ответил мне странный голосок с неповторимым шелковым тембром: тихий, почти шепот, но абсолютно отчетливый. — Что означает «Яшмовый браслет».

И, как бы в подтверждение своих слов, она покрутила на запястье браслет из особого, розового нефрита. Довольно дешевый камень, хотя и редкий; но, как известно, именно его предпочитала прекрасная возлюбленная императора Ян Гуйфэй. А значит, и половина жительниц столицы.

— И кто же вы, уважаемая госпожа Юй? — любезно поддерживал я беседу, ведя обеих к длинному павильону, стоявшему в третьем, дальнем дворе и служившему местом наших с Лю забав (туда меня направила сама Лю несколькими энергичными движениями подбородка).

— Актриса,- отвечала моя новая гостья после краткой паузы и движения бровей. И скромно добавила: — Придворная актриса.

Я почти засмеялся: можно было бы догадаться об этом в первые же минуты. Наблюдать за этой женщиной, слушать ее было острым наслаждением. Она играла. Играл ее голос, брови, губы, то вытягивавшиеся трубочкой, то раздвигавшиеся в странной полуулыбке, как на лице каменного Учителя Фо. Она и двигалась как актриса, то есть танцовщица и музыкантша. Сейчас я вспоминаю, что даже через много месяцев после нашего знакомства я так ни разу и не увидел, чтобы она танцевала в полном смысле этого слова. Но она умела подчеркивать, «показывать» свои слова быстрым поворотом головы или внезапным наклоном плеча, глядя на меня исподлобья озорными глазами.

«Актриса», тем более придворная, означало, что передо мной женщина если не из очень хорошей семьи (и не такого высокого статуса, как Лю), то отлично воспитанная. И, кроме музыки и танцев, она наверняка пишет стихи, причем, скорее всего, прекрасным почерком.

Уже тогда я почувствовал, что когда я вижу эту женщину, то где-то в середине живота у меня зарождается счастливый смех — и рвется наружу, будто при виде веселого щенка или неуклюжего карапуза в маленькой шелковой шапочке с бубенчиком. С ней было невероятно легко.

— Вот это здесь,- тихо сказала своей подруге Лю. — А там, за дверями, будет не просто тепло, а очень жарко. Обещаю.

Они обменялись наигранно строгими взглядами.

— О-о,- сказала актриса по имени Яшмовый браслет, войдя в мое целительское логово.

Там пахло горячим свежим деревом и множеством трав. И там действительно было жарко. Потому что самую дальнюю комнату этого домика занимала большая, мастерски сделанная тюркская баня. Имитировать ее пытаются многие, но что касается моей, то настоящий мастер мог, побрызгав на раскаленные камни отваром трав и помахав льняной тканью над головой, вынести уверенный приговор: эта баня сделана гением, потоки воздуха в ней идут так, как следует.

Меня и Лю уже ждали там глиняные чаши со сладковатыми отварами, к дегустации которого обе мои гостьи и приступили, не дожидаясь особого приглашения. Актриса Юй при этом посматривала на меня через край чаши с веселым доброжелательством, а Лю щурила глаза, наслаждаясь моим замешательством.

— Господин Мань, если не ошибаюсь,- вновь зазвучал шелковый голосок моей новой гостьи (в этой империи истинное имя иностранца никто произносить и не пытается, вместо этого награждая гостя здешним фамильным иероглифом, хочет он того или нет).- Господин Мань, мне так неудобно было беспокоить вас. Но Лю сказала мне, что вы-человек, который может решить одну мою проблему. Она вроде бы и невелика, но ведь девушкам неудобно постоянно стирать мои платья, иногда по две штуки в день. Дело в этом запахе (она смешно пошевелила сморщенным носиком). Не так чтобы я была уж очень толста, но… даже когда я не танцую, иногда даже холодной зимой, этот запах появляется сразу, с самого утра, и никакие ароматические мешочки под мышками не могут его уничтожить. Да вот и прямо сейчас… А ведь я принимаю теплые ванны каждый день. На моем теле нет ни одного волоска. — Тут она развела руками, сделала гримаску и виновато улыбнулась.- А главное — я боюсь: что, если этот запах говорит о какой-то болезни? Мои лекари… то есть лекари во дворце… ничего путного не могут сказать, хотя советов у них предостаточно. — Тут ее голос превратился в уморительный противненькии баритон: — «Холодный пот — одно из восьми истечений, но сухой имбирь раскупорит вам внутренние проходы, а алоэ послужит для очищения души»…

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: эта женщина просто светится восхитительным здоровьем. При этом мне было абсолютно ясно, о чем она говорит, я понимал, что проблема ее не надуманна, и знал эту проблему по собственным подмышкам. Она знакома воинам, наблюдающим за накатывающим валом вражеских всадников, и чиновникам, ждущим ответа начальства на их доклад, и многим другим.

— Мы сейчас поработаем с вашим телом, госпожа,- отвечал я.- Но я вижу, глядя на вас, что вы ничем серьезным не больны. Кроме одного. Ваше тело протестует против того, что делает с ним ваша душа. Проще говоря, вы чего-то боитесь, госпожа.

Этого не ожидали ни она, ни Лю, которая, подозреваю, не очень всерьез относилась к целительским способностям моих рук, хотя и отдавала должное другим их способностям.

Актриса Юй смотрела на меня неожиданно серьезно, чуть наклонив голову. Я поспешил прервать молчание:

— От этой проблемы избавить можно и моими методами, только не сразу, постепенно… Но могу обещать: это лечение — одно из самых приятных, какие есть на свете.

На лице ее появилась шаловливая полуулыбка, а Лю за ее плечом одобрительно покивала.

— Бочка ждет вас,- сказал я,- а дальше, я надеюсь, Лю нам поможет во всех смыслах.

Обе одинаково усмехнулись.

— Вот эта бочка? А зачем в другой бочке плавают куски льда — ой, какой ужас, правда? — поинтересовалась Юй, сбрасывая накидку на руки Лю. Потом, смущенно улыбнувшись, она взялась за завязки платья из простого, но очень хорошего зеленоватого шелка. Я молча смотрел на то, как из мягко спадающих складок, как белая мякоть плода с загадочного юга, появляется пухлое белое тело с лимонным, как у всех имперских жительниц, оттенком. Актриса была явно польщена моим вниманием.

— Ян Гуйфэй входит в купальню на глазах наблюдающего за ней императора,- объявила она, намекая на известную всем сцену знакомства Светлого императора с его нынешней возлюбленной.

— Это же было лет пятнадцать, если не двадцать назад. Вы так молоды и, конечно, не могли эту сцену видеть? — попытался поддержать разговор я.

Моя гостья томно склонила голову набок, полуприкрыла глаза и издала наигранно усталый стон. Потом, опираясь на руку Лю, грациозно извиваясь, начала опускаться в воду, пока не устроилась на скрытом под водой сиденье и не откинула блаженно голову на край бочки, укутанный намокшим льном.

— Нет, видеть эту сцену я не могла никак,- сказала она, и две подруги одновременно чему-то засмеялись.

Две шаловливо настроенные обнаженные женщины в моей бане — достаточно сильный раздражитель, чтобы в висках моих застучали молоточки. Но тюркская баня, с ее немилосердным жаром и влагой, может успокоить любую возбужденную голову, и не только голову.

— Я справлюсь с вами обеими, — не очень уверенно сказал я Лю, и та с благодарностью улеглась рядом с подругой, головой в другую сторону. И я начал водить по их мокрым телам пучками трав из Великой Степи, Дешт-и-Кипчака.

— Вы ведь тюрк? — раздался приглушенный голос моей новой гостьи. — Какой сильный у вас народ — я, наверное, никогда не смогу танцевать тюркские танцы так, как положено, с этаким бешенством. О-о, а это полынь…

— Тюрк по отцу, а моя мать — чистая согдийка,- отозвался я, берясь, после нежных трав, за пучки тонких ветвей деревьев с Западных гор. Тут уже обе «пациентки» замолчали, и новая гостья первой запросилась в ту самую, наполненную водой со льдом бочку.

— А теперь в твое тело будут втирать сливки из верблюжьего молока, и оно станет мягким и упругим,- попыталась предвосхитить события (а точнее — подсказать мне, что делать) размякшая от травяной экзекуции Лю.

— Нет,- ответил я, глядя на раскинувшуюся на льняных полотнах актрису Юй и сглатывая слюну.

— Она ведь хочет, чтобы я решил ее проблему, а здесь нужны не сливки. На горах к востоку от Самарканда пчелы собирают очень хороший мед… И работать мы с этим медом будем прямо там, в самой бане, там, где горячо.

Так я впервые прикоснулся к телу этой удивительной женщины, начав с того, что размазал по ее спине, щедрым округлостям ниже и по сверкающим белизной ногам желтый зернистый мед.

То, что почувствовали мои руки дальше, было, по меньшей мере, интересно.

Я прокатывал между пальцами, разминал и гладил абсолютно идеальное, упругое тело женщины, которая вне всякого сомнения знала, что такое хороший массаж, и как нужно поддерживать кожу молодой.

— Немножко похоже на баню из Когурё,- проворчала она скептически и тут же сказала «м-м-м», поняв, что на некоторые точки целители из Когурё нажимать никак бы не могли.

Свободные, сильные суставы, чистое дыхание, отличные мышцы — для женщины, которой, как я теперь видел, было уже далеко за тридцать, она была просто чудом. Кожа ее впитывала мед не слишком быстро и очень равномерно; это подтверждало, что никакие болезни ее не беспокоили. Но та просьба, с которой она обратилась ко мне, была бы выполнима лишь в том случае, если бы эта женщина жила в моем доме и не знала никаких страхов и забот.

«Да о чем же это я думаю — она только-только вошла в мои ворота», — одернул я себя.

— Я теперь буду пахнуть медом очень долго,- провокационно сказала она Лю уже после того, как мои руки смыли с нее лишний мед в бочке с теплой водой, куда по ее же настоянию мы погрузились все втроем. — Пчелы слетятся обязательно…

Она уже стояла на теплом полу, и с нее скатывались последние крупные капли. Лю склонила голову к ее плечу, потерлась о него, потом начала, с закрытыми глазами, ласкать лицом тяжелую грудь своей подруги. Потом, обняв ее, медленно опустилась перед ней на колени, прижавшись лицом к низу ее живота.

— Вот так мы, одинокие женщины, помогаем друг другу проводить скучные дни во дворце, — чуть задыхаясь, прошептала мне Юй, двигая плечами в ритме движений головы Лю. А дальше они обе опустились на колени друг перед другом, и Лю, откидываясь на хлопковое полотно, приняла свою подругу на руки, как ребенка.

Потом между двух великолепно круглых ягодиц актрисы появилась ласкающая их рука Лю. Рука эта на мгновение отвлеклась от своего занятия и выразительно поманила меня.

Сопротивляться было не только глупо, но и невозможно.

— Скажите, дорогая Лю, зачем вы это сделали, разве нам с вами было плохо вдвоем? — вежливо, но не очень искренне спросил я ее как-то, улучив момент, когда Юй Хуань была от нас достаточно далеко.

— Она замечательная, и для нее я сделала бы все, что угодно. Возможно, отдала бы жизнь, — очень серьезно отвечала эта дама. Через полтора года мне пришлось вспомнить эти слова.

Мы не обижали Лю, ей доставалась ее доля радостей — мы с Юй вместе с удовольствием доводили ее до сладких судорог, обмениваясь взглядами и улыбками. Но все же Лю явно вела дело к тому, что роль ее в этой пьесе становилась все менее значительной — почти такой же, как у двух-трех служанок, которые всегда сопровождали эту пару в дни их приездов ко мне и терпеливо ожидали в первом дворике.

Я уже тогда мог, конечно, догадаться: в актрисе Юй Хуань все было не так. Слишком красива, слишком хорошо воспитана и образована, слишком деликатна и покорна. Но, видимо, ни о чем догадываться мне не хотелось: потом, потом. Более того, подозреваю, что если бы даже передо мной открыли тогда книгу будущего — Алтын судур, и я обнаружил бы в ней все, что несла в мою жизнь актриса по имени Яшмовый браслет, я захлопнул бы книгу, зажмурился и сделал вид, что видел только сияющие белизной страницы.

Во внешнем саду застучали копыта, зазвучали приглушенные голоса, затем тихий женский смех на два голоса.

— Простите навязчивую женщину, которая — представьте себе — снова пришла мешать вам, — застенчиво сказала она, возникая в воротах и прислоняясь раскрасневшейся щекой к их темному морщинистому дереву. В ответ на ее обезьянью гримаску можно было только расхохотаться.

Лю скромно стояла сзади, потупив глаза.

ГЛАВА 4

НЕКРОМАНТЫ, ОТРАВИТЕЛИ И ПРИНЦЫ

Совещание по вопросу о ведьмах проходило в чисто местном духе — под сенью деревьев у меня в доме, во внутреннем саду, в беседке посреди пруда. Главным героем его был похожий на проворного ежика юноша Ван, который занимался в торговом доме счетами, цифрами, бумагами — но лишь теми, что имели какое-то отношение к имперской письменности.

Как человек кисти и туши, Ван был существом, стоящим в иерархии имперского общества куда выше, чем скромные торговцы или воины. Шутка сказать, ведь он мог когда-нибудь сдать императорские экзамены и стать чиновником. Но тогда ему пришлось бы получать куда меньшее жалованье, чем у нас. А так еще совсем чуть-чуть — и ему удастся купить на заработанные здесь деньги домик родителям в городке Ханчжоу на каналах, наверняка размышлял юноша Ван, раздираемый противоречиями.

Маленький Ван: так, по местным обычаям, называл его я. Приставка «маленький» уместное дополнение к имени для любого, кто младше тебя хоть на год. Но если бы Ван стал чиновником, даже низшего ранга, я как вежливый человек должен был бы воздерживаться от такого обращения.

Будучи очевидно умным письмоводителем, Маленький Ван, конечно, задавался вопросом, чем занимается в торговом доме Сангак; интересовал его и старый Юкук. Деньги — нет спора — вещь серьезная; они любят, чтобы их защищали и охраняли, но не до такой же степени… В течение первых месяцев его работы мы искренне надеялись, что Ван не сможет разобраться во всех операциях дома. А потом, когда стало очевидно, что юноша весьма умен, мы придумали другой ход — отправили Вана с караваном на Запад, в штаб-квартиру торгового дома. Он вернулся с пятнами загара на лице и совсем иными, повзрослевшими глазами. И с тех пор, как множество имперских юношей его поколения, мечтал об одном: снова отправиться в земли необъяснимых чудес и странных удовольствий.

Мы сидели вокруг низкого столика, на котором стоял дорогой, новомодный, а для кого-то все еще подозрительный напиток — чай, который Ван уважал как предмет роскоши и необходимый элемент утонченной жизни, Юкук воспринимал как среднего качества лекарство, а Сангак — как хороший способ делать деньги из воздуха. Поскольку чай считался личным проектом обожаемой императорской наложницы Ян Гуйфэй, он был обязателен в лучших домах, и к нему надо было относиться как минимум с уважением.

Юноша Ван, с острым носиком и блестевшим от жары смуглым лицом, осторожно прикасался губами к бледно-янтарной жидкости в крошечной винной чаше, и лицо его становилось все серьезнее: он готовился выступить. Сангак невозмутимо сопел, Юкук смотрел водянистыми глазами в одну точку. Десятки стрекоз пронизывали полуденный воздух, стеклянно поблескивая крыльями в бледно-золотых солнечных лучах.

— Итак, ведьма Чжао, — кивнул я, как глашатай перед выходом танцовщицы.

— Рассказ необходимо начать с правления императрицы У Цзэтянь, — торжественно начал Ван, одергивая свою модную короткую шелковую курточку в обтяжку, из тех, что вызывали ярость консервативной публики.

Мы мысленно возблагодарили его за то, что он не начал с императоров Яо и Шуня, правивших несколько тысяч лет назад.

— Государыня У официально взошла на трон через шестьдесят шесть лет после воцарения дома Тан, то есть семьдесят лет назад, — медленно выговаривал слова юный Ван.- Она была тогда уже немолода. И титул ей носить пришлось недолго, всего пятнадцать лет. А потом, когда почтенный возраст государыни начал мешать ей править, ее уговорили оставить трон, снова передав его принцу Ли Сяню из дома Тан. В том же году императрица скончалась от болезни, — закончил свое вступление Ван.

Быть ханьцем — нелегкая судьба. Маленький Ван хорошо знал, что наша чайная церемония отлично охраняется, что никакие посторонние уши не могут подслушать его. Он мог бы прямо сказать то, что можно услышать в любой винной лавке на любом из рынков, а то и вообще обойтись без вступлений. Но ни один имперский житель сразу к делу не переходит. Он выдает сначала официальный текст, а потом уже переходит к изнурительной забаве — намекам, тонкостям, частностям.

Что касается императрицы У, то и сегодня столичные жители помнили рассказы своих дедов и отцов о жуткой восьмидесятилетней старухе с неподвижным лицом, выкрашенным в белое, с нарумяненными щеками и черными бровями, которая, окутанная складками желтого императорского шелка, медленно проезжала по проспектам Чанъани в повозке с откинутым пологом.

У Цзэтянь правила империей не пятнадцать лет, а полвека. Сначала — из-за ширмы у трона, а потом — невероятно — как полноправная императрица: единственная пока женщина, официально взошедшая на трон. Старуху весьма уважали в империи, потому что при У Цзэтянь не было войн, кроме мелких и победных, и страна жила в общем хорошо. Но в столице и при императорском дворе царила совсем другая атмосфера — постоянного ожидания очередной жуткой, с долгими пытками, казни чиновника или принца. Только что упомянутый Ваном Ли Сянь, племянник и наследник У, очередной принц по фамилии Ли из плодовитого дома Тан, был юной трясущейся развалиной, который шарахался от каждого прибывшего к нему курьера, думая, что тетушка У, наконец, решила разделаться и с ним. Однако у принца Ли была весьма энергичная супруга, императрица Вэй, а у той была дочь, принцесса Аньлэ. И еще у них обеих была подруга — поэтесса и актриса Шангуань Ванэр, юная имперская секретарша госпожи У. Это женское царство, судя по базарным историям, фактически и пришло к власти после смерти императрицы, унаследовав от нее не только державу, но и аппетит к мужчинам. Императрица Вэй, как гласил приговор базара, даже развлекалась в императорской постели нескромными играми с одним из представителей все еще влиятельного клана У — У Янь-сю, притом что находившийся там же император отворачивался, делая вид, что ничего не замечает.

— В третий год правления под девизом Шэньлун наследник престола, принц Вэйский Ли Чунцзюнь, поднял войска, пытаясь уничтожить Шангуань Ванэр и остатки семьи У,-продолжал нараспев Ван.- Но его мятеж провалился. После этого инцидента императрица Вэй и принцесса Аньлэ окончательно потеряли всякий стыд, приближая к себе самых недостойных людей. И — как говорится в хрониках — даже ведьма по имени Чжао была вызвана во дворец и пожалована благородным титулом. Это было в четвертый год правления под девизом Цзинлун, то есть ровно сорок пять лет назад. И это единственное упоминание о ней в официальных дворцовых записках, лишь одна строчка, — добавил Ван, гордясь своей работой.

Тут мы перевели дыхание, а Сангак одним глотком осушил чашечку чая.

— А вскоре после этого императрице Вэй понравились трое придворных: Е Цзин-нэн, канцлер императорской академии, преуспевший в некромантии, то есть искусстве управления миром мертвых, Ма Цинь-кэ, известный лекарь, и еще Ян Цзин, который был вице-министром императорских развлечений и при этом талантливым поваром. Все они пополнили и без того немалое число любовников императрицы…

— Сколько имен, сколько имен, — неодобрительно поморщился Сангак. — Я никогда их не запомню. Но если ты об этом рассказываешь, Маленький Ван, то значит ли это, что все эти повара и некроманты имеют отношение к нашей ведьме?

Далее уже и я сам запутался в творившихся при дворе кошмарах, которые без запинки перечислял неутомимый Ван: забитый дворцовыми гвардейцами до смерти чиновник, осмелившийся подать несчастному императору доклад с обвинениями против императрицы и принцессы; смерть мужа госпожи Аньлэ и ее немедленный брак с любовником, тем же самым У Янь-сю, который осквернял императорскую постель, но не был ни поваром, ни некромантом, ни лекарем.

Я встрепенулся, когда Ван, перейдя на шепот, начал рассказывать, как на второй день какого-то месяца некоего года — в общем, сорок пять лет назад — император скончался, поев ядовитых блинов, поданных ему принцессой Аньлэ и приготовленных упомянутыми друзьями канцлера-некроманта — то есть поваром Ян Цзином и лекарем Ма Цинь-кэ. После чего вдова его, императрица Вэй, посадила на трон еще одного принца из неисчерпаемого рода Ли-Ли Чунмао, а, по сути, окончательно взяла управление империей в свои руки.

Но тут взбунтовались министры, потребовав расследования, население и войска «взволновались», угрожающе промолвил Ван. Так что длилось новое правление меньше трех недель.

— В двадцатый день шестого месяца,- перешел на декламацию утомленный Ван,-Ли Лунцзи, принц Линьцзийский, прибыл в столицу с отрядом воинов и въехал в нее через ворота Сюань-у. Он прикончил родственников императрицы, ее верных сторонников в Армии Плюмажей и двинулся ко дворцу. Императрица Вэй попыталась укрыться в лагере Летучих Кавалеристов, но была убита там взбунтовавшимися солдатами.

После этого император Ли Чунмао отказался от трона в пользу принца Сянского Ли Даня, а тот через два года отдал трон победителю злонамеренных женщин — своему сыну, мужественному Ли Лунцзи. Это, как вы знаете, произошло ровно сорок три года назад. Так началось славное правление нашего нынешнего Светлого императора.

— Какая великолепная история! Какое прекрасное начало правления! — выразил я свой безграничный восторг. — Просто для уточнения: вся наша компания ведьм, некромантов и отравителей была, конечно, вырезана до последнего человека?

— Да, господин. И правление императора действительно, как вы и намекнули, получило после этого девиз Кайюань — то есть Начало,- вытер ладонью лоб полностью истощенный спектаклем Маленький Ван.- Начало славной и спокойной эпохи, в которой мы сегодня и живем.

Стрекозы, зависшие в золотом воздухе, все разом сделали пируэт и снова задумчиво остановились между песком сада и ветвями деревьев.

— Мы должны поблагодарить господина Вана за его прекрасный рассказ, — проговорил я, изо всех сил стараясь быть настоящим имперцем с хорошими манерами. — Но у меня возникают вопросы, имеющие отношение к нашим сегодняшним проблемам. Первый: сколько лет было ведьме Чжао в год прихода на трон нынешнего Сына Неба?

— Немало,- с готовностью отозвался Ван, изображая поклон.- Возможно, целых сорок.

— Таким образом, сегодня ей должно было бы быть почти девяносто лет,- сделал я вывод, вспомнив седоволосую фигуру в зеленоватом свете луны.

— Но она тоже была убита солдатами Светлого императора — тогдашнего принца Ли, — мгновенно отозвался Ван. — То, что бегает по крышам столицы сегодня,- это не ведьма Чжао, это ее призрак, злой дух.

— Хм,- сказал я, вспомнив четкие отпечатки ног, которые этот призрак оставил на крыше, находившейся сейчас от нас шагах в тридцати.- Еще вопрос: владела ли ведьма Чжао оружием? Например, арбалетом?

— Нет, никогда. Ее оружием при жизни было колдовство, а сегодня это оружие — страх, — так же быстро отреагировал Ван, окончательно оставив торжественный стиль своей речи. — Она нагоняет ледяной холод на жестоких и бессердечных людей, бездарных и продажных чиновников, и они застывают, не могут пошевелиться. Тогда у них можно выпить кровь. Также она пьет ее у животных.

Сангак слегка поежился. Я всегда подозревал, что все его разговоры о том, что призраков и дэвов бояться не надо, звучали что-то уж чересчур громко. Толстые и храбрые воины, как я замечал, не боятся людей, зато превращаются в какую-то просяную кашу, когда дело доходит до существ иного рода.

— То есть никто в столице не рассказывает, что ведьма не просто бегает по крыше, а бегает с арбалетом в руке?

— Нет,- уверенно закрутил головой Маленький Ван.

— Еще раз: что стало с академиком Е и другими некромантами? — поинтересовался я.

— Е тоже был убит доблестными солдатами принца Ли. Но он был не единственным, кто пытался повелевать миром мертвых,- ответил Ван после некоторой паузы.- Вот, например, вскоре после прихода к власти нынешнего императора случился один эпизод. Императрица, его супруга, помогавшая ему подготовить восстановление справедливости в империи, пришла в огорчение от своей бездетности и от ослабевшего внимания к ней императора. И тогда ее брат привел к ней монаха-некроманта, который взял кусок дерева, вырезал на нем загадочные знаки, а также «восемь знаков» императора, то есть дату и время его рождения. Кусок дерева этот он отдал императрице, чтобы она привязала его под платьем. Но история раскрылась, и…

— Да, да, могу себе представить, что произошло дальше. Как я знаю, с тех пор императрицы у государя не было и нет.

— Она была разжалована в простое звание, — дипломатично уточнил Ван.

— Что за монах развлекался некромантией? — продолжал я.

— Даос, скорее всего,- без особой уверенности предположил юный исследователь имперской истории. — Чудеса — это по их части. Хотя… прошу простить, это мне неизвестно.

— Теперь опять о ведьмах. Чжао была единственной в столице? Были ли другие ведьмы или колдуньи?