Какукавка

- Если ты вытащил меня из постели для того, чтобы познакомить с этим поэтическим образом...

- Подожди, подожди! Это не поэтический образ. Это довольно близкая аналогия. Все причинно-следственные связи - в процессоре, а на мониторе только отображение. Вот я и подумал: хоть этот компьютер и работает в автономном режиме саморазвития, можно ведь, наверное, как-то на него влиять извне?

- На бога?

- Ну да.

- Молиться можно, - сказал я, чувствуя, что меня все-таки втягивают в идиотскую дискуссию.

- Факт. Хорошо мыслишь. Голосовое воздействие. Только нет никакой гарантии, что все будет, как надо. А мне нужно, чтобы было жесткое влияние. Так что я немного покумекал и сделал приставку.

- К чему?

- К процессору. Только ничего толком не вышло. Возможности очень ограничены. Единственное, что получилось, это когда я на мониторе...

- В смысле, в реальном мире?

- Не понял?

- Так ведь у тебя реальный мир - монитор бога.

- Брось! - махнул рукой Боб. - Забудь. Это я фигурально выразился. А сейчас я про настоящий монитор говорю, про монитор моего компьютера.

- Ну?

- Так вот, можно на мониторе моего компьютера выбрать любую точку пространства и времени, щелкнуть, и ты - там. Я поднялся:

- Знаешь что, Боб, если тебе захотелось среди ночи кому-то попудрить мозги, выбери, пожалуйста, кого-нибудь другого... - Я шагнул к двери.

- Ну, подожди! Ну, пожалуйста! - вскричал он. Я обернулся и увидел, что он готов расплакаться. Это было так на него не похоже, что я опустился обратно на табуретку.

- Давай. Только ближе к делу...

- Да куда уж ближе? - потряс головой Боб, словно отгоняя от себя наваждение, затем полез в тумбочку верстака и достал оттуда початую бутылку водки. - Крандец нашей реальности.

- Да что ты натворил-то, ответь наконец!

- Да не я это натворил, - вздохнул Боб. - Какукавка.

Софья Андреевна заглянула в кабинет:

- Левушка, к тебе посетитель.

- Свет мой, - не оборачиваясь, отозвался Лев Николаевич, - ты ведь знаешь, когда я работаю, я никого не принимаю... - Демонстративно скомкав почти полностью исписанный лист, он кинул его в корзину возле стола.

- Если б не было на то необходимости, я бы тебя не беспокоила, - твердо сказала Софья Андреевна и упрямо вошла в кабинет.

- В чем же эта необходимость? - нахмурился Лев Николаевич, снял мозолистые босые ноги с низенькой скамейки и, поднявшись из-за стола, повернулся к ней. Кто ж это такой к нам прибыл - Папа римский или сам Господь Бог?! - Граф сунул большие пальцы узловатых мужицких рук за пояс и качнулся с носков на пятки. Внезапно, протиснувшись между косяком и хозяйкой, в комнату проскользнул щуплый юноша в очечках. Типичный тургеневский нигилист.

- Вы уж меня простите, Лев Николаевич, но дело у меня очень важное, сообщил он с порога. - И чем быстрее мы все обсудим, тем лучше будет...

- Кто таков?! - рявкнул Толстой.

- Да я, собственно, никто, а вот вы...

- А коль никто, так и пошел вон! - Ощетинившись вставшей дыбом бородой, Толстой шагнул к визитеру.

- Анну Каренину пишете? - быстро спросил очкарик, надеясь этим вопросом обескуражить глыбу. Но не тут-то было.

- А тебе, прохвост, какое дело?! - все так же угрожающе спросил матерый человечище и топнул о паркет ороговевшей пяткой. Но вдруг глаза его вспыхнули нехорошим огнем: - И откуда знаешь про нее?! Никто ведь ещё не знает!

- Зря пишете, - продолжал незваный гость, чуть отступив. - Ну, кинется она под поезд, и всякий читатель спросит: зачем читать про нее? Что за фигу нам граф подсунул? Только авторитет себе испортите!

У Софьи Андреевны брови поползли на лоб. Толстой, отшатнувшись обратно к столу, сгреб с него пресс-папье и с размаху запустил им в посетителя. Однако тот ловко увернулся, и увесистая штуковина влетела в застекленную дверцу старого книжного шкафа. Взвизгнув под аккомпанемент звона бьющегося стекла, Софья Андреевна метнулась прочь из кабинета.

- Спокойно, - гость уронил свою странную котомку и вытянул руки ладонями вперед на манер психиатров из штатовских триллеров. - Лев Николаевич, вы находитесь среди любящих вас людей... Вы - зеркало русской революции... Все под контролем... А я, пожалуй, пойду...

Он проворно метнулся к двери вслед за хозяйкой, но граф с неожи

данной прытью преодолел пару разделявших их шагов и ухватил очкарика за воротник.

- Врешь! - гаркнул он. - - Теперь уж никуда! Он отшвырнул юношу в сторону, запер дверь и сунул ключ в широкий карман своей холщовой кофты.

- А теперь говори. Кем подослан? - брови графа нависли так, что глаз не стало видно совсем.

- Никем, - замотал головой перепуганный юноша. - Честное слово!..

- Нечто бесовское видится мне в этом лице, - ткнув указательным пальцем в гостя, сказал граф тихо, словно бы самому себе, - такие вот и в царя стреляют... - А затем повысил голос: - Что в мешке?!

- Кни-и-ги... - протянул очкарик и всхлипнул.

- Книги, говоришь? - Толстой потрогал котомку босой ногой. - И то правда. Книги. Ладно. Книжный человек - не столь опасный. Вся сила у него в чтение уходит... Да не хнычь ты, - осадил он гостя покровительственно. - Зла не сделаю. Давай-ка садись, в ногах правды нет. - Лев Николаевич указал незваному пришельцу на табурет. - Садись.

Тот, опасливо поглядывая на графа, наклонился, протянул руку и поднял пакет. Затем, прижав его руками к животу, уселся на предложенное хозяином место.

- Итак... - сказал Толстой и, повернув кресло, уселся с очкариком лицом к лицу. Брови графа приподнялись, и голубые глазки сверлами вонзились в незваного гостя. - Отставим распрю. С чем пожаловал?

Юноша глянул на часы, и на лице его мелькнула надежда. Что не укрылось и от графского взгляда.

- Я, знаете ли, хотел вам сказать, Лев Николаевич, что очень ценю ваше творчество. "Войну и мир" читал и перечитывал, а встреча Болконского с дубом вообще моя любимая сцена... Ваши религиозно-эстетические воззрения...

- Ты мне зубы не заговаривай! - осадил его Толстой. - Кто такой, откуда взялся?! Ну-ка, дай свои книги, посмотрим, что за глупости ты читаешь...

Граф потянулся, вырвал пакет из рук посетителя и выудил из него том. Гость понял, что ему не отвертеться. Он вздохнул и признался:

- Я - пришелец из будущего. Из двадцать первого века.

Толстой тем временем перелистнул обложку и уставился на дату издания:

- Это что, фокус какой-то типографский?

- Это не фокус, - обреченно помотал головой юноша и повторил. - Я из будущего. - Он снова глянул на часы. Ровно через двадцать... Нет, через двадцать две минуты я исчезну. Так что не теряйте времени, граф, спрашивайте. А когда исчезну, убедитесь, что я не врал.

- Ладно, - кивнул Толстой. - Мужики говорят, "все минется, одна правда останется"... Если ты из двадцать первого века сюда прибыл, то почему ко мне? Что обо мне знаешь?

- Вы - великий русский писатель, я вас в университете изучаю. Вот в этой как раз книге, - указал пришелец на том в руках графа, - все про вас написано. Дайте-ка.

Он бесцеремонно выхватил том из рук графа, торопливо полистал и прочел:

- "Лев Николаевич Толстой, граф, русский писатель, родился в деревне Ясная Поляна девятого сентября тысяча восемьсот двадцать восьмого года (по старому стилю), умер на станции Астапово Рязано-Уральской железной дороги десятого ноября тысяча девятьсот десятого года..."

- Отчего умер? - глухо прервал его граф.

- Сейча-ас... - диковинный посетитель снова полистал книгу. - Ага. Вот. "Последние годы жизни Толстой провел в Ясной Поляне в непрестанных душевных страданиях, в атмосфере интриг и раздоров между толстовцами с одной стороны и Софьей Андреевной Толстой - с другой. Пытаясь привести свой образ жизни в согласие с убеждениями и тяготясь бытом помещичьей усадьбы, тайно ушел из Ясной Поляны, по дороге простудился и скончался..."

- Значит, все-таки ушел... - тяжело покачал головой Толстой и как будто бы сразу осунулся. - Поздненько, поздненько решился... Ну и что же знают обо мне в двадцать первом столетии? Что это за книжонка-то у тебя?

- "История русской литературы. Конец XIX - начало XX века". Вас в нашем времени почитают за величайшего русского писателя. Да что там русского? Мирового! - юноша, приходя в себя, хитро глянул на графа. - Но лучше бы вы после "Войны и мира" уже не писали ничего...

- Почему это?

- А вот... - он поискал глазами, нашел и прочел: "Книга "Война и мир" стала уникальным явлением в русской и мировой литературе, сочетающим глубину и сокровенность..."

- Это я и без тебя знаю, - перебил Толстой. - Что там дальше-то? Что про "Каренину"?

- Сейчас, сейчас... "Духом скорбного раздумья, безрадостного взгляда на современность веет от романа "Анна Каренина"... Здесь сузились эпические горизонты, меньше той простоты и ясности душевных движений, что были свойственны героям "Войны и мира"... Та-ак, и вот еще: "Анна Каренина" остропроблемное произведение, насыщенное приметами времени, вплоть до газетной "злобы дня", подобно написанным в ту же пору романам Тургенева и Достоевского..."

- Сузились, значит... Докатился, - мрачно сказал Толстой, - с Достоевским сравнили. Был бы его Мышкин здоров, чистота его трогала бы нас. Но чтобы написать его здоровым, у Достоевского не хватило храбрости. Да и не любит он здоровых людей. Думает, если сам болен, то и весь мир болен... Да-а, видно, зря я за "Каренину" взялся. А ведь и сам чувствовал: мелко. Для меня-то...

- Вот-вот, - подтвердил очкарик.

- Ладно... Что там ещё пишут? Что за книги были у меня еще?

- Та-ак... "В восьмидесятые годы Толстой заметно охладевает к художественной работе и даже осуждает как "барскую забаву" свои прежние романы и повести. Он увлекся простым физическим трудом, пашет, шьет себе сапоги..."

- Молодец, - оживился граф, - всегда мечтал в глубине души...

- Да вот только непоследовательны вы, - перебил его юноша. - В девяносто девятом у вас опять вышел роман. "Воскресение"...

- Хороший?

- Да ничего, конечно. Вы же, Лев Николаевич, все-таки мастер... Я, правда, не читал, кино только видел... Конец там какой-то дурацкий...

- А герои кто?

- Проститутка, Маслова, по-моему, и какой-то барин... .

- Омерзительно. Гадко. И как книжонку сию грязную публика встретила? Восторженно небось? Как все низкое.

- Давайте посмотрим... Та-ак... Вот. "Резкая критика церковных обрядов в "Воскресении" была одной из причин отлучения Толстого святейшим Синодом от православной церкви..."

- Отлучение? Неужели так?..

- Написано. Значит, точно...

- Если уж честно говорить, нам с Богом всегда было, тесно, как двум медведям в одной берлоге... Но отлучение... Это, братцы, чересчур...

- Я вам про что и говорю, - проникновенно сказал пришелец, - не надо вам все это писать. Один у России великий писатель, и тот скурвился - про проституток пишет, от церкви отлучен... Кому это надо? Какой вы пример народу подаете? Написали "Войну и мир" - да и хватит. Хорошая книжка! Я читал. Честное слово, в восьмом классе... Там все, что надо, есть - и национальный характер, и национальная идея, и национальный оптимизм... Да все!.. Не опошляйтесь. Пашите землю, шейте сапоги. Может, тогда и не будет у вас этих неприятностей в девятьсот десятом, и не побежите вы из дома, не замерзнете на станции...

- Может, мне и Соньку бросить, пока не поздно? - заговорщически наклонился граф к собеседнику.

- Ну, это вы уже сами решайте, Лев Николаевич. Тут я вам не советчик...

- Может, мне с духоборами в Америку махнуть? - наклонился граф к собеседнику.

- Лев Николаевич, увольте. Не мне это решать.

- Да я не тебя, шельму, спрашиваю, - выпрямился граф, - я так, сам с собой... А ты-то уже, я так понимаю, скоро к себе в будущее вернешься? Давеча пришли ко мне двое мужиков, один говорит: "Вот пришли незваны", а другой вторит: "Бог даст - уйдем не драны"... - Толстой по-детски захихикал, но тут же осадил себя и продолжил: - Уж не серчай на меня, что не гостеприимно принял...

- Да ладно, чего там, - засмущался пришелец. - Все нормально. Вы мне главное скажите. Не будете "Анну Каренину" писать?

- Да ни за что! Все, хватит. Отписался.

- А "Воскресение"?

- Еще чего не хватало! Церковь я, чего греха таить, недолюбливаю, но отлучение... Жить буду в свое удовольствие... Про меня ещё скажут: нашел в себе силы уйти в зените славы... И не унизился до её эксплуатации... - от удовольствия граф прищурился.

- Обязательно скажут, - подтвердил пришелец.

Толстой вздрогнул. Похоже, он и забыл о его присутствии.

- Сколько тебе тут осталось? - спросил. Гость глянул на часы:

- Одна минута.

- Ну и как там, в будущем?

- Нормально. Жить можно.

- А Россия как?

- Да... Так себе...

- Худо, - покачал головой Толстой. - А в Бога-то веруют?

- По-всякому... Вот, дядька у меня, например... Раздался легкий хлопок, и пришелец исчез. Внезапный ветер смахнул со стола бумажные листы и закружил их по комнате.

- Вот, значит, как... - Граф, кряхтя, поднялся, отпер дверь и крикнул: