Повелитель мух

— Пойду за одеждой, — пробормотал Ральф. — Она там.

Он пробежался рысцой по песку, терпеливо снося немилосердие солнца, пересек платформу и нашел свою разбросанную одежду. Было удивительно приятно снова надеть серую рубашку. Затем он забрался на платформу и сел в зеленую тень на удобный ствол. Притащился Хрюшка: почти вся одежда была у него под мышкой. Он осторожно сел на ствол возле маленького утеса, смотревшего на лагуну, и по его телу запрыгали солнечные зайчики. Немного погодя он заговорил:

— Нужно найти остальных. Нужно что-то делать.

Ральф молчал. Вот, пожалуйста, коралловый остров. Укрытый от солнца, Ральф блаженно мечтал и не слушал зловещую болтовню Хрюшки.

— Сколько нас всех на острове?

Ральф пошел вперед и остановился возле Хрюшки.

— Не знаю.

Здесь и там по полированной глади воды лениво струился легкий бриз. Когда он достигал берега, пальмы шептались, и смазанные пятна солнечного света скользили по телам ребят и порхали в тени яркими крылатыми существами.

— Нужно что-то делать. Ральф, казалось, смотрел сквозь него. И тут до Ральфа окончательно дошло, что все то, о чем он догадывался, так и не осознавая полностью, существует на самом деле. Его губы раздвинулись в счастливой улыбке, а Хрюшка, отнеся ее на свой счет, засмеялся от удовольствия.

— Если это и впрямь остров…

— Что это там?

Ральф перестал улыбаться и показал на воду. Среди водорослей виднелось что-то кремовое.

— Камень, — сказал Хрюшка.

— Нет. Раковина.

— Верно! Это раковина. Я такую видел. У одного. Морской рог — так он ее называл. Бывало, как задудит в нее — тут же его мать выбегала. Эта раковина ужасно дорогая…

Под рукой у Ральфа оказалась тонкая пальма, накренившаяся над водой. Земля, слишком тощая и для такого деревца, вспучилась под его тяжестью, и оно должно было вот-вот упасть. Ральф выдернул деревцо и стал им ощупывать дно, и сверкающие рыбки метнулись в стороны.

— Смотри не разбей ее!

— Заткнись.

Изогнутым стволом пальмы Ральф осторожно проталкивал раковину через водоросли. Используя одну руку как опору рычага, Ральф другой рукой отжимал конец ствола вниз, пока из воды не поднялась кремовая раковина, и Хрюшка подхватил ее. Теперь, когда раковину можно было и потрогать, Ральф заволновался.

— …морской рог, он такой дорогой, — верещал Хрюшка. — Держу пари, если бы ты захотел купить его, нужны были бы деньги, деньги и деньги. Он висел на заборе в саду, и моя тетушка…

Ральф забрал раковину, и по его руке скатились капли воды. Раковина была темно-кремовая, кое-где линялая, розовая. Между острием, в самом кончике которого протерлась маленькая дырочка, и розовыми губами раструба было восемнадцать дюймов слегка закрученного перламутра, покрытого нежным рифленым узором. Ральф вытряхнул песок из раковины.

— …мычала в него, как корова, — продолжал Хрюшка. — И еще у моего приятеля были белые камни и клетка с зеленым попугаем. В камни эти он, конечно, не дудел, и он говорил… — Хрюшка умолк, чтобы перевести дыхание, и погладил блестящую игрушку, лежавшую на руках у Ральфа. — Ральф! — Тот поднял глаза. — Теперь мы можем всех созвать! И устроить собрание. Они придут, когда услышат нас. — Хрюшка сиял. — Ведь ты же это и хотел сделать?

— А как твой приятель дудел?

— Он вроде фыркал туда, — ответил Хрюшка. — Мне-то тетушка не разрешала — из-за астмы. Он говорил, нужно дунуть как-то отсюда, от самого низа, — Хрюшка прижал руку к брюшку. — Попробуй, Ральф, а?

Ральф недоверчиво приставил раковину к губам и дунул. Из раструба послышался шорох, и только. Ральф вытер с губ соленую воду и дунул еще раз, но раковина молчала.

— Он вроде фыркал.

Ральф поджал губы и выдохнул воздух струей — раковина отозвалась сиплым хрипом. Это так развеселило ребят, что Ральф, давясь от смеха, дул в нее еще несколько минут.

— Как-то отсюда, от самого низа.

Ральф сообразил, что от него требовалось, и выдохнул всей грудью, от живота. И раковина ожила. Густая, грубо взятая нота загудела под пальмами, разнеслась по лабиринтам леса и отразилась эхом от розового гранита горы. С вершин деревьев тучами поднялись птицы, что-то взвизгнуло и пробежало в зарослях. Ральф опустил раковину.

— Черт возьми!

После раковины его обычный голос показался шепотом. Ральф поднес раковину к губам, набрал сколько мог воздуху и дунул. Снова загудела та же нота, затем, когда он поднатужился, звук взметнулся на октаву выше и превратился в резкий пронзительный рев. Хрюшка что-то кричал, он был в восторге, его очки сверкали. Загалдели птицы, какие-то маленькие зверьки бросились врассыпную. Ральф задохнулся, звук съехал вниз, басовито ухнул и оборвался шуршанием.

Раковина, похожая на гладкий, блестящий бивень, молчала; лицо Ральфа потемнело; над островом стоял птичий гвалт и звенело многоголосое эхо.

— Держу пари, тебя было слышно и за сотню миль!

Ральф отдышался и выдул серию пронзительных звуков.

— Вот и первый! — воскликнул Хрюшка.

Среди пальм, примерно в ста ярдах по пляжу, показался ребенок. Это был русый крепыш лет шести, в изорванной одежде, весь перемазанный липкой мякотью диких плодов. Свои штанишки, приспущенные для вполне определенной цели, он так и не успел натянуть. Он спрыгнул с террасы — и штанишки спали до колен; он вышагнул из них и побежал к платформе. Забраться ему помог Хрюшка. А Ральф все дудел и дудел, пока из леса не послышались крики. Малыш сидел перед Ральфом на корточках и, задрав голову, смотрел на него смышлеными глазами. Когда малыш уверился, что делается нечто важное, на его лице появилось удовлетворенное выражение, и его розовый большой палец — единственно чистый — скользнул в рот. Хрюшка наклонился к малышу.

— Как тебя звать?

— Джонни.

Хрюшка пробурчал его имя себе под нос, потом выкрикнул для Ральфа, но тот и бровью не повел: он трубил. Упоенно глуша округу тупым ревом, он весь потемнел, и натянувшаяся на нем рубашка мелко дрожала от ударов сердца.

Теперь и на берегу стали заметны признаки жизни. Струившееся над пляжем марево скрывало в себе не одну дюжину детей; они сбредались за много миль, пробираясь к платформе по раскаленному белому песку. Три малыша — каждый не старше Джонни — появились пугающе близко, как из-под руки, выйдя из леса, где они объедались дикими плодами. Смуглый мальчик, пониже и помладше Хрюшки, раздвинул кусты, прошел по платформе и каждому улыбнулся приветливой улыбкой. Подходили все новые и новые. Видя в простодушном Джонни намек на то, что им следует делать, они рассаживались на упавшие стволы и ждали. Ральф продолжал выдувать короткие пронзительные звуки.

Хрюшка расхаживал среди толпы, спрашивал имена и, пытаясь запомнить их, хмурился. Дети слушались его так же просто, как они повиновались взрослым с мегафонами. Одни были голые и держали одежду в руках, другие — полуголые и более или менее одетые, в школьной форме; в сером, синем и коричневом, в куртках и джемперах. Со значками и даже с девизами, в полосатых цветных чулках и пуловерах, Головы, точно живые грозди, шевелились над стволами в зеленом сумраке: головы каштановые и русые, черные и рыжие, золотистые и пепельные; головы бормочущие и шепчущие. Ребята во все глаза следили за Ральфом и соображали. Что-то делалось.

Дети, шагавшие по пляжу парами и в одиночку, появлялись из марева как-то вдруг, когда пересекали неопределенную линию между террасой и водой неподалеку от платформы. Прежде всего в глаза бросалось черное существо, похожее на летучую мышь, которое странно плясало на песке, и лишь потом над ним воспринимались очертания человеческой фигуры. Летучая мышь была тенью, сжатой отвесными лучами солнца в пятно между семенящими детскими ступнями. Даже Ральф, хотя он еще дул в раковину, заметил последнюю парочку, когда она подходила к платформе, ступая по порхающему черному пятну. Оба мальчика, круглоголовые, с волосами как кудель, бросились на землю и лежали, ухмыляясь Ральфу и часто дыша, как собаки. Они были близнецы и поражали своей невероятной до смешного схожестью. Верхние губы у них вздернулись, будто на лица им не хватило кожи, и поэтому профили были смазаны, а рты остались разинутыми.

Хрюшка наклонился к близнецам и твердил:

— Сэм… Эрик… Сэм… Эрик.

Он запутался, близнецы замотали головами, показывая друг на друга, и толпа рассмеялась.

Наконец Ральф перестал дудеть и сидел, уронив голову на колени и свесив руку, державшую раковину. Перекаты эха заглохли вдали, смех умолк, и наступила тишина.

На пляже, в алмазном облаке марева, замельтешило что-то черное. Ральф первый заметил это и стал всматриваться, пока его пристальный взгляд не заставил и всех остальных повернуть головы в ту же сторону. Когда существо вышагнуло из марева, то оказалось, что чернота была не столько тенью, сколько одеждой. По пляжу более или менее в ногу, двумя шеренгами маршировала целая партия эксцентрично одетых мальчиков. Шорты, рубашки и прочее одеяние они несли в руках, но на каждом была черная шапочка с серебряным значком. От подбородка до колен тела ребят были скрыты под черными плащами с оборками вокруг шеи и длинным серебряным крестом слева на груди. Тропическая жара, катастрофа, поиски пищи да еще нелепый марш — все это так подействовало на ребят, что их потные лица стали походить на свежевымытые сливы. Мальчик, руководивший ребятами, был одет так же, но значок на его шапочке блестел позолотой. Когда его отряд подошел к платформе ярдов на десять, он выкрикнул команду, и они стали смирно, хватая ртами воздух, обливаясь потом и пошатываясь. Сам он вышел вперед, лихо, так что его плащ взвился, вскочил на платформу и уставился в сплошную после яркого света темноту.

— Где человек с трубой?

Ральф сообразил, что тот еще ничего не видит, и ответил:

— Нет никакого человека с трубой. Трубил я.

Мальчик подошел, впился глазами в Ральфа, и чем больше он приглядывался, тем сильнее хмурилось его лицо. То, что он сумел разглядеть, его, по-видимому, не удовлетворило. Он круто повернулся, и черный плащ поплыл по воздуху.

— Значит, тогда и корабля нет?

Пока плащ описывал дугу, было видно, что мальчик долговязый и костлявый; из-под черной шапочки выглядывали рыжие волосы. Лицо, веснушчатое и сморщенное, казалось гадким, но неглупым. С этого лица пристально смотрели голубые глаза, еще растерянные, но они уже вспыхивали или были готовы вот-вот вспыхнуть гневом.

— И взрослых нет?

— Нет, — Ральф говорил ему в спину. — У нас собрание. Давайте присоединяйтесь к нам.

Первая шеренга рассыпалась.

— Хор! — закричал долговязый. — Смирно!

— Мерридью… ну пожалуйста, Мерридью… можно мы, а?

Один из мальчиков рухнул лицом в песок, и строй смешался. Мальчика подняли, втащили на платформу и положили. Глаза у Мерридью вытаращились, но он как ни в чем не бывало сказал:

— Ладно уж, садитесь. А его не трогайте.

— Как же так, Мерридью?

— Вечно с ним обмороки, — сказал Мерридью. — И в Гибралтаре падал, и в Аддис-Абебе, и на заутренях — прямо на регента.

Его шутка вызвала смех у хористов, которые, как черные птицы, расселись на стволах, лежащих крест-накрест, и с интересом разглядывали Ральфа. Хрюшка не спрашивал, как их зовут. Он был подавлен видом формы и бесцеремонной властностью в голосе Мерридью. Он незаметно оказался по другую сторону от Ральфа — подальше от Мерридью — и занялся очками.

Мерридью повернулся к Ральфу.

— Неужели нет ни одного взрослого?

Мерридью сел на ствол и обвел глазами ребят.

— Тогда придется самим о себе позаботиться.

Чувствуя себя под защитой Ральфа, Хрюшка заговорил:

— Ральф для этого и собрал всех. Чтобы решить, что делать. Мы уже знаем, кого как зовут. Это Джонни. Те двое — они близнецы — Сэм и Эрик. Ты Эрик, да? Нет, ты Сэм?

— Я Сэм…

— А Эрик — я.

— Пожалуй, нужно знать всех, — сказал Ральф. — Так вот, я — Ральф.

— Мы уже знаем имена почти всех ребят, — сказал Хрюшка.

— Детские имена, — фыркнул Мерридью. — Какой я вам Джек. Я — Мерридью.

Ральф быстро обернулся. Это был голос человека, у которого своя голова на плечах.

— Вот, — продолжал Хрюшка. — Этого зовут… забыл…

— Слишком ты много болтаешь, — сказал Мерридью. — Заткнись, Жирняга!

Раздался смел.

— Он не Жирняга! — крикнул Ральф. — Он Хрюшка!

— Хрюшка?! Хрюшка!!. Ой, не могу, Хрюшка!

Поднялась буря хохота, смеялись даже самые маленькие. На мгновение замкнулась цепь взаимопонимания, и лишь один Хрюшка остался в стороне; он покраснел как рак, нагнул голову и стал опять протирать очки.

Наконец хохот умолк, и возобновилась перекличка. Морис — среди хористов второй по росту после Джека, но широкоплечий и все время ухмылявшийся. Потом — хрупкий, никому не известный мальчик с вороватым взглядом, внутренне напряженный от своей обособленности и скрытности. Он пробормотал, что его зовут Роджер, и снова замолчал. И еще Бил, Роберт, Гарольд и Генри; хорист, до этого лежавший в обмороке, сел, привалившись спиной к стволу пальмы, улыбнулся Ральфу бескровными губами и сказал, что его зовут Саймон.

— Теперь, — проговорил Джек, — нужно решить, как нам спастись.

Загудели голоса. Один из малышей заявил, что он хочет домой.

— Заткнись, — рассеянно сказал Ральф. Он поднял раковину. — Мне кажется, нужно выбрать вождя, который будет решать, что и как.

— Вождя! Выбрать вождя!

— Вождем должен быть я, — легко и самоуверенно сказал Джек, — потому что я пою на клиросе и еще я староста хора. Я могу взять си-диез.

Снова гул голосов.

— Ну, а тогда… — продолжал Джек, — тогда… тогда…

Он колебался. Роджер — тот самый мальчик с вороватым взглядом — заерзал, потеряв терпение, и сказал:

— Вождя нужно выбрать!

— Да!.. Выбрать вождя!..

Игра в выборы казалась такой же занятной, как и раковина. Джек было запротестовал, но поднявшийся гвалт означал, что просто иметь вождя теперь им мало — они хотели его выбрать, и кто-то выкрикнул имя Ральфа. В его пользу у ребят не было никаких разумных доводов: единственным, кто проявил хоть какую-то смекалку, был Хрюшка, самым властным показал себя Джек. Но в Ральфе, в том, как он сидел, было какое-то спокойствие, отличавшее его от остальных; притягивала и его внешность, и его стать, но сильнее всего и притом самым непостижимым образом на них действовала раковина. Тот, кто трубил в нее, кто сидел и ждал их на платформе с такой восхитительной вещью; не мог быть как все.

— Тот пусть будет вождем, с раковиной!

— Ральф! Ральф!

— Парень с дуделкой, он!

Ральф поднял раковину, требуя тишины.