Помоги проекту - поделись книгой:
Сраженный на месте, Шаван уже не знал, какой вопрос ему задать, чтобы всех убедить в том, что произошло явное недоразумение.
– Как же они смогли узнать, что пострадавшая – моя жена? – бормотал он. – Видите, тут какая-то несуразица.
– Должно быть, они нашли у нее документы, – сказал замначальника, – и навели справки. Они, знаете ли, располагают возможностями докопаться! Вы должны к ним зайти по возвращении в Париж. У меня есть адрес этого полицейского участка.
Он протянул листок, вырванный из записной книжки, Шавану, и тот машинально сунул его себе в бумажник. Мало-помалу в его голове прояснилось. Да, речь идет действительно о Люсьене. И несчастный случай, разумеется, связан с его письмом.
– Ее жизнь не под угрозой?
– Надеюсь, нет. Но видите ли, парень на проводе особенно не распространяется. Вы знаете этот народ. Он выполнил поручение – и все.
– Коль скоро они потрудились меня известить, – продолжал Шаван, – значит, дела плохи.
Он прикинул. Может, Люсьена обнаружила письмо вчера вечером? Может, она испытала потребность ехать куда глаза глядят, лишь бы унять свой гнев… или боль. Почем знать?
– Они не сказали вам, где именно произошла авария?
– Нет, – последовал ответ.
Шаван повернулся к Матеи:
– Меня смогли бы подменить?
– Вы же знаете – такое всегда в наших силах.
– Постараюсь поспеть к самолету.
– Старина, у авиаторов двухдневная забастовка, – напомнил ему Матеи. – Быстрее обернетесь на «Мистрале» – прибудете в Париж в двадцать два пятнадцать. Даже если мы и запоздаем из-за тумана. В любом случае, в полиции дежурят круглые сутки.
Шаван ощущал, что их переполняет любопытство, и ему было невыносимо оказаться в центре внимания.
– Раз так, я пошел.
Они участливо пожали ему руку.
– Травма головы, – авторитетно и со знанием дела заметил Матеи, – в первый момент кажется трагедией. Но в конце концов все обходится благополучно. Ступайте! Счастливого пути и не падайте духом.
Проявят ли они такое же участие, когда узнают правду? Ведь шила в мешке не утаишь. И тогда они не преминут сказать: «Возможно, эта авария на поверку является попыткой самоубийства. Шаван был намерен развестись. Их брак разваливался». А Людовик – что вообразит себе его дядя?
Шаван в подавленном состоянии шагал через рельсы, чтобы сократить путь к составу. На пороге вагона-ресторана возник Амеде.
– Извините, шеф. Но поскольку вы задержались, я сходил за ключом. Мы тут начали шуровать сами. Что-нибудь стряслось?
Бесполезно скрывать новость, которая скоро и так распространится в узком мирке компании.
– Моя жена угодила в аварию. Вчера вечером.
– Серьезную?
– Не знаю.
Почему он заговорил таким неприятным тоном? Но это получилось само собой. Он чувствовал, как в нем вскипает слепая злоба против Люсьены, против самого себя, против своей работы и жизни, которая его ждет, если Люсьена оправится. И речи не может идти о разводе! Он останется виноватым на всю жизнь.
Шаван извлек из стенного шкафа чистый китель, прикрепил эполеты, схватил пачку меню. Вот сейчас будущее захлопнулось у него перед самым носом. «А может, она умрет!» – подумал он. Чудовищная мысль, но человек не отвечает за свои мечты, а он замечтался, раскладывая меню по столам. Золотой медальон по-перигорски, шашлык из птицы с пряностями или жаркое из говядины по-провансальски.
– Просто не знаю, – ворчал Амеде, – как они умудряются, но мясо у них всегда жесткое.
Его сетования тонули в дребезжании посуды и позвякивании столовых приборов. Шаван укрылся в глубине ресторана. «Несчастный случай прошлой ночью!» Как это понять – «прошлой ночью»? В одиннадцать вечера? В час ночи? Наверное, на все имелось объяснение, и самое логичное, Люсьена смотрела телевизор, поздно легла и на сон грядущий открыла роман. Возможно, уже наступила полночь. И вот она прочла письмо, и первое, что пришло ей на ум, было оповестить Людовика. Но Людовик живет на другом конце Парижа. Поэтому Люсьена, напялив на себя, что попалось под руку, бросилась в машину… И бац – авария… Но почему она не воспользовалась телефоном. Это было бы куда проще.
Так вот, возможно, из-за того, что нуждалась в чьем-то живом присутствии, а еще потому, что ощущала полную растерянность. Но ведь это на нее совершенно не похоже. И все-таки! Должно быть, она почуяла угрозу своему спокойному существованию, тому минимальному комфорту, которым так дорожила! Людовик – крестный и в то же время дядя ее мужа. Вот что она, наверное, сказала себе. Он тот человек, который настоял на их браке. Так пусть и решает проблему развода.
Состав отбуксировали на вокзал, но Шаван и не обратил внимания на это обстоятельство. Он уходил, приходил, начинал сервировать столы, заученно улыбался, весь во власти неизбывной душевной боли. Лучше бы ему остаться холостяком – ему тоже. Или, по крайней мере, жениться не на Люсьене, которую знал как свои пять пальцев еще задолго до того, как она стала его женой. Людовик вернулся из Алжира, когда же это… в 60-м, а следовательно, Люсьене исполнилось тогда десять лет, и он в течение двенадцати лет наблюдал, как девочка подрастала, хорошела; всегда угрюмая, она старалась выжать из себя улыбку, когда он приносил ей маленький подарок – одну из тех дешевых игрушек, какие сбывают на вокзалах. Это давало ему повод подразнить девочку. «Угадай-ка, что я тебе принес?» Та смотрела на него глазами маленькой мавританки, нежными и пустыми. После плюшевых зверушек настал черед кукол, а после кукол – бижутерии. Она обожала позолоту, стекляшки и прятала все в шкаф под замок. «Бедняжка, – говаривал Людовик. – После того, что она повидала на своем веку, ничего удивительного, если у нее замкнутый характер. С годами это пройдет!»
К двадцати годам молодая женщина обрела своеобразную привлекательность, чуть пугливая и ускользающая, как недоверчивые зверьки, которые подолгу обнюхивают руку того, кто их кормит. «Она будет счастлива только с тобой, – однажды сказал ему Людовик. – Ты поможешь ей забыть прошлое!»
«Мистраль» катил среди белесых холмов вокруг Марселя. Шаван предоставил Мишелю и Ланглуа заниматься напитками. Ему хотелось опьяняться мыслями о своем несчастье. Женить его на Люсьене! Еще одна нелепая идея Людовика. Он почти слово в слово помнил перепалку между собой и крестным.
«Для меня это все равно что жениться на сестренке. Девчушка, которую я чуть ли не качал на коленях!»
Людовик покусывал кончик трубки. С ним невозможно вести разговор спокойно. Чуть что не по нему, кровь приливает к лицу, пальцы сжимаются в кулаки, и он вскипает. Тем не менее Людовик всячески старался доказать племяннику свою правоту.
– Что тебе еще надо? – долбил он свое. – Молоденькая, хорошенькая, не слишком болтлива, что правда, то правда. Но это скорее достоинство. А то я старею; я для нее больше не компания. Настало время ей устроить свою жизнь. В конце концов, да разве ты ее немножко не любишь, а?!
– Да. Разумеется. Но она своего рода подкидыш.
– И что с того?
– Не сердись. Просто я хочу сказать… ах, как сложно это выразить… Она поневоле помнит… Когда ты ее подобрал, она была уже далеко не младенец.
– Это верно. Ей исполнилось девять лет.
– А теперь ты хотел бы сбагрить ее мне.
– Что?!
Людовик, вспыхнув, замахнулся.
– Возьми свои слова обратно… Сию же минуту!
– Но дай же мне досказать.
Задыхаясь, Людовик сел, как будто сам и получил тот удар, которым угрожал ему.
– Сбагрить, – удрученно повторил он. – Я, кто сделал для нее все… Значит, ты ничегошеньки не понимаешь, Поль, мой маленький. Видел бы ты ее, какой впервые увидел твой дядя… совсем одну перед жалким пепелищем… Она сидела во дворе спаленной фермы, скрестив руки на коленях, среди трупов. Ждала, не знаю чего. Может быть, возвращения феллахов. Я увел ее… и не для того, чтобы сбагрить тебе, как ты сейчас изволил выразиться.
– Знаю, крестный. Ты мне все это уже рассказывал. Я неудачно выразился, согласен. Но если этот брак состоится, она догадается, что мы сговорились за ее спиной.
– Ну и что тут такого?
– А то, что она вторично почувствует себя приемышем. Вот и все. И это, быть может, уже слишком.
– К чему ты клонишь? – просветлев, вскричал Людовик. – Главное, что она любит тебя. И можешь мне поверить на слово, она тебя любит.
Вот так все и началось.
Солнце уже спустилось к горизонту, и Беррский залив исчезал в золоте сумерек. Шаван, притомившись, привалился спиной к стенке кухни. Только в этом он и упрекал свою работу: никогда нет времени присесть. Ну а дальше? Он еще ни разу не рассказывал себе историю своей женитьбы. Сейчас он впервые попытался связать ее эпизоды. Вопрос о браке был решен не сразу. Он уклонялся под разными предлогами до того дня, когда Людовик перенес первый сердечный приступ, к счастью не опасный. Тем не менее дядя струхнул. Пользуясь моментом, он, в отсутствие Люсьены, вернулся к этому вопросу.
– Это первый звонок. Меня может не стать с минуты на минуту.
– О! Крестный! Ты преувеличиваешь.
– Нет-нет. Я знаю, что говорю. Женись на Люсьене, Поль. И я уйду спокойно. Я оставлю вам приличное наследство. Живу я скромно на пенсию отставного майора, а потому сэкономил кругленькую сумму. Вам не придется ни в чем себе отказывать.
– Спешить некуда.
– Доставь мне удовольствие.
Никакого способа отказать дяде… Странная судьба, что ни говори, думал Шаван. Я теряю родителей в автокатастрофе. Люсьена теряет своих во время восстания. Оба мы сироты. Если бы дядя о нас не пекся… Правда, я был уже при деле. Имел приличную работу. Я не стоил ему ни единого су. Но так или иначе, мы оба дяде всячески обязаны. И вот именно эта чертова благодарность всех нас и довела до ручки. Из чувства благодарности я наконец сказал «да». Из чувства благодарности Люсьена ответила «да». И все из того же чувства благодарности мы произнесли «да» в мэрии и церкви.
Валанс. Ночь и первые снежинки. Поезд въезжал в страну, где царили холод и зима.
– Хорошо бы прибавить жару, – сказал Амеде контролерам, которые зашли к ним выпить кофе. – С вами не соскучишься. То задыхаешься от жары, то дрожишь от холода.
«Мистраль» замедлял ход и ехал почти со скоростью пешехода. Ремонт путей? Несчастный случай? Вскоре поезд опаздывал на четверть часа… на полчаса… Вереница автомобильных фар с соседнего шоссе освещала заснеженный пейзаж. Шаван извлек из бумажника листок, переданный ему заместителем начальника вокзала в Ницце. Он прочел:
Выходит, авария Люсьены произошла рядом с церковью Святой Магдалины. Но раз так, значит, она вовсе не ехала к Людовику, который жил неподалеку от Версальских ворот. Почему же ему раньше не пришла мысль глянуть на эту бумажку, что избавило бы его от… Собственно говоря, от чего? Он полагал, что нашел убедительное объяснение, а вот теперь уже не мог даже зацепиться за правдоподобную гипотезу. Нет, Люсьена не отправилась бы ночью в такой далекий от нас восьмой округ. Ведь она такая трусиха… А что, если днем она куда-то подевала свои документы или даже их кто-то у нее украл? Такое случается сплошь и рядом. В магазине… Кладешь сумочку рядом и забываешь, или она исчезает. Шаван выдохнул, он гонит прочь тревогу, которая его просто парализует. Вот он набрел на хорошее объяснение. Сомнений нет. Поскольку Люсьена не выезжала из дому на машине вечером 7 декабря… вполне резонно допустить, что другая женщина, завладевшая документами, и наткнулась на фонарный столб.
Полноте! Да все его страхи – пустое. Люсьена жива и невредима; машина целехонька. И даже отпала необходимость извещать Людовика.
Вплоть до Дижона Шаван, приободрившись, стал опять внимательным, усердным, деловитым. А потом ему вспомнилась фраза заместителя начальника вокзала: «Ведь они располагают возможностями докопаться», и тут от панического страха у него сразу вспотели ладони. Среди документов у Люсьены имелось страховое удостоверение с указанием имени, адреса, домашнего телефона, а главное – имени лица, которое следует уведомить в экстренном случае. Следовательно, перво-наперво они позвонили к ним домой. То, что они не звонили, исключено. Но им никто не ответил. Его мысли сливались с перестуком колес.
Значит, так оно и есть. Документы не украдены. Пострадала именно Люсьена. Куда ее отвезли? В какую больницу? Он подождал рядом с кухней и, как только Амеде остался с ним один на один, обратился к нему с вопросом:
– Вы у нас коренной парижанин. Не знаете ли, какая больница находится поблизости от Святой Магдалины?
– Признаться, не знаю. Раньше была Божон… Это в связи с вашей женой?
– Да, я должен явиться в полицейский участок на улице д’Анжу и предполагаю, что несчастный случай произошел в восьмом округе. Ее, должно быть, отвезли в ближайшую больницу.
– Необязательно. Все зависит от характера травмы, наличия свободных мест – от кучи вещей. Я вот припоминаю, мой шурин…
Он собирался было рассказать, как его шурин ужасно обгорел, но осекся. Неподходящий момент усугублять терзания бедняги Шавана.
– Вам уточнят в полиции, – закончил Амеде. – Надеюсь, вам не придется тащиться на край света.
– Я тоже на это надеюсь.
Возможно, ему следовало бы поговорить с Амеде о Люсьене, пообщаться с ним – просто поблагодарить того за участие и готовность ему услужить. Но Шаван предпочел уйти, не желая выдать себя – то, что он не столько обеспокоен, сколько взбешен. И как ему предупредить Людовика и при этом не слишком его встревожить? Следовало ли признаться ему прямо сейчас, что Люсьена опротивела ему, что он хотел развестись с ней и начнет действовать в этом направлении, как только она поправится? Однако начнет ли он действовать? «В сущности, – думал он, – стоит кому-нибудь нарушить мои привычки, как я готов броситься на него. Я всего лишь жалкий бродячий официантишка, автомат для подачи супа. И кроме того, мало на что годен. Я даже не способен расстроиться по поводу того, что со мной стряслось. Но между прочим, что это ей взбрело на ум уехать из дому и рыскать по улицам в темноте?»
Шаван тут же снова попал на проторенную дорожку попреков и подозрений, принялся до тошноты переживать причины, сетовать и на Люсьену, и на себя самого. Он был крайне удивлен, когда в непроглядной тьме различил огни Парижа. Наконец-то он все узнает!
Шаван переоделся, сунул в дорожный чемоданчик оба белых кителя, перепоручил кассу Амеде.
– Скажите Тейсеру: пусть проверит счета на всякий случай. И заприте вагон. У меня ни минуты времени. Я прыгну в такси. Ах! Сообщите также кому следует, что я, скорее всего, приступлю к работе не сразу.
– Не волнуйтесь, шеф. Я сумею объяснить им ситуацию, уж будьте покойны.
– Спасибо.
«Мистраль» тащился вдоль перрона. Шаван обернулся в последний раз. Полный порядок. Можно бежать. Перед вокзалом вели свой нескончаемый хоровод такси.
– Улица д’Анжу… Полицейский участок.
– Что-нибудь стряслось? – полюбопытствовал таксист.
– Поехали быстрей!
Еще двадцать минут страхов, предположений, безответных вопросов, обращенных к самому себе. Таксист высадил его напротив полиции. «Главное – не выглядеть виноватым!» Он пошел в жарко натопленную комнату, где читал газету дежурный. Хотя Шаван заготовил несколько объяснений, теперь он говорил сбивчиво. Полицейский попросил его предъявить документы и стал их изучать. Шаван осматривался, и сердце его сжалось. Он предчувствовал, что эта голая и бездушная комната – лишь преддверие лабиринта, где расставлены ловушки, которые не скоро еще раскроются и выпустят его на волю.
– Моя жена умерла? – пробормотал он.
– Нет-нет… Она в больнице Ларибуазьер. Не могу вам точно сказать, какие увечья она получила. Там вас проинформируют. Знаете, ночные аварии в данный момент… Люди гонят на бешеной скорости, ссылаясь на отсутствие транспорта из-за холодов.
– Где произошел этот несчастный случай?
– Рапорт еще не поступил. Но мне, как говорится, подвезло – прошлой ночью было как раз мое дежурство… Авария произошла на бульваре Мальзерб, по направлению к церкви Святой Магдалины. Представляете! Коллега, который принес сумочку пострадавшей, сообщил, что разбитая машина находится напротив дома номер двадцать пять. Ребята из Восточного гаража, которые работают на нас, отбуксировали ее туда. И никаких следов торможения. Пассажир прямиком направлялся на фонарный столб с желанием разбиться.
– Белый «Пежо-204»?
– Да… Лучше уж я вам сразу скажу – ей здорово досталось.
– Но в котором часу это случилось?
– В три часа ночи.
Назови полицейский другое время, скажем двадцать три часа или полночь, Шаван был бы менее подавлен. Но три часа ночи! В этой цифре есть нечто чудовищное, не поддающееся никакому объяснению.
– Она наверняка жала на все педали, – продолжал дежурный. – В три часа ночи, зимой, на бульваре ни души. Нам кто-то позвонил, не назвавшись разумеется. Может, сосед, разбуженный металлическим лязгом, – ведь когда машина разбивается на все девяносто процентов, это слышно, клянусь вам.
Шавана обуревало желание крикнуть: «Хватит! Хватит!» Его осаждало слишком много невыносимых картин. Он задыхался.
Поделиться книгой: