Помоги проекту - поделись книгой:
- Что же мне… значит, из телятника уходить? - помолчав, спросила Марфа Тихоновна.
- Никуда тебе не уходить. У Катерины восемь телят, а у тебя пятьдесят с лишним. Что ж, тебе работы мало?
Наступило неприятное молчание. Но тут поспешила вступить в разговор бабушка Анна.
- Вот и зима наступила, - мирным, добрососедским голосом сказала она, - сейчас бы снегу побольше…
И, словно никакого раздора не было, дружелюбно спросила: - Дров-то навозили, Тихоновна?
- Маловато, - неохотно, но уже понизив голос, ответила Марфа Тихоновна. - Еще возочков пять надо бы…
- И у нас маловато… маловато… Прошу, прошу старика, да ведь разве допросишься? Всё некогда да некогда! Капусты много ли нарубили?
Постепенно крик перешёл в мирную беседу.
Дед Антон, докурив цыгарку, откровенно зевнул.
- Ох, что же это я? - спохватилась Марфа
Тихоновна. - Уж ночь на дворе! А я сижу и людям спать не даю!…
Она встала и поспешно направилась к двери.
- Ничего, ничего, что же такого?… - любезно возражала бабушка Анна, провожая её. - Выспимся ещё, ночь-то с нами!
- Ах ты, скажи, пожалуйста! - вздохнул дед Антон. - Уж вроде и не крупное новшество в жизнь проводим, а и то сколько разговоров, да криков, да волненья!… Трудно, трудно тем, кто дорогу прокладывает, как той лошади в обозе, что впереди идёт!…
Зима установилась дружная. Вскоре и санная дорога легла. После первых заморозков колхозники, то один, то другой, спрашивали у Катерины:
- Ну как, не помёрзли твои подшефные? Живы?
- Как рыбки! - с улыбкой отвечала Катерина.
- Неужели и не поболели ни разу?
- Ни разу, ничем! Люди качали головами:
- Вот смотри же ты! Может, они и вправду холода не боятся?
А в большом телятнике снова начались тревоги. Телята, то один, то другой, начинали кашлять, отказывались от корма, неохотно вставали… Зоотехник Маруся совсем растерялась:
- Да что ж это, Марфа Тихоновна? Ну, что это: как нам не везёт! То Золотая Рыбка… то эти теперь!
У Марфы Тихоновны за эти дни прибавилось морщин. Но она утешала Марусю:
- Простужаются!… Что же мы можем сделать? Вот перейдём в новый двор, все поправятся.
- Марфа Тихоновна, а как же у Катерины-то? Ведь так и растут в нетопленом! Значит, правду всё-таки Пётр Васильевич говорит… Температура у нас резко меняется: днём жара, а к утру холодище… вот потому и простужаются. Как бы нам примениться?
Услышав про Катерину да про Петра Васильевича, Марфа Тихоновна сердито поджала губы.
- Велю Дроздихе ещё утром на заре топить, - сказала она, помолчав, - а что касается Катерины, неизвестно ещё, чем это кончится. К весне, может, наша Катерина в пустом телятнике останется!
Но как ни старалась Марфа Тихоновна уберечь своих телят, всё-таки четыре тёлочки заболели воспалением лёгких, и одну пришлось списать… А тут и ещё одна большая тревога омрачила жизнь Марфы Тихоновны: снова закашляла Золотая Рыбка. Она кашляла тяжело и глухо, глаза её слезились. Маруся измерила температуру и, испуганная, прибежала к Марфе Тихоновне:
- Сорок! Марфа Тихоновна!… Зовите Петра Васильевича скорее! Ой, боюсь я, боюсь я!…
Марфа Тихоновна только что прилегла отдохнуть перед вечерней уборкой. Она тотчас вскочила с дивана и схватилась за полушубок. Настя сидела за уроками. Услышав, что с Золотой Рыбкой беда, она захлопнула учебник, оделась кое-как и тоже вслед за бабушкой и Марусей побежала в телятник.
Золотая Рыбка, молодая тёлка, золотисто-желтая, с прямой спиной и горделивой статью, стояла неподвижно, полузакрыв глаза. Она не подняла головы, не взглянула на людей, только чуть пошевелила ухом, услышав своё имя. Жвачки не было. На щеках темнели тонкие полоски слёз.
- Бабушка, она плачет! - прошептала Настя, и тут же у неё самой застлало слезами глаза. - А бока-то ввалились… А дышит-то как - с хрипом!… Рыбочка моя золотая!…
Тёлка приподняла ресницы, тускло взглянула на Настю, и снова крупные слёзы выкатились из её воспалённых глав. Настя всхлипнула.
- Отойди! - сурово отстранила Марфа Тихоновна. - Беги за дедом Антоном.
Дед Антон был на стройке, толковал с плотниками насчёт клеток для маленьких телят. Пока двор строится, нельзя ли урвать времечко - сделать несколько клеток? А то скоро ещё молодняк появится, надо им квартиры приготовить. И только - было начал показывать, какой должен быть размер клеток, как прибежала Настя. Дед Антон поспешил в телятник. И в первый раз за всю жизнь почувствовал сегодня, что ноги не слушаются его. Он бы хотел бежать, а ноги подгибаются и дыхание перехватывает.
- Ах ты, беда, беда! - повторял он. - Ах ты, беда какая!
В телятнике около Золотой Рыбки уже хлопотал Пётр Васильевич; он как раз был здесь с объездом. Лицо у ветврача было холодное, замкнутое. Телятницы Надежда и Паша стояли в сторонке, перешёптываясь и вздыхая. По другую сторону стояла Катерина, стояла неподвижно, со сжатым ртом и мрачными глазами. Её томила почти физическая боль в груди, слёзы подступали к горлу… И хоть ещё ничего не сказал Пётр Васильевич, но эти страшные хрипы, разрывающие лёгкие тёлки, не обещали ничего хорошего. Катерина почувствовала, что больше не может терпеть, и вышла из телятника.
Серенькие, пасмурные сумерки висели над деревней. Мягко, без блёсток белел снег, чистый, ещё не глубокий. Седые ветки ивы висели неподвижно над тёмной прорубью.
Скрипнули ворота. Дед Антон и Пётр Васильевич вышли из телятника.
- Ну, что ж ты, голова, молчишь? - сказал дед Антон. - Говори уж!… Нешто так можно? Ведь такая неприятность у нас!
- А для меня это приятность? - возразил Пётр Васильевич, вынимая папиросы. - Ведь я тоже за вас отвечаю!
- Ну, и что же?… - жалобно спросил дед Антон. - Никак нельзя подсобить?
- Думаю, что нет. У неё уже было воспаление лёгких, это второй раз. Лёгкие слабые. Росла за печкой, чуть ли не в вате.
- Берегла её старуха… да…
- Берегла, да не так, как надо. Изнежила. Ну как такой изнеженный организм может сопротивляться? Оставили ворота открытыми, просквозило - вот и всё. Другие ещё кое-как выдержали, а этой где же? Принцесса на горошине!… Сотый и тысячный раз повторяю: телёнок должен расти в низкой температуре, в низкой и ровной… Тогда и простужаться не будет.
Катерина, внутренне дрожа, будто от холода, побежала в свой телятник.
- Низкая и ровная!… - шептала она. - Низкая и ровная!…
И, войдя к телятам, сразу взглянула на градусник. Пять ниже нуля. Всё нормально. Низкая и ровная.
Телята глядели на неё из своих клеток. Коричневый лобастый бычок замычал тихонько и облизнулся.
- Маленькие мои! - сказала Катерина и улыбнулась сквозь слёзы. - Сейчас накормлю! Всех сейчас накормлю!
И, вытерев глаза, прошептала:
- Ах, бедная, бедная моя принцесса на горошине! Почему я раньше за тебя не боролась!
Круто пережила беду Марфа Тихоновна. Никому не пожаловалась, не поплакала. Только ещё суше стал её орлиный профиль и ещё суровей стали глаза. И никто не видел, как, оставшись одна, в телятнике, она долго стояла у опустевшего стойла в горьком недоумении:
«Что надо? Что ей было надо? Другие бабы за детьми так не ходят, как я за ней!… Прямо из рук ушла эта Золотая Рыбка, прямо из рук… Что хотите думайте, люди добрые, а я не повинна! Ведь я душу им отдаю… душу отдаю! Как же это так получается, люди добрые?!.»
Но наутро она с суровым достоинством заявила деду Антону:
- Поторопись с новым-то двором, Антон Савельич! Зима круто забирает, а балаган наш я никак не могу натопить. Как бы нам ещё греха не нажить: тогда на меня не пеняйте.
Незаметно, как снежинки по ветру, пролетали короткие зимние дни. Вот уже и ноябрь отсчитывал последние числа свои в календаре.
Как-то па ферму к деду Аптону зашёл председатель Никита Степаныч. Увидев в кухоньке Катерину, которая мыла горячей водой бадейки, он весело спросил:
- Ну что, говорят, идут у тебя дела-то?
- Идут! - засмеялась Катерина. - Вон посмотрите, каких в старшее отделение сдала!
- Я уж видел, молодец! В районе о тебе докладывать буду.
Катерина не часто обращала внимание на похвалы. Но на этот раз она зарделась от удовольствия. Скуп, скуп на похвалы Никита Степаныч, а тут вон какие слова сказал!
- Тебе, Никита Степаныч, деда Антона позвать? - спросила Катерина, чтобы скрыть смущение. - Он тут где-то! Я сейчас!…
Через минуту показался дед Антон.
- Ты что?
- Пойдём-ка, на стройку зовут нас с тобой, - сказал председатель, - один важный вопрос решить надо.
Дед Антон зорко поглядел на него:
- Насчёт печек, что ли?
- Вот именно. Ставить всё-таки печки в телятнике или нет? Слово за тобой.
Дед Антон и Никита Степаныч отправились на стройку. Телятница Паша, слышавшая этот разговор, побежала к Марфе Тихоновне. Марфа Тихоновна сунула Паше бадейку с пойлом, которую несла телёнку, вытерла руки, накинула полушубок и тоже поспешила на стройку.
Новый двор уже стоял под крышей. Светлая, чистая дранка казалась жёлтой на фоне лиловато-серого зимнего неба. В одной секции были вставлены окна, они светились будто квадратные лужицы, покрытые льдом.
Марфа Тихоновна вошла во двор. И тут же услышала, голос техника, руководившего строительством:
- Значит, в телятнике печки ставить не будем? Это твёрдо?
- Ну что ж, решили, значит, твёрдо, - ответил дед Антон.
Марфа Тихоновна подошла ближе.. - Что такое? - глухо спросила она. - Телятник без печки?
- Да, так решили, Марфа Тихоновна, - ответил ей Никита Степаныч, - опыт себя оправдал. Будем растить телят на холоде, отходов больше допускать нам невозможно.
- Значит, со мной уж совсем решили не считаться, Никита Степаныч? Значит, отслужила, не нужна стала?…
- Эко, ты, голова!… - начал было дед Антон, но председатель прервал его:
- А зачем вы, Марфа Тихоновна, говорите эти жалкие слова? Ведите и дальше ваше хозяйство. Но принимайте наши поправки. Принимайте. Самовластия в колхозе нет и быть не может.
- Значит, плохо работала… Это не важно, что телятник из разрухи подняла, не важно, что ферму на первое в районе место вывела…
- Опять за своё! - дед Антон с досадой махнул рукой.
У председателя резче обозначились скулы и в глазах появился жёсткий, ледяной блеск.
- Всякого человека, который в работе своей идёт вперёд, мы уважаем, - сдержанно сказал он, - а если этот передовой человек начинает тормозить работу, мы его устраняем.
- Спасибо!
Марфа Тихоновна низко поклонилась председателю, потом деду Антону и, величаво повернувшись, пошла со двора.
- А, домовой тебя задави! - рассердился дед Антон. - Ничего понимать не хочет!
Вечером, когда убрали после ужина со стола, Марфа Тихоновна села писать заявление об уходе. Крупные кривые буквы, выведенные рукой самоучки, медленно, но твёрдо вставали одна к другой.
Настя с Дуней Волнухиной сидели в горнице. у тёплой печки и по очереди рассказывали друг другу сказки. Отец тут же в горнице сидел на диване, просматривая газеты.
Вошла мать и вполголоса сказала отцу:
- Прохор, там мать какое-то заявление пишет. Случилось, что ли, что?
Прохор поднял брови:
- Не знаю!
Он отложил газету и вышел в кухню:
Поделиться книгой: