Знают истину танки !

а мотор тихо работает.

Ефрейтор развел внешние ворота и оглядывается — почему шофер не едет.

Трое над бревном. Переглянулись молнией.

Машина ждет! И дверца открыта.

И бросились!

Двое — в кабину! один — в кузов!

И — тронули, на ходу прихлопывая дверцы!

Изумленное лицо Гедговда!!

в музыке — бетховенская рубка! ("гремят барабаны! литавры гремят!")

— И я! И я с вами!!

Долговязый! Догоняет машину! Вспрыгнул на задний борт. Висит!

Машина — на нас!! Раздавят!! *

вой мотора.

Не на нас! — на ефрейтора! Он метнулся прочь, давая дорогу.

И у столба ворот — за пистолетом лезет в кобуру. Лезет, никак не вытащит. Выхватил!

Вон — уходит грузовик по дороге! Гедговд ноги подбирает в кузов.

выстрел! Выстрел! — от нас, пистолетный. А сбоку сверху, с вышки, карабинный, раскатистый. И еще!

Уходит грузовик! уходит!

("гремят барабаны! литавры гремят!")

МЫ ВОЗНЕСЛИСЬ. СВЕРХУ.

Угол зоны, обращенный к бегущим. Вот с этой угловой вышки и стрелять! — но несподручно: она с двух внешних сторон обшита от ветра. Изгибаясь, бьет часовой.

А грузовик уходит! уходит!

выстрелы слабеют вдали.

ПОСЛЕ КОСОЙ ШТОРКИ — ТОЛЬКО УГОЛОК ЭКРАНА.

Индукторный телефон старого образца. На него падают руки военного — на трубку и на ручку. Круть, круть, круть! — говорящего не видно всего:

— Конвойный городок! Конвойный городок! С третьего объекта побег! На машине в сторону рудника Дальнего! Дайте знать на рудник Дальний! Вызовите мотоциклы! Всем — в ружье!!

КОСАЯ ШТОРКА ЧЕРЕЗ ВЕСЬ ЭКРАН.

Из нее наискось вырывается наш грузовик.

Он несется, несется, несется! — мимо последних строений поселка.

Он уходит, уходит, уходит! — уже по степной дороге.

И две фигуры видны нам сзади в кузове. Их швыряет, они скрючились, держась за борта и крышу кабины. Один слишком высок.

А теперь — спереди. Две головы — над кабиной. Два лица — в кабине, через ветровое стекло. Их напряжение обгоняет бег автомобиля: убежать! успеть! уйти!

Двое в кабине — во весь широкий экран. За рулем — тот крупнолицый, главарь. Что за щедрая сила у этого человека! Крутит руль и стонет:

— Э-э-эх, где вы, мои крылышки? Когда надо — вас нет!.. Сосед его — за плечо:

— Слушай, Ваня! Рудник Дальний — объедем! Они до дороги достанут! Объедем по целине!

— Не! На целине скорость потеряем! Дуну ветром! Сосед стучит назад в стекло:

— Эй вы, шпана! Ложись! Ложись! Прицепился, черт долговязый…

НО МЫ ОТСТУПАЕМ ЕЩЁ БЫСТРЕЙ, ЧЕМ

на нас несется грузовик. Мы видим его все меньшим, меньшим.

Его отчетливо видно: черненький, сзади от него — хвост серобелой пыли, перед ним — серо-белая лента дороги.

Мы видим его с охранной вышки — меж двух ее столбиков и под ее навесом.

Мы чуть опережаем его дулом нашего карабина.

Мы видим его увеличенным в наш оптический прицел и выбираем место цели — передний скат. Сейчас мы его…

оглушающий выстрел около нас.

Ствол карабина рвануло и увело.

Тем временем — выстрелы неподалеку.

И в прицеле нашем видно, как грузовик уже заносит поперек дороги.

Бьем и мы!

И вместе с выстрелом несемся на грузовик.

Шофер-летчик выпрыгивает, смотрит на пробитый скат.

И назад смотрит, откуда приехали на нас. Ну что ж, берите, гады. Крепкие руки из-под закатанных рукавов лагерной курточки скрестил на груди. Его товарищ выскочил из кабины и показывает:

— Топоры наши!..

Летчик кивает головой:

— Закинь их подальше…

И те двое выскочили из кузова. Гедговд мечется:

— Ах, ну как же это? Как же это досадно получилось… Побежим напрямик! Побежим!

Летчик лишь чуть повел глазами туда, куда машет Гедговд.

Сколько глазу хватает — открытая степь. Песок. Редкими кустиками травка. Да "верблюжья колючка".

Четверо у грузовика. Обреченные. Один навалился ничком на капот.

а сзади зрителей, еще не близко, нарастает рев мотоциклов.

Летчик оборачиваемся:

— Слушайте, кто вы такой?

Гедговд снимает блин фуражки и делает подобие гостиного поклона:

— Вообще я довольно вздорный человек. Я боюсь, что вы подбиты из-за моего несчастного гороскопа. Сатурн — в восьмом квадрате. И мне не следовало прыгать в вашу машину. Я — недоучка, философ, два факультета Сорбонны. Русский эмигрант, везде лишний. Александр Гедговд, по прозвищу «Бакалавр».

Летчик протягивает широкую ладонь:

— Будем знакомы. Герой Советского Союза майор авиации Иван Барнягин.

А рев мотоциклов уже за самой нашей спиной. Барнягин смотрит, прижмурясь, как они несутся:

— Ну, ребята, сейчас будут бить. Насмерть. И ранеными в карцер. Валите на меня, все равно…

уже кричат, чтобы перекрыть мотоциклы:

— Кто останется жив — привет товарищам! Да здравствует свобода!!

Все четверо они впились, как

летят мотоциклы. Их восемь. Сзади каждого — автоматчик. Все на нас!

Разъезжаются вправо и влево, чтоб охватить нас кольцом. Остановились с разбегу. Автоматчики соскакивают и, замахнувшись прикладами, бегут на нас!!

Опрокидывается небо. Теперь только небо во весь экран, небо с облаками.

крики:

— Р-разойдись, стервятина! Р-раступись, падаль, по одному! Руки назад! Свободы захотели?..

бьют. Здесь, в зрительном зале, бьют. Слышны удары по телам, паденья, топот, кряхт, хрип, тяжелое дыхание бьющих и избиваемых. Крики боли. Ругательства и ликование.

Кучевые облака — храмы небесные, снежные дворцы — медленно проплывают голубым небом.

стало тихо.

Небо отходит в верхнюю часть экрана, а снизу выступают верхушками столбы строительных лесов и сами леса. Двое заключенных мерно несут по помосту вдоль стены носилки с диким камнем.

Они несут так медленно, как плывут эти облака.

Они идут — и все здание постепенно показывается нам в медленном повороте. Это — тюрьма-крепость. Одно крыло ее уже построено: неоштукатуренный массив дикого камня, только дверь небольшая и оконца крохотные в один рядок. Не пожалели камня.

Второе крыло лишь теперь и строится. Мы поднялись с подносчиками и видим, что возводимые стены тюрьмы — толще метра. Сверху видно, как на клетки маленьких камер и карцеров разделена будущая тюрьма.

грохот камня, высыпаемого из носилок.

Подносчики высыпали камень около худощавого юноши Р-27, кладущего стену. Высыпали, постояли. Еще медленней пошли назад. Как будто раздумывают: да надо ли носить?

И Р-27 кладет стену с той же печальной медленностью, с той же неохотой. Камни бывают большие, он их не без труда поднимает на стену двумя руками, выбирает им место.

А в небе плавает коршун.

А вокруг — и без того з о н а. Колючка, вышки.

Степь.

ветерок посвистывает.

Р-27 тешет камень молотком, чтобы лег лучше.

Каменщики и подносчики в разных местах вокруг возводимых стен. Все работают с такой же надрывной неохотой.

КРУТО СВЕРХУ.

От лагерных ворот подходит к тюрьме воронок — такой же, как в городах, но откровенного серо-черного цвета. Его подают задом к двери тюрьмы. Все на постройке замирают: у груд камней, внизу, откуда нагружаются носилки; на трапах; на лесах у косо-ступенчатых стен. Бригада напряженно смотрит, как

открывается задняя дверца воронка, отпадает подножка, выскакивают трое солдат и из кабины выходит лейтенант в зеленой фуражке.

Навстречу им открывается окованная железом дверь тюрьмы. Оттуда выходит надзиратель с большим ключом (его голубые погоны с белыми лычками — мяты) и еще другой в матросской форменке без нашивок, на груди обнажен угол тельняшки.

Лейтенант кричит внутрь воронка: — Вы-ходи!

И по одному, сгибаясь при выходе, а потом распрямляясь с усилием и болью, выходят четверо беглецов. Все они избиты до крови и досиня. У троих руки связаны за спиной. Первым идет Барнягин с заплывшим глазом, с лиловой полосой на лбу. Но голову закинул и кивает строителям.

Потом — Гедговд, кровоточа ртом, с распухшей губой. Спина его долгая не распрямляется.

У третьего рука висит плетью, одежда с плеча содрана, там рана.