Помоги проекту - поделись книгой:
Двадцать первого июня на заседании секретариата ЦК под председательством К. У. Черненко первым стоял вопрос «О плане первоочередных организационно-пропагандистских мероприятий в связи с итогами июньского (1983 года) Пленума ЦК КПСС», и Черненко высказался более чем определенно: выразил свое недовольство малым масштабом предложенных мероприятий, настоял на поездке членов ЦК и работников аппарата ЦК в парторганизации:
Вам следует определить, кто в какую организацию должен поехать. Надо провести мероприятия организованно, с обсуждением конкретных задач, ничего не приглаживая, чтобы критика, которая была на Пленуме, дошла до первичных парторганизаций. Я думаю, что именно таким образом должны пройти пленумы и партийные активы[42].
Предложение было поддержано секретарями ЦК.
Писатели обсуждают пленум
Партия всегда отводила бойцам литературного фронта особую и далеко не последнюю роль. Начать хотя бы с того, что в первый день пленума ЦК в числе первых выступивших в прениях по докладу Черненко оказался именно глава советских писателей Г. М. Марков[43]. Более того, Андропов не единожды встречался с руководством Союза писателей СССР лично. Первая встреча состоялась 10 января 1983 года – эта дата устанавливается точно по стенограмме выступления оргсекретаря, второго человека в Союзе писателей СССР, Ю. Н. Верченко (1930–1994), на заседании бюро секретариата Союза писателей 9 января 1984 года:
Завтра, 10 января как раз исполняется ровно год после той встречи, которую имел с руководителями нашего Союза Генеральный Секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов. В беседе 10 января прошлого года были высказаны те пожелания, рекомендации и советы, которые лежали в основе нашей деятельности в прошлом году и которые и сейчас остаются для нас основными документами в работе[44].
О том, как проходила эта встреча, имеются несколько рассказов. Один – литературного функционера, главного редактора журнала «Комсомольская жизнь» К. Н. Селихова (1929–1988), первого помощника вышеупомянутого Ю. Н. Верченко:
Как большое доверие и глубокое уважение к творческому труду литераторов страны со стороны Политбюро ЦК КПСС расценивают советские писатели встречу в эти дни Георгия Мокеевича Маркова с Генеральным Секретарем ЦК КПСС Юрием Владимировичем Андроповым. В дружеской беседе Юрий Владимирович еще раз подчеркнул большую роль нашей литературы в формировании мировоззрения советского человека, его нравственных убеждений, духовной культуры. Отмечая успехи в развитии советской литературы, Генеральный Секретарь ЦК КПСС обратил внимание писательской общественности на дальнейшее повышение идейно-художественного уровня публикуемых произведений, их социальной значимости и классовых критериев в отображении действительности, совершенствование тесных связей писателей с трудовыми коллективами[45].
Подробности официальной части встречи мы можем также узнать со слов Ф. Ф. Кузнецова, который 12 января 1983 года поведал о ней членам парткома московской писательской организации:
Сначала я по договоренности с Г. Марковым расскажу вам о его встрече с Ю. В. Андроповым. Встреча продолжалась больше часа. Принято постановление по журналам, реализуется оно медленнее, чем хотелось бы. Разговор свидетельствовал о прекрасной ориентации в сфере литературы и об уважении к писательскому труду. Особое внимание Андропов обратил на положение в критике, которая ведет себя так, будто постановления о журналах не было. <…> Жизнь требует поворота к конфликтам, к проблемам новой социалистической деревни. В книгах, фильмах – бытовизм ради бытовщины, вот проблема № 1. Литературе не хватает настоящих характеров, формирующих сегодняшний день. Надо найти талантливых людей, заразить их этими идеями, не опираясь на «писательскую толпу», «поштучно». Так называемый «штучный подход». Критика должна говорить правду о сложностях и противоречиях жизни, но зная, что они преодолимы. Надо, чтобы М<осковская> П<исательская> О<рганизация> жила активно, не следует терять ритма[46].
Еще об одной встрече упоминает Р. А. Медведев в контексте мыслей Андропова относительно отмеренного ему Провидением срока:
Андропов был немолод, обременен другими болезнями, и это, естественно, ухудшало прогноз. Все же вначале врачи были настроены довольно оптимистично. В марте 1983 года Андропов принимал в своем кабинете писателя Г. М. Маркова, своего давнего знакомого, тогда первого секретаря правления Союза писателей. Он не скрывал личных трудностей. «Вот, Георгий Мокеевич, – говорил Юрий Владимирович, – врачи дают мне срок всего лишь в семь лет. Но ты знаешь, сколько здесь наворочено, не разобраться и за десятки лет…»[47]
Летом 1983 года Андропов еще раз принял Г. М. Маркова для беседы, которая продолжалась без малого полтора часа (точнее – один час двадцать четыре минуты), и разговаривал с ним с глазу на глаз. Содержание этой беседы доподлинно неизвестно, были лишь пересуды о том, что собеседник главы советских писателей «вяло брюзжал, не преувеличивают ли у нас значение так называемой „деревенской прозы“»[48] и «Неужели нет более важных проблем, чем патриархальные отношения?»[49], хотя источники этих цитат явно тенденциозны.
Мы допускаем, что рассказы о двух последних встречах могли быть различными трактовками одной и той же, с небольшим нарушением хронологии, однако это ничуть не опровергает нашего тезиса о повышенном внимании Андропова к писательской организации, а также о близости к вождю ее руководителя[50].
Двадцать девятого июня 1983 года, то есть почти через две недели после партийного форума, состоялось расширенное заседание секретариата правления СП СССР «Об итогах июньского Пленума ЦК КПСС и задачах писателей страны»[51] с докладом Г. М. Маркова. В постановлении секретариата подчеркивалось, что
литераторы Союза ССР, как и весь советский народ, единодушно одобряют и поддерживают решения июньского (1983 г.) Пленума Центрального Комитета Коммунистической партии, положения и выводы, содержащиеся в речи на нем Генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова, и готовы отдать все свои силы, мастерство, талант и вдохновение великому делу коммунистического созидания[52].
Это секретариат, «который пять часов продолжался. Очень страстно и заинтересованно обсуждали итоги Июньского пленума ЦК партии»[53].
Отзвуком горячего обсуждения стал обзор этого писательского собрания в печати:
На заседании не было ни одного выступления, в котором с особенной озабоченностью не говорилось бы о литературной критике, о ее непосредственных задачах в области разъяснения исторических решений июньского Пленума ЦК КПСС и о перспективах ее дальнейшего развития.
Тесная, диалектическая взаимосвязь этих двух принципиальных моментов в подходе к современному литературному процессу подсказана самой жизнью, ибо, как отметил Ю. В. Андропов в речи на июньском Пленуме, «главным методом влияния на художественное творчество должна быть марксистско-ленинская критика, активная, чуткая, внимательная и вместе с тем непримиримая к идейно чуждым и профессионально слабым произведениям».
Ораторы, выступавшие на заседании, на ряде конкретных примеров показали, что за годы, прошедшие после известного постановления ЦК КПСС «О литературно-художественной критике», воздействие критической мысли на современный литературный процесс существенно усилилось, выросла ее идейная, методологическая вооруженность, окрепло профессиональное мастерство большого отряда советских критиков, оперативно анализирующих явления и тенденции сегодняшней прозы, поэзии, драматургии и публицистики, взыскательно говорящих о случающихся еще порою непродуманных публикациях, идейно-эстетических срывах и промахах, наступательно утверждающих духовные ценности общества развитого социализма в непримиримой битве с нашими идеологическими противниками. <…>
И здесь следует еще раз отметить, что от внимания участников состоявшегося обсуждения не ускользнула буквально ни одна сфера действия литературно-критической мысли. Со всею определенностью сказано о громадном значении так называемых «внутренних» рецензий на рукописи, поступающие в издательства и журнальные редакции, о том, что к этой принципиально важной, хотя, казалось бы, и «незаметной» работе необходимо шире, последовательнее привлекать крупных, авторитетных мастеров слова, неуклонно повышать ответственность рецензентов за их суждения и рекомендации. Говорилось и о том, что актуальность тематики нередко как бы «амнистирует» в глазах иных критиков и литературных изданий очевидные художественные слабости и изъяны рассматриваемых произведений, что зачастую требовательный и глубоко аргументированный разбор подменяется аннотированием, дежурными похвалами, обилием общих фраз и рассуждений. <…> Страстная публицистичность, подлинная партийная тенденциозность неотъемлемым слагаемым входит в состав литературно-критического дарования, и немеркнущим маяком для всех нас были и остаются бессмертные статьи Владимира Ильича Ленина о литературе и искусстве, великие создания марксистской и революционно-демократической эстетической мысли.
Партия ждет от мастеров критического жанра масштабных обобщений, методологической, социально-классовой зоркости и точности в суждениях и оценках, умения как надежно противостоять серости и художественной убогости, так и активно пропагандировать лучшие создания многонационального советского искусства, быть подлинным регулятором общесоюзного литературного процесса[54].
В своем выступлении Г. М. Марков упомянул и о встрече с Андроповым:
Когда появилось постановление о журналах <1982 г.>, важное постановление, которое вооружило нас пониманием новых задач, поставленных перед советской литературой, у нас образовалась большая пауза. Неслучайно в беседе со мною Юрий Владимирович меня спросил: а чего ждете? Перед ним лежала стопа наших журналов. Правда, я понимаю, что времени прошло мало, но и ждать мы ничего не должны, нужно работать, всем ясны наши действия, нужна практическая работа[55].
Число собраний, на которых писатели рапортовали о готовности исполнить волю партии, было велико и вполне соразмерно разросшемуся при Брежневе госаппарату. Первого июля состоялось совместное заседание секретариата правления, парткома и идеологического актива московской писательской организации СП РСФСР, посвященное претворению в жизнь решений июньского пленума ЦК; повестка дня – «Итоги июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС и задачи писателей столицы». Основным докладчиком был первый секретарь правления МО СП РСФСР Ф. Ф. Кузнецов:
Впечатление глубокое, отрадное, вселяющее надежды и исторический оптимизм. Почему? Потому, что материалы Пленума и прежде всего речь Ю. В. Андропова отмечены свежестью, ясностью и высотой марксистско-ленинского мышления, глубиной, точностью и трезвостью анализа переживаемого нами периода эпохи зрелого социализма, подлинно государственным, ленинским подходом к жизни, к реальной сложности ее проблем. Пафос патриотической гордости за свершения нашего народа органически переплетен здесь с трезвостью оценок, с реальностью взгляда на жизнь, с точностью научного анализа действительности…[56]
После общих фраз он перешел к конкретике, обозначив четыре группы проблем, «которые вытекают из материалов Июньского пленума ЦК КПСС», последняя из них – «С небывалой остротой поставленный партией вопрос об идейно-художественном качестве, достоинстве литературы и об особой, фундаментальной, я бы сказал, роли литературной критики»[57].
То есть без обиняков оратор перешел к тому, что пришло время литературной критике показать свою силу.
В прениях выступил секретарь парткома московской организации Союза писателей поэт Виктор Кочетков, который подтвердил общее впечатление о зарождении очередной кампании. Впрочем, он как бы открещивался от этого, но слушателям было все предельно ясно:
Прежде всего мы не должны относиться к решениям Пленума как к очередной идеологической кампании, которую можно завершить серией всевозможных собраний, заседаний, конференций и соответствующих им резолюций, обязательств. Это целенаправленная, долговременная работа…
Особое место в своем выступлении В. Кочетков отвел вопросам о литературно-художественной критике. Как справедливо было сказано на Пленуме, критика в данный момент не играет той роли, которая ей отводится в литературном процессе. Авторитет ее суждений снижается комплиментарностью, беглостью оценок. Литературные поля от сорняков она пропалывает не очень тщательно, боязливо обходя столичные делянки и слишком смело топчась на ее «областных» участках. Надо воспитывать литературную среду – это главная обязанность партийных организаций – в уважении к праву критика говорить нелицеприятные вещи любому писателю, независимо от его литературного ранга, если этот писатель снизил к себе требовательность[58].
Седьмого июля состоялось расширенное заседание секретариата правления Союза писателей РСФСР по тому же поводу[59]. Вступительное слово на этом форуме держал председатель правления СП РСФСР С. В. Михалков.
Большое внимание уделил в своем выступлении С. Михалков повышению требовательности к качеству работы на всех этапах литературного процесса. Имеются еще недостатки в организации рецензирования художественных произведений, в формировании планов выхода книг и журнальных публикаций. Отвечая требованиям, которые партия предъявляет к литературе, необходимо ставить прочные заслоны на пути эстетического брака, серых, графоманских сочинений[60].
Отдельно остановился С. Михалков на вопросах «критики и самокритики», констатируя, что решение этого вопроса, поставленного партией, не может быть легким и простым:
…Неизмеримо возрастает наша ответственность перед партией, перед народом. Надо положить конец мелкотемью, стать наконец принципиальными, не пугаясь испортить отношения друг с другом. А мы до сих пор часто уходим от прямой критики. Я помню, например, выступление одного писателя, который сказал: комплиментарности много, а критики настоящей нет. Ну хорошо, он призывает к этой критике, к борьбе с комплиментарностью, а если начать с него самого?! Ведь у каждого из нас есть много недостатков и как он будет обижаться, плакаться на тех, кто с ним, якобы, сводит счета. Так что это вопрос актуальный[61].
Завершал же он свое выступление ритуальным указанием на то, что в настоящий момент оказывается главным для литературной критики:
Конечно, и о профессиональном мастерстве нужно говорить, потому что любая книга, выполненная не на профессиональном уровне, не может принести пользу народу, она может отвратить человека от темы труда, патриотизма, если написана серо, скучно, незаинтересованно. Критика не может относиться снисходительно к художественно слабым произведениям, критика не должна допускать отступлений от исторической правды[62].
Отзвуком чаяний писателей на изменения новой эпохи можно считать сказанные в прениях слова Юрия Бондарева: «У меня ощущение от недавно прошедшего пленума ЦК КПСС – это ощущение свежего ветра. И мне кажется, что все мы стоим сейчас на пороге больших положительных перемен»[63].
Кроме того, 30 июня – 1 июля 1983 года состоялся формально менее представительный, но не менее важный в качестве инструмента претворения в жизнь партийных решений пленум совета по критике и литературоведению Союза писателей СССР. Он был открыт вступительным словом председателя этого совета, секретаря Союза писателей В. М. Озерова и докладом члена-корреспондента АН СССР, директора Института славяноведения и балканистики АН Д. Ф. Маркова (вскоре избранного академиком). Отмечалось в том числе, что критика «порой снисходительна к литературному браку»[64].
Долг критики, сказано в постановлении июльского Пленума ЦК КПСС, – «давать четкую, партийную оценку работам, в которых высказываются чуждые нашему обществу, нашей идеологии взгляды, допускаются отступления от исторической правды».
Это высокое партийное требование нашло горячий отклик у всех участников нынешнего заседания, во многом определив его подлинно критический пафос, атмосферу острой принципиальности и взыскательности. И во вступительном слове В. Озерова, и в докладе Д. Маркова, и в выступлениях критиков говорилось о недопустимости проникновения на страницы нашей печати произведений, идеологически незрелых, авторы которых грешат мировоззренческой нечеткостью, отступлением от наших идейных принципов. Тем более недопустимо, когда речь идет о литературно-художественной критике, самим своим назначением призванной играть авангардную роль в культуре, отстаивать и утверждать незыблемые основы нашего искусства – его коммунистическую партийность, народность, социалистический гуманизм и интернационализм. <…>
Пленум ЦК КПСС решительно напомнил об ответственности идеологических кадров за столь важный участок работы. Безусловно, соответствующие выводы должны сделать и все наши печатные издания, их главные редакторы, руководители отделов критики. <…> В связи с этим остро встает вопрос о кадрах критики, о пополнении ее молодыми силами. <…>
Одним из узких мест в критике и по сей день является ее недопустимое благодушие к слабым в профессиональном отношении произведениям, снисходительность к литературному браку, комплиментарность. Особенно, как подчеркивали выступающие, это характерно для текущей, рецензионной критики. Объективный критический анализ подчас подменяется его имитацией, даются явно завышенные оценки произведениям, весьма далеким от художественного совершенства, снижаются, а то и вовсе исчезают необходимые строгие критерии. В критике порой много субъективизма, общих слов, рассуждений «по поводу», мало конкретного анализа. <…>
В писательской среде критическое слово порой воспринимается в штыки. А ведь только атмосфера высокой требовательности, подлинной взыскательности способна обеспечить здоровое и полнокровное развитие сегодняшней литературной жизни. Как тут еще раз не вспомнить слова, сказанные на июньском Пленуме ЦК КПСС: «Конечно, критика в печати – оружие острое. И надо уметь им пользоваться, не сходить с позиции принципиальности и объективности. Для нас критическое выступление – не сенсация, а сигнал, единственная цель которого – устранение недостатков». Слова эти полностью приложимы и к литературной критике[65].
В связи с дальнейшей кампанией нелишним будет также привести слова В. Озерова о литературных жанрах, поскольку именно жанровые претензии оказались прикрытием травли многих, кого избрали жертвами кампании:
Правомерно ли разделять непроходимым барьером литературно-критические жанры? Ведь только их органическое взаимодействие может помочь более углубленному взгляду на современный этап художественного развития. Необходимо видеть общую его картину, ощущать наиболее примечательные тенденции, поддерживать одни, оспаривать, если нужно, другие, раскрывать перед художниками горизонты эстетического прогресса. То есть на деле осуществлять то, к чему призывает критику партия: быть главным методом влияния на художественное творчество![66]
Несмотря на громкие слова, по практике той эпохи ничего не мешало предполагать, что июньский пленум не будет иметь каких-то значимых долгосрочных последствий: отгремит и сменится чем-то более насущным, прежде всего решениями проблем в экономике. Но этого переключения почему-то не произошло, и вопросы идеологии упорно продолжали оставаться в поле зрения Политбюро. Это мы можем объяснить только одним: Андропов считал их приоритетными.
Результатом такого повышенного внимания стало специальное постановление (П 115/49) Политбюро ЦК КПСС от 5 июля 1983 года, которым на Министерство культуры СССР, Госкино СССР, Союз писателей СССР, Союз кинематографистов СССР, Союз композиторов СССР и Союз художников СССР возлагалась обязанность провести работу по изучению материалов июньского пленума, рассмотреть предложения и замечания, высказанные с его трибуны[67]. Это обозначало не только новую череду обсуждений на всех уровнях, но и принятие программы дальнейших мероприятий по претворению решений пленума в жизнь.
Двадцатого сентября 1983 года секретарь правления Союза писателей СССР Ю. Верченко представил в ЦК КПСС информацию о принятых по этому поводу мерах, сообщая, что
В результате большой подготовительной работы, заинтересованного и глубокого обсуждения материалов Пленума, самокритичного рассмотрения дел в литературном хозяйстве разработаны и приняты мероприятия СП СССР по выполнению решений июньского Пленума ЦК КПСС[68].
И, среди прочего, сообщал о том, как перестраивается в соответствии с велением партии литературная критика:
В мероприятиях Союза писателей СССР по выполнению решений июньского Пленума ЦК КПСС особое внимание обращено на более целенаправленное руководство газетами и журналами, на повышение ответственности авторов и редколлегий за идейно-эстетический и художественный уровень публикуемых материалов. На состоявшемся в Союзе писателей СССР совещании главных редакторов литературно-художественных газет и журналов поставлена задача не допускать появления на страницах печати незрелых, поверхностных публикаций, страдающих мелкотемьем, невысоким эстетическим вкусом, смакующих в отдельных случаях мнимые и действительные трудности и недостатки. Повышена требовательность и принципиальность при оценке публикуемых произведений. <…> Возрастающая роль литературы и искусства в жизни общества зрелого социализма находит сегодня все более широкое выражение. Сюда относится и отмеченное постановлением Пленума ЦК КПСС растущее значение марксистско-ленинской литературной критики как главного метода влияния на художественное творчество. Укрепляются кадры заведующих отделами критики в литературных газетах и журналах, более регулярно стала проводиться их учеба, возрастает требовательность к публикации критических выступлений[69].
В значительной степени активностью Политбюро объясняется и сообщение Госкомиздата СССР в ЦК с информацией о том, что был «обеспечен оперативный выпуск материалов июньского Пленума ЦК КПСС, речи на нем Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Ю. В. Андропова общим тиражом свыше 5 млн экз. на русском и 43 языках народов СССР»[70].
Пятнадцатого августа в Кремле состоялась традиционная встреча в ЦК КПСС с ветеранами партии, открыл которую своим вступительным словом секретарь ЦК М. С. Горбачев. Итоговое выступление было за Ю. В. Андроповым, и генеральный секретарь не преминул отметить необходимость исполнения решений партии, принятых при его непосредственном участии. Прежде всего – решений июньского пленума ЦК:
Теперь – об идеологической работе. Пленум мы провели. Решение приняли. Осталось главное – выполнить это решение. А что это значит практически? Это значит преодолеть еще имеющийся, к сожалению, разрыв между словом и делом. Это значит научиться говорить с людьми серьезно, откровенно, не обходя острые углы…[71]
Небольшая ремарка: слушая старых большевиков, Андропов с особенным вниманием отнесся к словам ветерана Гражданской и Великой Отечественной войн Я. Д. Чанышева (партстаж с 1917 года), который обратился к президиуму со словами: «Мы очень довольны, что руководство Центрального Комитета партии ведет дела по-ленински, по-большевистски. И мы просим вас – не либеральничайте с теми, кто не об общем благе думает, не о работе, а только о личном благополучии», – на что ему ответили из президиума: «Это мы вам обещаем». Это произнес Андропов. Зал разразился продолжительными аплодисментами[72].
На этом обсуждение не прекратилось: 30 августа состоялось заседание секретариата ЦК под председательством К. У. Черненко, на котором первым был вопрос «О предложениях и замечаниях в адрес центральных министерств, ведомств и организаций, высказанных на местах в ходе обсуждения июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС», то есть как будто бы успокоившаяся волна после пленума не собиралась успокаиваться; Черненко сказал максимально четко: «Надо продумать механизм контроля. Он касается всех. Надо нацелить парторганизации на то, что это дело не временное, что в ЦК КПСС будет осуществляться постоянный контроль…»[73]
Началась вторая волна выступлений писательских бонз в газетах и журналах, и по осени вдруг оказалось, что пленум ЦК ничуть не потерял своей актуальности. В журнале СП СССР «Литературное обозрение» появилась направляющая статья Феликса Кузнецова «Время зовет!», в которой густо замешанное идеологическое варево с новой силой выплескивалось на читателей. Глава московских писателей топал ногами, рассылая свои молнии литературным критикам:
И скажем прямо: потенциал, возможности нашей литературной критики гораздо выше, чем тот, который она показывает на страницах наших газет и журналов. Для того чтобы всерьез решать проблемы, поставленные на июньском пленуме ЦК партии, надо быть справедливым и делить ответственность за неудачи пополам между критикой и печатью. В недостатке принципиальности равно виноваты и критика и периодика, наши газеты и журналы. Прямо говоря, печать пока что не стимулирует появление глубоких, по-настоящему аналитических и требовательных литературно-критических выступлений. Думаю, что мы придем к другому положению, когда литературная критика получит на страницах литературной прессы больший простор для выполнения задач и решений, которые были приняты в ходе июньского Пленума[74].
Болезнь Андропова, казалось, должна была несколько разрядить обстановку в литературной критике: 1 сентября, проведя заседание Политбюро, генеральный секретарь уехал в отпуск, там у него произошло обострение хронических болезней, из‐за чего в конце месяца он оказался в ЦКБ, 7 ноября не поднялся на трибуну Мавзолея и все последние месяцы жизни провел в больничной палате. Кроме того, осенью шла активная подготовка к пленуму ЦК, посвященному вопросам экономики (состоялся 26–27 декабря). Но именно в этот момент, в конце года, в руководстве страны опять было решено активизировать борьбу на идеологическом фронте.
Эта настойчивость в проведении курса партии объяснима: во-первых, на Старой площади царило серьезное беспокойство в предвкушении смены генерального секретаря; во-вторых, поводом к волнению была и текущая кадровая политика ЦК, в результате которой сменилась пятая часть партийно-государственной номенклатуры[75]. Зоркая наблюдательность позволила тогда критику Л. А. Левицкому записать в дневнике:
Смена чиновников идет сейчас в таком резвом темпе, в каком она не шла никогда раньше, когда приходило новое начальство. Если, понятно, не считать периодических разгромов партийных и советских работников во времена Сталина. Нынче все звенья руководства в шатучем состоянии. Чиновники охвачены страхом за свое будущее[76].
То есть никаких поводов к самоуспокоенности не наблюдалось, и, чтобы не остаться за бортом, работникам ЦК требовалось активно действовать.
Декабрьский пленум ЦК (1983), будучи посвящен вопросам народного хозяйства, заставил отвлечься от идеологии. Девятого января 1984 года состоялось расширенное заседание бюро секретариата правления Союза писателей СССР «О задачах писательских организаций страны в свете решений декабрьского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС, указаний Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Ю. В. Андропова и о плане деятельности Союза писателей СССР на 1984 год»[77], на котором с основным докладом выступил Г. М. Марков[78]. В числе основных тем были упрочение связи писателей с практикой коммунистического строительства, с производством, тема социального заказа, пропаганда цели партии по повышению производительности труда на 1%, внимание к вопросам охраны окружающей среды и рационального использования природных ресурсов, к перестройке советской школы и нравственному воспитанию будущих строителей коммунизма и, наконец, тема борьбы за мир.
Наряду с этими задачами ничуть не ослабла тема качества писательской работы, характеристики которой верифицировались уже посредством вокабуляра начальника цеха, в котором наиболее частотными были слова «продукция», «качество», «брак» и т. п.:
Не количеством публикаций измеряется вклад писателя в многонациональную советскую литературу. Вклад этот определяется глубиной слова, его эффективностью, качеством. Слово «качество» много раз звучало во время развернувшегося на заседании обсуждения.
У нас все еще появляются слабые и в идейном, и в художественном отношении произведения, отмечал докладчик. В условиях нашей литературной работы качество – это прежде всего отбор. Надо решительнее ставить заслон литературному браку, графоманским сочинениям[79].
В тот же день, 9 января, состоялось заседание секретариата правления СП СССР, на котором выступил Ю. Н. Верченко (Г. М. Марков, кандидатура которого была выдвинута в Верховный Совет СССР, отправился на встречу с избирателями Ленинградского избирательного округа Москвы). И здесь Ю. Н. Верченко также пояснил, что актуальность призывов июньского пленума 1983 года ничуть не снижена:
Мне бы хотелось сказать, что одним из главных требований при обсуждении на Секретариате итогов декабрьского пленума стало требование дальнейшего повышения требовательности к качеству нашей литературной продукции. Сейчас, когда все мы боремся за высокое качество нашей советской марки всюду, качество нашей литературной продукции, давайте не бояться вульгаризации, это качество нашей литературной продукции также зачастую оставляет желать много лучшего. Книг сероватых или просто серых, безликих, в которых упрощенно, а иногда неверно трактуются сложные проблемы современности или истории, у нас еще появляется немало. Поэтому сейчас в особенности должны широко практиковаться творческие обсуждения книг, обсуждения товарищеские в писательском кругу, обсуждения профессиональные и рукописей и самих вышедших книг. <…>
Нужно повысить творческий тонус в наших писательских организациях, повысить требовательность к продукции, выпускаемой нашими издательствами, – это одна из кардинальных наших задач[80].
Издаваемый ЦК КПСС журнал партийных пропагандистов «Политическое самообразование» в январском номере за 1984 год вновь возвращает читателей именно к июньскому пленуму и наряду с направляющими статьями помещает после раздела партийных документов развернутую редакционную рецензию на второе, дополненное, издание сборника документов «Об идеологической работе КПСС», включающего и материалы июньского пленума, где коммунисты «найдут богатейший кладезь знаний, которые помогут вести идеологическую работу на должном уровне»[81].
Но важнейшим было другое собрание – писателей Москвы, на котором Ф. Ф. Кузнецов с новой силой поднял вопрос о литературной критике, указав на малочисленность кадров и на необходимость воспитания молодых критиков. Он определенно высказался о претворении в жизнь решений июньского пленума, напомнив слова Ю. В. Андропова на встрече с ветеранами партии о «разрыве между словом и делом».
А что означает это требование – преодолеть разрыв между словом и делом – применительно к нашей с вами литературной жизни, применительно к литературной критике? Оно означает борьбу с приписками, с фальшью, с ложью в наших литературно-эстетических оценках, то есть подлинную партийную принципиальность и требовательность в литературе и искусстве. Ее у нас – скажем прямо – явно недостает. Признав этот факт, поделим ответственность между критикой и литературной печатью, которая очень робко, плохо стимулирует взыскательность и требовательность в критике, выбирая наименьшее сопротивление, предпочитая проблемной, аналитической, острой критике панегирические рецензии и портреты. И вот что горько. Уже четверть века я работаю в литературной критике и четверть века слышу упреки в том, что литературные органы избегают печатать острые, критические статьи, четверть века слышу возмущение своих коллег по поводу литературных панегириков – двадцать пять лет ровно ничего не меняется. Более того: острых, проблемных, критических выступлений за последние годы стало даже меньше, уровень критики – ниже, невзыскательности и восторженности в оценках – больше.
Партия снова и снова по-государственному ставит вопрос о принципиальности и взыскательности критики, о борьбе за литературное качество, о подлинных, научных, идейно-эстетических критериях требовательности в литературе, а положение дел не меняется. Почему? Причина, мне думается, в конечном счете носит общий типологический характер. Это тот самый недостаток, с которым партия ведет сегодня борьбу во всех областях нашей жизни, и имя ему – боязнь критики, неверное, неправильное отношение к критике, нелюбовь к критике, когда она не гладит, не ласкает и успокаивает, но тревожит, укоряет, говорит правду в глаза любому, в том числе и самому крупному писателю[82].
Его слова обозначали, с одной стороны, что градус критики еще не такой, как требует партия, с другой – кампания не свернута, а все продолжается. Учитывая то, что это собрание было направляющим для московских писателей, результатов такого призыва не пришлось долго ждать. А на пленуме совета по критике и литературоведению было провозглашено: «Критика – не вспомогательная служба литературы, а один из ее боевых отрядов. И ее место не во втором эшелоне, а на передовых рубежах литературного процесса»[83].
И только в январе – феврале 1984 года идеологическая линия руководства довольно резко меняется: направляющие речи и статьи функционеров Союза писателей, особенно С. Михалкова и Ф. Кузнецова, обращаются к международным вопросам, во главу угла ставятся именно эти темы: борьба за мир, разрядка международной напряженности, «быть или не быть миру на земле, быть или не быть человечеству»[84].
Руководство страны «сменило пластинку», и вскоре, весной 1984 года, вслед за этим серьезным образом изменится и лейтмотив литературной критики. Однако эта перемена произойдет только после того, как прогремит зародившаяся благодаря июньскому пленуму идеологическая кампания в литературной критике.
Начало идеологической кампании
Постановление июньского пленума ЦК КПСС призывало к борьбе не только с идеологически чуждыми произведениями, но и с сочинениями, в которых «допускаются отступления от исторической правды».
Напомним, что последний мощный критический удар по литературе был связан с постановлением ЦК КПСС от 26 апреля 1979 года «О дальнейшем улучшении идеологической, политико-воспитательной работы», ради претворения в жизнь которого много потрудился его идейный вдохновитель М. А. Суслов. В своем разъяснении, высказанном через полгода на совещании идеологических работников, он отдельно коснулся главного в произведениях литературы и искусства – их идейности:
Партия всегда рассматривала идейность и художественность произведений нашей литературы и искусства в неразрывной связи, как единый критерий оценки их достоинства. <…> Мы с удовлетворением можем отметить, что развитие нашей литературы и искусства идет по пути все более глубокого и плодотворного исследования характера современного героя – строителя коммунизма – и смелого обращения к сложным, актуальным проблемам нашего времени.
Не секрет, однако, что рядом с талантливыми, высокоидейными романами, пьесами, фильмами появляются еще и серые произведения. Кое-где просматривается тенденция ухода в мелкотемье, в натуралистическое бытописание, в мир мещанских страстишек. Встречаются в иных произведениях и внеисторические, искаженные представления о прошлом, странные пристрастия к фигурам исторических авантюристов, поверхностные суждения о современности. Эти явления не должны оставаться вне поля зрения творческих организаций и их печатных органов.
В постановлении ЦК КПСС развитие творческой активности писателей, художников, композиторов, деятелей театра и кино, журналистов ставится в прямую взаимосвязь с воспитанием у них высокой идейности…[85]
Не называя имен, главный партийный идеолог говорил в том числе и об исторических романах В. С. Пикуля, пользовавшихся гигантским читательским интересом. Но в целом же речь шла именно об идеологических претензиях к произведениям литературы.
Идеологические претензии время от времени возникали и к заметным произведениям биографического жанра той эпохи, прежде всего книгам «Гончаров» Ю. Лощица, «Островский» М. Лобанова и «Гоголь» И. Золотусского, изданным в серии ЖЗЛ и послужившим поводом для большой дискуссии[86].
О качестве литературных произведений в 1981 году упомянул и Л. И. Брежнев в отчетном докладе XXVI съезду КПСС, призывая не прикрывать актуальностью темы «серые, убогие в художественном отношении вещи»[87]. Однако в целом это было еще и иносказательное обозначение недобросовестно написанных, то есть халтурных сочинений.
В контексте андроповской эпохи само понятие «халтура», безотносительно места ее появления в социалистическом государстве, привлекала внимание партии. И здесь стоит вспомнить о том, что «ничто так не раздражало Андропова, как халтурный, поверхностный подход к делу»[88].
Поскольку никакого программного документа (то есть отдельного постановления или решения ЦК) относительно борьбы с отступлениями от исторической правды в литературе принято не было, то в истории литературы и литературной критики или цензуры мы вообще не встретим упоминаний о какой-либо организованной кампании. То есть сама тенденция, которая объединила ряд очень громких выступлений советской печати, не была даже отмечена историками.
Ранее эпоха Андропова связывалась лишь с обострением национального вопроса: критикой «русской» линии, мнимой русофобией генерального секретаря. Однако ни о какой кампании речи не велось; даже Дирк Кречмар, автор одной из наиболее подробных монографий о культуре того периода, ничего не говорит о существовании какой-либо направленной кампании, почему и объединяет идеологию андроповского периода в области литературы в главу «Защита марксизма-ленинизма. Отпор русско-националистической критике»[89], настойчиво уводя политику партии в области литературы исключительно в националистическое русло и борьбу журналов в этом ключе; вторит ему и П. С. Рейфман в своей основополагающей монографии по истории цензуры[90].
Поэтому важно оговорить: «направляющим документом» для развертывания этой идеологической кампании стали решения июньского пленума ЦК, разъяснения которых советским писателям были даны 29 июня 1983 года на расширенном заседании секретариата правления СП СССР «Об итогах Июньского пленума ЦК КПСС и задачах писателей». Примечательно, но состоялось оно только через две недели после пленума ЦК, то есть совершенно очевидно, что писатели упустили время, не особенно торопясь «одобрить и углýбить» решения партии, однако их пришпорил Центральный комитет. Последнее без труда читается в стенограмме этого мероприятия.
Культурно-политическая политика Андропова, направленная на повышение эффективности и укрепление дисциплины, не могла быть осуществлена в ее решающих пунктах из‐за лености и безынициативности бюрократического аппарата. Так, Марков хотя и предостерегал в отношении проведения в жизнь решений июньского пленума от «ненужной спешки, чтобы не наделать ошибок», все же сказал далее, что, несмотря на «авторитетное решение партии», писатели и критики часто ждут еще каких-то «дополнительных приказов». <…> В этой связи Марков вновь сослался на свой разговор с Андроповым, который поинтересовался «чего же мы дожидаемся».
Из этой речи Маркова становится ясна дилемма, перед которой стояли культурно-политические руководящие инстанции в свете новых требований. Так, Марков, с одной стороны, пытался последовать рецепту Андропова, несколько отчетливей, чем прежде, указывая на недостатки. Однако, с другой стороны, оказывалось, что для их устранения не было никаких новых способов, а единственное лекарство от всех болезней, как и прежде, – ужесточение редакционного процесса и призывы к ориентирующей роли монолитной партийной критики, которая и без того уже более не существовала[91].
После слов Андропова, которые недвусмысленно демонстрировали, что главе государства мало традиционных прений и воззваний, секретариат Союза писателей озаботился необходимостью дальнейших действий, то есть ощутимых оргвыводов, которые можно было бы предъявить партии. Это было трудной задачей, потому что партийно-писательская бюрократия, уже давно отвыкшая от самостоятельного принятия решений и проявления какой-либо инициативы, вынуждена была действовать без четких указаний сверху. Ранее любой чих должен был быть многократно согласован и одобрен в ЦК. А в этот момент выяснилось также, что Союз писателей не понимает необходимого градуса критики: насколько кровожаден Андропов в своих ожиданиях и каковы те меры реагирования, которые удовлетворят генерального секретаря?
Положения доклада Маркова на секретариате Союза писателей 29 июня прокладывали пути для поиска ответов на этот вопрос: «ощутимый тормоз» был им указан в виде «недостаточной профессиональной строгости», недостаточности «профессиональной беспощадности» – это приводит к результату, при котором «произведение выходит незрелым, вызывает критику и большое раздражение»; в качестве действенного «метода работы с автором» он признал более строгое предварительное рецензирование рукописей, почему и призвал к «серьезной ревизии рецензионной практики» и «воздвижению защитной стены против безликих произведений»; при этом заранее осудил «некоторых товарищей», которые вместо партийной критики ограничиваются «общими рассуждениями»[92].
Как ударить критикой таким образом, чтобы не пострадать самим? Этот вопрос для функционеров Союза писателей был наиболее болезненным, потому что если выступить с принципиальной партийной критикой по поводу какого-либо опубликованного произведения, то моментально будут поставлены под удар рецензенты, руководители издательств и периодических изданий, прочие чиновники, проявившие как минимум политическую близорукость, допустив выход в свет этого произведения. А начав кого-либо критиковать, некий писатель или функционер ставил под удар и себя, и своих коллег по редакции или единомышленников, потому что неминуемо провоцировал ответ от тех, кого он обвинил в недостаточном понимании указаний партии.
Нужно было, исключив всю структуру и бюрократию, найти конкретных виновных. Первый помощник секретаря правления СП СССР К. Н. Салихов так сформулировал это 29 июня: «Нам надо, во-первых, обратить внимание на писателей в отдельности <!>»[93].
Мы не знаем, чье это было изобретение –
Отдельно нужно сказать и о том, что персональная критика известных писателей велась доселе непривычным образом: авторами разгромных рецензий чаще всего были литераторы без «имени», что вполне гарантировало как авторов критических статей, так и органы печати, выступавшие местом их публикации, от взаимной критики. То есть писатель не мог взять собственное произведение такого критика, рассмотреть его с тех же позиций и затем аргументированно ответить в жанре «сам дурак».
И что было еще важнее для маскировки идеологической кампании, сама критика носила вовсе не идеологический характер. То была именно творческая, то есть наиболее болезненная для писателя критика: его произведения признавались «профессионально слабыми», в них находились «многочисленные отступления от исторической правды» и т. п. Да и не откажешь многим критическим статьям этой кампании в убедительности и подчас даже в справедливости. Формально это была критика «только по делу»: в большинстве случаев она касалась именно литературного произведения и его автора.
В то же время сам писатель – впервые с момента выхода книги – неожиданно оставался один на один с газетной пощечиной, как будто бы его книга не прошла через «медные трубы» многочисленных рецензентов, беспощадных редакторов, суровых руководителей издательств… Получалось, будто он написал и сам издал порочную книгу, обманув доверие коллег. И вот теперь его настигла заслуженная кара, а его писательское будущее – обречено.
Таким образом, несмотря на иную плоскость критики, последствия для жертвы этой кампании оказывались такими же, как и для любых идеологических кампаний: она моментально сталкивалась с разрывом уже заключенных издательских договоров, со страхом перед заключением с ней новых и т. п. – и писатель постепенно лишался средств к существованию. От него отшатывались, как от зачумленного, издательства, газеты и журналы… И хотя, безусловно, не возникало угрозы его жизни и свободе (в этом – радикальное отличие от событий 1930‐х и 1940‐х годов), для писателя все равно наступало безвременье, подобно ситуации 1920‐х: «Запрещают у нас людей так же, как запрещают книги. После этого человеком не перестают интересоваться, но его перестают покупать и боятся ставить на видное место»[94].
Газеты и журналы, подчиненные Союзу писателей СССР, начали готовить такого рода публикации. Но как выбрать «провинившегося»? Кого можно публично критиковать и бесчестить? Конечно, в перечне авторов «порочных» произведений не должно быть писателей, занимавших высокие посты в руководстве Союза писателей, получавших за свои произведения государственные знаки качества: премии Ленинскую, Государственную, Ленинского комсомола… Но выбор все равно оставался очень широким; вопрос был лишь в том, кто именно этот выбор должен сделать, указав пальцем на жертву. И критерий отбора –
Конечно, «лестным» для жертвы было бы предположить, что сам новый генсек, который не был далек от литературы, лично руководил отбором. «Андропов очень любил беседовать в немногие свободные часы с учеными, журналистами, литераторами, молодыми партийцами», – вспоминал его помощник И. Е. Синицин[95], сам писавший приключенческие романы (под псевдонимом Егор Иванов) и по этой причине вынужденный оставить столь лакомую должность. Но, во-первых, любые разговоры об интеллектуальности глав государств наподобие СССР являются прекраснодушной фантазией: эти люди были как минимум дилетантами, а много чаще – глубокими невеждами во всех областях, кроме борьбы за власть; во-вторых, главе государства в 1982 году было уж точно не до чтения исторических романов. Поэтому более реально предположение, что могло и не быть «кого-то» высокого в роли арбитра, а выбор делался руководством Союза писателей в своих клановых интересах.
Разгромные рецензии, опубликованные осенью 1983 года на страницах центральных газет и журналов, обращают на себя внимание рядом обстоятельств. Во-первых, преимущественно это были рецензии на книги, которые вышли не только что, а год назад или ранее; во-вторых, практически все критикуемые издания к тому времени уже получили лестные отзывы литературной критики, а некоторые из них и вовсе были переизданиями. И – опять же по принципу
Появление заушательских рецензий было ново и одновременно зловеще. Все знали, что андроповское ведомство – КГБ – борется «невзирая на лица» с нарушениями социалистической законности во всех областях, да и вообще в жизнь трудящихся пришло много неожиданного и пугающего, вплоть до проверок в кинотеатрах и магазинах, где граждане «прогуливали» рабочее время, тем самым нанося ущерб стране. Так что появление статей в жанре публичной порки, притом не в отношении диссидентов или политических противников, а обычных писателей, зачастую широко известных, действительно произвело эффект бомбы. Ведь даже в литературной среде в то время не было понимания, что за этими громкими статьями налицо организованная кампания, а не очередное «набрасывание грязи на вентилятор» со стороны противоположного конкретному писателю лагеря. Поэтому, когда громили сторонника «русской партии», то это сразу считалось атакой «евреев-русофобов» со всеми многочисленными пересудами; если же громили писателя-еврея, то реакция была с точностью до наоборот, но также с большим резонансом в кругах еврейской и не только еврейской интеллигенции.
Отдельный и весьма болезненный вопрос – насколько сами авторы разгромных рецензий понимали суть этой кампании и то, что они не столько выступают от себя, сколько являются инструментом в чьих-то руках. Не имея документальных доказательств, нам достаточно трудно дать на него однозначный ответ. В эпоху идеологических кампаний 1940‐х годов автор-погромщик совершенно точно осознавал свою роль в механизме сталинского тоталитаризма, и уже с этим пониманием действовал – либо пробивая себе место в номенклатуре, либо сводя личные счеты, либо становясь погромщиком вынужденно, чтобы самому не оказаться жертвой. И хотя в андроповскую эпоху ставки были все-таки не столь высоки, сам факт заказа разгромной рецензии должен был заставить ее создателя как минимум задуматься. Ведь типичная для эпохи застоя рецензия на уже вышедшую из печати книгу содержала преимущественно рассуждения о «борьбе хорошего с лучшим», изредка с некоторыми негативными ремарками и словами о том, что «автор это явно исправит во втором издании своей книги», или подобными оправданиями и замечаниями. Поэтому и тон заушательства не мог быть выбран критиком без дозволения заказчика такой рецензии. Но определенно ясно одно: подобный социальный заказ свидетельствовал, что новое время избрало своих авторов для новой роли.
Хотя разгромные публикации были формально выдержаны именно в жанре литературной (а не идеологической) критики, практически для всех участников кампании, выступивших в качестве рецензентов, это был уникальный опыт: они получили возможность свободно высказаться. Ведь напиши они ранее подобный текст, даже не вполне, но хоть несколько обличительный по тону, ни одна газета и ни один журнал не напечатали бы такой пасквиль, и не потому, что это неправда (на самом деле, немало в этих рецензиях и чистой правды), а потому что этим был бы спровоцирован большой скандал в «дружной семье советских писателей», немыслимый для эпохи позднего Брежнева.
Поделиться книгой: