Николай I Освободитель. Книга 5 (СИ)

— Не так важно, чья эта идея, — я покачал головой, — вопрос в том, как долго существование порто-франко еще будет оправдано экономически? Оправданно ли оно сейчас?

За десять дет существования свободной экономической зоны город действительно стал примером необычайного роста во всех сферах. Что там говорить, если только население за десять лет выросло почти на пятьдесят процентов и сейчас колебалось где-то в район шестидесяти тысяч человек, делая Одессу одним из самых больших городов империи. Был тут правда небольшой нюанс, заключавшийся в том, что за предыдущие десять лет до введения порто-франко город вырос вообще в два раза, что навевало кое какие сомнения в пользе свободной экономической зоны.

— Конечно оправданно, — вскинулся Воронцов, но наткнулся на мой прищуренный взгляд и немного смутился, — что-то не так, ваше императорское величество?

— Я думаю, что Одессе очень нужна железная дорога, — начал я издалека. — Я прямо вижу, как ветка, идущая из Одессы через Умань, Станислав и Львов на Варшаву позволит ускорить вывоз зерна из ближайших южных хлебных губерний.

— Не очень понимаю, что вы имеете ввиду, ваше величество, — Воронцов выглядел совсем сбитым с толку. Тут на юге, думали немного другими категориями, самой главной транспортной артерией было море, и идея о необходимости железки вглубь страны была совсем не так очевидна.

— Я думаю, что вот вы как генерал-губернатор вполне сможете организовать местное купеческое общество для выкупа акций такой дороги. А взамен, режим порто-франко в Одессе будет действовать скажем до 1840 года. И конечно же я настаиваю на том, чтобы все те деньги, которые непосредственно вы получаете на контрабанде товаров в обход таможенных пунктов были вложены в постройку этой дороги.

— Ваше императорское величество… — попытался было возразит Воронцов, но я его перебил.

— Все. Я лично прослежу.

Вообще, как таковое казнокрадство в Российской империи редко наказывалось. И в целом считалось по большей части привычным явлением, не заслуживающим особого порицания. Но тут Воронцов слишком уже развернулся, по данным собранным финансовой полицией Канкирина, к его рукам каждый год прилипало от пятидесяти до ста тысяч рублей. С одной стороны, хорошо бы такого махинатора взять за цугундер, да и устроить показательный суд с конфискацией и отправкой чиновника на каторгу. Вот только заменить Воронцова было решительно некем.

Михаил Семенович ведь не только собственные карманы набивал, но и вкладывал деньги в развитие собственного генерал-губернаторства. Учитывая, что он был человеком не бедным и до занятия данной хлебной должности — в наследство от отца ему достался капитал в несколько миллионов рублей, часть из которых были «ротшильдовскими», — траты эти были весьма и весьма значительными.

Надо признать, что только недавно учреждённая финансовая полиция — с чьей-то меткой подачи обозванная службой фискалов — сразу же начала отбивать стоимость своего содержания и приносить доходы в казну. Тут правда во многом им подсобили СИБовцы, передавшие новой спецслужбе массив, накопанной за годы информации по взяткам, злоупотреблениям, казнокрадству и прочим подобным вещам, который непосредственно безопасникам был не слишком интересен, поскольку они все же в другой плоскости работали.

Первым громким случаем связанным со взятками и казнокрадством стала история костромского губернатора Карла-Вильгельма Баумгартена, уличённого фискалами в указанных выше нарушениях. Немца показательно взяли в цепи и провели над ним открытый процесс, широко освещавшийся в прессе. Поскольку Баумугартену сразу было сказано, что на снисхождение он может рассчитывать исключительно, скинув часть вины на подельников, он запираться не стал, а вместо этого вывалил на свет божий список из десятков фамилий, которые были так или иначе замешаны в темных делишках. Общий же ущерб от такого себе провинциального схематоза — а немец занимал пост костромского губернатора больше десяти лет — вплотную приблизился к миллиону рублей.

В итоге дело закончилось конфискацией всего имущества, каторгой для самых одиозных фигурантов и огромными штрафами для остальных. К сожалению, отправить за Урал-камень все дворянство губернии, за небольшим исключением повязанное между собой «деловыми» интересами, просто не представлялось возможным. Банально не было у меня другого народа, чтобы заменить этот, приходилось перевоспитывать доступными способами.

Уже в начале этого 1829 года по стопам костромского губернатора пошел нижегородский «коллега» Илларион Михайлович Бибиков, который ко всему прочему был как-то связан с масонами, хоть те и были запрещены в России еще после попытки переворота пятнадцатого года. По этой линии ничего особого кроме подозрительных контактов Бибикову люди Бенкендорфа пришить не смогли, поэтому сдали его фискалам. Ну а мальчики Канкрина уже, пойдя по проторенной дорожке раскрутили вороватого чиновника по полной.

Надо признать, что отечественных чиновников такой резвый подход нового императора к искоренению мздоимства немало удивил и озадачил. Тут дело было даже не в том, что некоторых губернаторов ловили на взятках и других грязных делишках — это было и раньше, — а вот жесткость наказания стала для них весьма неприятным сюрпризом. До этого подобные махинаторы чаще всего отделывались ссылкой в собственное имение, где спокойно доживали свой век, без проблем пользуясь наворованными за время карьеры средствами и при этом не испытывая никаких моральных притеснений со стороны общества. Как я уже говорил, отношение к коррупции тут было более чем снисходительное.

Что касается меня, то подобное положение вещей устраивать главу государства естественно не могло. В прессе развернулась настоящая кампания, направленная в первую очередь на то, чтобы выработать у людей понимание вредности и опасности коррупции. Я даже Александру нашему свет Сергеевичу заказал пару детских сказок, в которых бы разоблачались проявления коррупции: правильный взгляд на социальные явления нужно вырабатывать с детства, потом исправлять гораздо сложнее.

Более того было объявлено, что все конфискованные у казнокрадов средства должны пойти в специальный фонд помощи освобождённым от крепости крестьянам. К сожалению реформа — спустя полгода это уже было более-менее очевидно — проходила не столь гладко как хотелось бы. Весной-летом 1829 года по стране прокатилась волна крестьянских волнений, не заметить которую было просто невозможно.

Нет, бывшие государственные крестьяне в целом остались полностью в шоколаде. С землей — с запретом, правда, продавать ее на двадцать лет, но это уже совсем мелочи — и без всяких выкупных платежей; нормально устроились удельные, вольных хлебопашцев и вовсе реформа не затронула почти никак, а вот бывшие помещичьи… А их на секундочку было чуть ли не половина всех российских крестьян.

На самом деле все вышло не так страшно, как предрекали некоторые пессимисты, обещающие массовое выселение крестьян из деревни в духе английского огораживания, мор, глад и десять казней египетских. Нет, такого пока не было, тем более, что закон на трехлетний переходной период прямо запрещал помещикам сгонять бывших крепостных с участков. Однако сама весть о том, что земля в итоге им не достанется, и нужно будет что-то решать в своей жизни дальше, подвигла немало крестьян на, скажем так, противоправные действия. Кое-где запылали усадьбы…

Особенно досталось тем помещикам, которые и раньше ущемляли своих работников, и теперь почуяв самые первые порывы ветра свободы крестьяне попытались отомстить взявшись за вилы. Пришлось местами привлекать даже армию, как бы это не было противно.

С другой стороны, это все были отдельные эксцессы, и не они сейчас тема разговора. Дело в другом — в том, что на фоне несколько нервной обстановки императорским манифестом было объявлено о создании фонда, который будет выкупать у разорившихся помещиков землю и потом продавать ее с длинной рассрочкой бывшим помещичьим крестьянам. Чтобы восстановить справедливость, успокоить народ ну и заработать на этом пару копеек, не без того. И вот все конфискованные у двух губернаторов — а также целой россыпи чиновников и дворян помельче — средства были направлены прямиком в этот фонд.

Всего за полгода «Фонд помощи освобожденным крестьянам» аккумулировал порядка полутора миллионов рублей — и не было никоих намеков на то, что в дальнейшем поступление средств в него как-то сократится — что при средней цене пахотной десятины в центральных губерниях в 40 рублей давало нам не много не мало — 37.5 тысяч десятин. Или примерно 2000–2500 неделимых земельных участка. Понятное дело, полностью решить вопрос с бывшими помещичьими крестьянами это не могло, но создавало еще одну альтернативу для самых работящих и готовых запрячь себя в тягло на тридцать лет. Появилась альтернативная возможность не ехать за бесплатной землей в Сибирь, а выкупить ее тут же на месте, что теоретически должно было несколько сбить накал недовольства крестьянской массы.

Впрочем, все это был вопрос долгой и упорной работы, результат которой виделся где-то там в туманном будущем, ну а здесь и сейчас у Воронцова вполне был повод начать нервничать. Перспектива лишиться всего имущества, прав состояния и уехать на вечное поселение куда-нибудь за Байкал предстала перед ним во весь рост.

— Но я… — Воронцов вновь попытался что-то возразить, однако я не дал ему это сделать.

— Михаил Семенович, — я поднял руку показывая, что ничего не нужно говорить, нужно послушать. — Я очень уважал вашего папу, он во многом заменил отца мне, и только поэтому вы сегодня разговариваете с императором, а не даете показания господам из службы Егора Францевича. Поверьте, уже того, что они накопали более чем достаточно дабы в империи о Воронцовых забыли раз и на всегда, это факт. Ну а попав к ним в руки, я вас уверяю, вы быстро расскажете и все остальное, о чем пока никто не догадывается. Вам это нужно? Мне тоже — нет. Поэтому я предлагаю вам выход: вложить все средства, нажитые нечестным путем в строительство железной дороги. Заметьте, я даже не говорю, что их нужно вернуть: такое предложение бывает только раз в жизни. Я доступно излагаю?

— Более чем, ваше императорское величество, — пришибленно кивнул Воронцов.

— Отлично, в таком случае по поводу данной сделки обратитесь к Аракчееву, он вам и специалистами поможет и вопросов лишних задавать не станет, я предупрежу.

Недельный визит в Одессу итоге получился несколько смазанным, никакого удовольствия от подобных разговоров я не получал, хоть и считал, что поступаю максимально великодушно. Из города на Черном море мы через Умань, Тарнополь, Львов и Люблин приехали в Варшаву. Осчастливив подданных парой недель пребывания в этом городе мы отправились в Берлин в гости к тестю. Такой первый иностранный визит почти сразу после коронации был весьма символичным и должен был отразить максимальное сближение двух стран.

Пробыв в Берлине чуть меньше месяца, мы загрузились в пришедший специально за нами в Штеттин «Фельдмаршал Кутузов» и уже морем отправились домой. Продлившееся добрых пять месяцев путешествие закончилось 28 октября. Пора было приступать к своим непосредственным обязанностям императора всероссийского.

* * *

После выкладки предыдущей главы возник вопрос по реформированию церкви. Откровенно говоря для меня это достаточно сложный вопрос. То есть вещи типа возврата патриаршества, ликвидации унии, усиления миссионерской работы, повышения общей образованности церковников, за все хорошее против всего плохого — это все понятно, но вот детали…

Для ГГ — православие не вопрос религии и веры в Бога. Это вопрос культуры, вопрос идентификации себя в эти времена русскими людьми. Русский = православный и очевидно так будет еще много лет. Ну и конечно вопрос дополнительного рычага управления государством.

Например перевод книг и всей службы на русский. С одной стороны очевидный плюс — даже миссионерскую работу проводить будет проще. Но есть опасность нового раскола (или нет?) и вот он явно перечеркнет все плюсы.

В общем буду рад за конструктивные мнения в комментариях.

Глава 4

Конец года прошел суматошно. За те полгода, что меня не было в столице накопилась просто чудовищная куча разной срочности дел. Нет, я и в путешествии по стране старался держать руку на пульсе, благо телеграф за прошедшие двадцать лет уже более-менее сносно охватывал все губернские города и даже потихоньку начал появляться в населенных пунктах поменьше, поэтому совсем уж оторванным от жизни себя я не чувствовал. Опять же курьеры с документами сновали туда-сюда на ежедневной основе, даже в отпуске приходилось час-другой в день уделять время самым насущным вопросам жизнедеятельности империи, никуда от этого не денешься. И все же возможности удаленной работы были далеко не теми, что в двадцать первом веке, многое приходилось просто откладывать до момента моего возвращения.

Из интересного, в ноябре 1829 года была выплавлена первая в мире нержавеющая сталь. В небольшом, правда, объеме, но зато сразу в электропечи дуговым способом. В последствии предполагалось на базе экспериментального производства наладить изготовление различного инструмента — в первую очередь медицинского — из сталей, которые гораздо лучше переносят контакт с агрессивными веществами.

Собственно, в самой нержавеющей стали не было, по большому счету ничего хитрого. Добавь к обычному железу 13% процентов — насколько я помнил именно столько было в простейшей марке нержи 17×13 — хрома и вот тебе уже коррозионностойкая сталь.

На практике конечно пришлось изрядно поиграться дабы добиться однородности расплава и хоть какой-нибудь повторяемости итоговых характеристик. Ну чтобы сталь из разных плавок по качеству была если не идентичной — этого к сожалению, и на больших производствах добиться было практически невозможно в эти времена — то хотя бы близкой тому. И это при том, что экспериментальная дуговая печь была рассчитана всего на тысячу фунтов рабочей загрузки. По сути, это была просто большая кастрюля, с подключёнными к ней электродами. До переноса технологии на большие объемы было еще достаточно далеко.

Пока же мои ученые экспериментировали с составом, добавляя в расплав части никеля, марганца и других металлов и изучая полученный результат. Далеко не всегда получалось из этих опытов что-то дельное, наоборот в четырех случаях из пяти конечный результат мог вызвать исключительно матерную реакцию. И это при том, что подобные эксперименты влетали в изрядную копеечку: тот же никель хоть и был уже открыт лет шестьдесят назад, нигде в мире промышленно не добывался и стоил на уровне драгоценных металлов.

Вообще металлургия в эти времена все еще во многом напоминала шаманство. Просто потому что не было средств объективного контроля техпроцесса. Да банально не было термометров, способных определить температуру расплава в печи. Тут рулил опытный глаз мастера, который по цвету, вязкости, и Бог знает, чему еще решал, когда нужно добавлять топлива, когда уменьшать, включать дутье или добавлять какие-нибудь «секретные» ингредиенты. Ни о какой научной основе всего этого дела даже речи не шло.

Вернее как раз мои люди, тщательно документируя процесс и результаты своей работы — а потом отдельно занимаясь анализом собранных материалов — эту самую научную основу именно сейчас и создавали.

А еще в Архангельской губернии наконец нашли алмазы! Это известие вызвало настоящую бурю среди отечественных предпринимателей и промышленников. Сразу выстроилась натуральная очередь из желающих поучаствовать в их добыче. Впрочем, как раз насчет добычи все было достаточно сложно: места там были дикие, население состояло из трех с половиной охотников, и процесс обустройства нормального производства там на севере, виделся весьма сложным. С другой стороны, главное дело было уже сделано, все остальное являлось во многом техническими трудностями.

Тем не менее начало промышленной добычи алмазов на севере России было вопросом достаточно отдаленного будущего. Пока же месторождение во всю изучали геологи, пытаясь понять природные закономерности способные в будущем помочь в поиске других залежей этих камней. Если мне не изменяет память, само название «кимберлитовая трубка» появилось от имени не существующего еще города Кимберли — пришлось хорошенько поизучать карту тех мест, прежде чем я понял, что данный топоним еще просто не существует — в Южной Африке. Теперь же алмазоносные геологические образования вполне могли получить название «архангельских трубок». Почему бы и нет, уж точно название ничем не хуже.

Ну и уже в середине декабря, под самый занавес 1829 года в Великом Новгороде был запущен небольшой завод по производству самоходных железнодорожных паровых экскаваторов. Тут надо признать, что я до этого додумался не сам. В России вообще с дешевой рабочей силой так-то особых проблем не было, и срыть гору — или наоборот насыпать при необходимости — просто лопатами и колесными тачками было порой проще и дешевле чем заморачиваться механизацией.

Первыми подобные экскаваторы стали парой лет раньше делать в Англии, где стоимость и доступность рабочей силы была куда большей проблемой. Именно там мы один экземпляр и приобрели исключительно в качестве наглядного пособия, чтобы было от чего отталкиваться. На изучение и создания своего проекта ушел год и на середину 1830 уже был запланирован выпуск первой партии отечественной техники. Партии — это конечно было сказано, пожалуй, слишком громко учитывая, что она состояла всего из двух экземпляров, однако и такое количество по моим прикидкам должно было изрядно ускорить строительство железных дорог. Особенно в тех местах, где людей было поменьше, а расстояния были побольше.

Ну и плюс само создание эксковаторов натолкнуло меня на еще одну мысль — почему бы не собрать поноценную рельсоукладочную машину. Нет, конечно образцы из будущего с полной автоматизацией мы не потянем, но простейший кран, с помощью которого на подготовленную насыпь укладываются готовые секции рельсошпальной решетки, нам вполне по силам.

— Ваше императорское величество? К вам министр финансов, — в кабинет заглянул идеально точный как всегда Муравьев. Я бросил быстрый взгляд на большие напольные часы — стрелки показывали ровно четыре пополудни — уверен Егор Францевич пришел заранее, но в святая святых мой бессменный глава секретариата допустил главного финансиста только в то время, на которое ему было назначено.

— Пускай, — я кивнул. — И на этом сегодня у нас все?

— Да, ваше величество, — кивнул Муравьев.

— В таком случае можешь быть свободным, я вечером собираюсь в театр, больше дел не планируется.

— Да, ваше величество, — кивнул секретарь и скрылся за дверью. При чем я был уверен, что никуда он не уйдет, а будет сидеть на своем посту до того момента, пока кабинет не покину я.

— Добрый вечер, Егор Францевич, принесли? — В середине декабря в четыре вечера на улице было уже вполне себе темно. В кабинете же свет давали керосиновые светильники, которые последние годы пришли на смену свечам. Мне предлагали вообще устроить во дворце новомодное газовое освещение, однако на такой риск я не согласился. Скажем прямо, отношение к технике безопасности в эти времена было не на том уровне, чтобы позволять проводить во дворец столь взрывоопасную штуку как светильный газ. Мы лучше ламп накаливания подождем, благо их идею я своим электротехникам уже давно высказал и работа в том направлении — на сколько я знал — шла полным ходом.

— Добрый вечер, Николай Павлович, — министр финансов зашел в кабинет с толстой стопкой бумажных листов в руках. — Конечно принес. Вот, продукт работы нашего министерства за последние полгода.

1830 год должен был стать первым, когда Россия получит полноценный единый государственный бюджет. Да, финансовая реформа стартовала далеко не вчера, но вот консолидировать все доходы и расходы, получаемые государством, оказалось достаточно сложно. Этот процесс затянулся, и к началу этого года закончен не был. Чтобы не бежать за уходящим поездом, роняя все подряд, было решено перенести внедрение полноценного бюджета уже на следующий год.

— Что тут у нас? — Я подвинул к себе стопку листов и не торопясь принялся просматривать длинные сводные таблицы. В целом, общую ситуацию я, конечно, и так знал, но вот конечные цифры были как минимум не безынтересны.

— Консолидированный бюджет на 1830 год должен составить 380 миллионов рублей из которых 60 миллионов предполагается привлечь с помощью размещения долгосрочных облигаций государственного займа, — Канкрин естественно помнил все числа и без бумаги.

— Думаете получится шестьдесят миллионов привлечь?

— Думаю… — На секунду запнулся министр, — это вполне реально. Особенно если провести правильную информационную кампанию в прессе. Подать хороший пример.

О как мои министры-то заговорили! Все-таки не зря я в медиамагната играю, силу печатного слова начали понимать уже даже широкие слои населения. И вообще, по моему субъективному ощущению, последние годы в имперском коллективном бессознательном наблюдался явный сдвиг по фазе. До этого дворянину заниматься коммерцией было просто не прилично. Причем, ладно еще зерно, выращенное крепостными, перекупу продать или в крайнем случае какой-нибудь заводик поставить у себя в поместье. Коммерция в виде купить там подешевле, перевезти и продать тут подороже считалась для этого сословия вовсе неприемлемой. Однако, видимо не без моего влияния, последние годы, особенно, когда стало понятно, что крестьянская реформа в итоге, не смотря на противодействие, будет реализована в полном объеме, достаточно большое количество разной знатности дворян начали потихоньку уходить в эту самую коммерцию. Кто-то занялся биржевыми операциями, кто-то экспортом и импортом, а кто-то и производством — во многом это зависело от стартовых условий. Что ни говори, а далеко не вся знать в империи относилась к богатеям. Были среди них и, по сути, нищие как церковные мыши, кроме самого дворянства за душой не имевшие буквально ничего. Даже еще хуже мышей, у тех хотя бы долгов нет.

— Ну посмотрим, — я кивнул министру и продолжил просматривать бумаги.

Необходимость привлечения заемных средств для наполнения казны возникла не случайно. Вот уже год империя достаточно бурно переживала крестьянскую реформу. За этот год произошло несколько крестьянских бунтов, с погромами помещичьих усадеб, гибелью людей и привлечением армии. Все хотели получить свой кусок земли здесь и сейчас и не важно, что там император написал в своем манифесте. Было огромное количество переселенцев в города и на восток страны. Вообще по плану за следующие пятнадцать-двадцать лет на новые земли за Уралом предстояло переселить до десяти миллионов человек, примерно пятнадцать процентов населения страны, что должно было несколько снизить демографическое давление на центральные губернии.

Естественно все эти процессы ударили по и так не слишком хорошо собираемому подушному налогу. Поди собери его, если люди престали быть привязанными к одному месту и теперь свободно отходят на работы в города или вообще уезжают куда глаза глядят. В итоге бюджет получил ощутимую пробоину, и по нашим прикидкам следующий год ожидался в этом плане ничем не лучшим.

Что же касается облигаций внутреннего займа, их размещение было направленно на то, чтобы вытащить из дальних купеческих и дворянских ухоронок те деньги, которые там до сих пор лежали без какой-либо пользы. Ради такого дела даже я сам показательно собирался выкупить государственных облигаций на сумму в два миллиона рублей. Да, это такое себе перекладывание денег из одного кармана в другой — спасибо льющемуся тонким ручейком клондайкскому золоту за то, что хотя бы один карман имел профицит — но при этом еще и хороший PR-ход.

— Четыре процента годовых — этого будет вполне достаточно, чтобы привлечь как внутренних, так и внешних заемщиков, — пожал плечами Канкрин. — Южноамериканцы с их бесконечной гражданской войной предлагают облигации под 6%, доходность английских бумаг уже упала ниже 3%. Думаю, мы сможем найти своего покупателя.

Если же касаться общего государственного долга Российской империи, то к началу 1830 года мы подошли с долгом в триста тридцать миллионов рублей. Из которых двести миллионов были выражены в выпущенных в оборот ассигнациях — да, тут эти деньги считались как государственный долг, а не как самостоятельная денежная масса — и еще сто тридцать миллионов консолидированного внешнего и внутреннего долга. Можно сказать, что потраченные на ведение войн с Наполеоном деньги мы в целом выплатили. Теперь вот приходилось брать в долг на строительство железных дорог.

В 1829 году в Империи было построено 340 километров железных дорог если пересчитывать в однопутном исчислении. В 1830 году этот показатель должен был вырасти до 400 километров. Кроме того, за Уралом началась трассировка ветки Екатеринбург-Тюмень, предназначенная для более глубокого внедрения в глубь Сибири. А для этого нужно было «продать» в казну всю систему Нижнетагильской железной дороги, которая пока числилась заводской и принадлежала мне, Демидовым и пачке миноритарных акционеров. На эту сделку так же нужны были деньги. Получалось, что я как бы сам даю государству в долг деньги на выкуп моей же — высокодоходной и высоколиквидной, на секундочку — собственности. Такой себе залоговый аукцион, развернутый на сто восемьдесят градусов. Услышал бы кто из бизнесменов двадцать первого века — удавился бы. Там обычно происходило ровно наоборот.

Что же касается Тюменской ветки, то она была нужна чтобы упростить переброску переселенцев дальше на восток. Вся земля вокруг Екатеринбурга была уже заселена, а двигать в пустоту крестьяне на слишком-то и желали, впрочем, тут их сложно в чем-то упрекнуть. Водный же путь по Туре, где к этому времени уже бегало три десятка небольших пароходиков, был к сожалению, не слишком удобен. Река эта имела свойство сильно меандрировать, что удлиняло путь как бы не в трое. Да еще и ограничивало доступное для перевозок время исключительно сезоном большой воды.

Однопутная ветка Екатеринбург-Тюмень по нашим прикидкам должна была встать миллионов в шесть-восемь и именно для ее постройки в Новгороде готовились первые паровые экскаваторы. Вдоль будущей магистрали уже во всю нарезались земельные участки, которые потом будут раздаваться переселенцам.

В целом бюджет был сверстан с небольшим в пол процента дефицитом, который Канкрин обещал закрыть за счет результатов деятельности финансовой полиции. Тут я был склонен ему доверять, казнокрадов у нас было много, курощать их неперекурощать. Данного ресурса на много лет вперед в России запасено.

— Ну что ж, — я взял авторучку и поставил под данным документом свою размашистую подпись. — Будем считать, что с бюджетом на этот год разобрались. В следующем году жду готовый проект к середине октября, как и положено.

Понятно, что середина декабря — это слишком поздно для утверждения бюджета, однако полнейшая неразбериха с финансами вызванная крестьянской реформой заставила наших финансистов тянуть до последнего. Ничего удивительного тут не было. Это жизнь, она и состоит из разных форс-мажоров.

— Обязательно, Николай Павлович, — кивнул Канкрин, хотя особой уверенности в его голосе я не слышал. Понятно, когда реформы всего подряд идут буквально косяком, уверенности в завтрашнем дне, это не добавляет.

Чем мне нравился Канкрин, кроме того, что он действительно хорошо разбирался в государственных финансах, так это тем, что Егор Францевич очень тонко чувствовал «линию партии» и не пытался совать свое мнение туда, где это было не нужно. Например, поняв, что я хочу уйти от финансовой поддержки помещиков и вместо этого кредитовать промышленность, первым притащил мне проект реформирования земельного банка на коммерческой основе. Почуяв компанию по борьбе с казнокрадством и мздоимством тут же начал чистку аппарата своего министерства, понял, что вместо расходов на увеличение армии я хочу максимально вложиться в развитие железных дорог — нашел на это деньги. Полезный со всех сторон специалист, каких, к сожалению, было не так уж и много.

За достижения на финансовой ниве Канкрин получил от меня правда уже в начале следующего года орден Владимира 1-ой степени, что в целом соответствовало важности той действительно титанической работы, которую проделал Егор Францевич. Тот урок Александра о том, что полезных людей нужно обязательно регулярно награждать, чтобы они продолжали работать так же продуктивно и были верны тебе душой и телом, я запомнил на всю жизнь.

— Сохраните документ, — уже в дверях я тормознул Министра Финансов. — Немалой исторической важности. Лет через двести историкам будет очень интересно, посмотреть, на что мы державные деньги расходовали.

— Обязательно, Николай Павлович, — в глазах министра мелькнуло какое-то странное выражение, однако разобрать, что оно означает я не смог. Канкрин попрощался и покинул кабинет.

Вторая же половина декабря прошла как обычно в визитах и приемах. Калейдоскоп лиц, помещений, нарядов. Все это ужасно утомляло, однако было неотъемлемой частью жизни монарха. Российский император должен был не только корпеть над бумагами у себя в кабинете, но и являть подданным себя при первой же необходимости. Положение, как говориться обязывает.

Интерлюдия 1

— Шайбу! Шайбу! Шайбу! — Кричали собравшиеся на берегу Невы жители столицы. Для зрителей в этом году даже выстроили небольшие деревянные трибуны, позволяющие людям не сидеть друг у друга на головах, а взирать на развернувшееся внизу действо с относительным комфортом.

Федор Иванович сначала подошел к собравшейся толпе из чистого любопытства, просто чтобы посмотреть, из-за чего весь шум. Потом, постояв немного снаружи и не сумев рассмотреть происходящее внутри человеческого кольца, протиснулся поближе к самому действу — благо дорогое, подбитое мехом, пальто выглядело достаточно солидно дабы плотно стоящие мужики пропустили вперед «благородие» без лишних усилий. Однако и здесь химик не сразу понял, что вообще происходит, потом пригляделся и быстро разобрался, благо правила игры выглядели на слишком сложными.

На льду же меж тем подбадриваемые болельщиками спортсмены — такого слова еще никто не знал, с легкой руки столичных писак участников зимнего состязания окрестили физкультурниками — носились за каучуковой шайбой изо всех доступных им сил.

Во все стороны летели ошметки речного льда переливаясь и искря на зимнем солнце, добавляя картинке праздничности, кричали зрители, то и дело раздавались гулкие «деревянные» удары, в воздухе витал запах праздника.

Зимой 1830 года в столице прошел первый чемпионат города по ледовому крюкеру на призы самого императора всероссийского. Его императорское величество не поскупился и положил в призовой фонд аж десять тысяч рублей, что мгновенно сделало данное мероприятие крайне популярным.

В ледовый крюкер — или просто крюкер — в Петербурге играли уже давно, лет эдак пятнадцать как пошла эта мода. Сначала своими командами обзавелись гвардейские полки, командиры которых это дело всемерно поощряли, поскольку зимой солдату заняться особо нечем, а праздность среди нижних чинов, как известно, никогда не приводила ни к чему хорошему. От нее только пьянство происходит да прочие непотребства, за которые потом господа офицеры по шапке получают. А тут и полезное дело, и интересное, и еще и рубль лишний на ставках заработать можно, кто же от такого откажется.

Кроме этого команды выставили моряки, кое-какие столичные заводы и даже отдельные районы города. Поскольку участие в турнире было бесплатным — нужно было только амуницию собственную иметь: коньки да крюки, а каучуковыми шайбами всех снабдили организаторы турнира — на чемпионат заявилось аж три десятка команд.

— Да!!! — Игрок «зеленой» команды ловко на обманном движении прошел соперника и коротко без замаха ткнул шайбу в сторону ворот. Вратарь махнул «лапой» мимо шайбы, и та затрепыхалась, запутавшись в натянутой на деревянный каркас сетке. Судья в полосатом плаще, накинутом поверх, тулупа дал длинный свисток и показал рукой на центр. На удачные действия нападающего сводной команды Измайловского полка трибуны отреагировали приветственными криками и свистом. Вторая половина болельщиков, переживавшая за моряков разочарованно, выдохнула. До конца матча осталось всего пол периода, а их команда летела теперь уже на две шайбы.

От резкого повышения громкости вокруг себя химик вздрогнул, и хотел было вообще уйти, однако потихоньку втянулся и сам начал кричать, вторя наслаждающимся вокруг игрой людям. Погода в этот день была на редкость подходящая для подобных забав: температура совсем чуть-чуть ниже нуля и редкое для зимней столицы солнце. Ну а брошенные прямо на лед заботливыми организаторами деревянные щиты позволяли стоять посредине реки не слишком боясь отморозить себе ноги.

Как это часто бывает, позарившись на большие призовые в турнир заявились даже те, кто и крюк-то ни разу в руках не держал. Само катание на коньках по зимнему времени было достаточно распространено — металлические коньки, а вернее полозья, которые к валенкам завязками крепились, стоили не дорого, да и на прокат их в нескольких местах взять можно было, — а вот навыки игры в крюкер были далеко не у всех.

Первые матчи — турнир шел по кубковой системе, а места в сетке были распределены жеребьевкой — больше походили на выступление заезжих скоморохов. Все же умения стоять на коньках явно недостаточно, чтобы показывать зрелищную игру. Физкультурники падали на лед барахтались, матерились пытаясь всеми правдами и не правдами пропихнуть верткий каучуковый кругляш в чужие ворота. Мотивация тут была более чем ясна: призовой фонд делился неравномерно, но даже проигравшие в ⅛ финала уже получали небольшой приз. При трех десятках участников для прохода в эту стадию нужно было победить либо один, либо два раза, а учитывая, что в соперники вполне могли достаться такие же неумехи, задача отнюдь не выглядела невозможной.

— Фу-у-у! — Это уже последовала реакция на неудачные действия команд. Нападающий моряков, горя желанием отквитать хотя бы один гол, попытался прорваться к чужим воротам, но был встречен защитником измайловцев. Моряк оказался выше и крепче и удачным толчком посадил соперника на пятую точку, вот только воспользоваться в итоге выходом на ворота не смог: удар получился смазанным, и шайба прошла на приличном расстоянии от правой штанги ворот гвардейцев, влетела в деревянный бортик, огораживающий площадку и рикошетом отправилась куда-то в толпу зрителей.

Там мгновенно произошло оживление, несколько человек попыталось шайбу схватить, кто-то кого-то толкнул, в ответ первый не долго думая двинул второму кулаком в рожу. Физкультурная забава грозила в мгновение ока перерасти в кулачную, и судя по бодрому улюлюканию собравшихся зрителей, они против такого исхода совсем не были. Тут, однако, вмешался быстро сориентировавшийся судья, явно имевший на такой случай свои инструкции. Он мгновенно остановил игру, дал два длинных свистка, призывая охраняющих мероприятие полицейских и сам рванул в сторону дебоширов. Буквально спустя минуту начавшаяся потасовка была задавлена в зародыше. Правда улетевшую в толпу шайбу так и не вернули, однако по этому поводу уж точно никто не расстроился — каучуковый кругляш стоил в себестоимости какие-то копейки, и их для турнира припасли с избытком.

Вообще организация всего дела явно была проведена с умом. Устроители турнира позаботились не только о призах но и о том, чтобы соревнование было интересно, безопасно и комфортно смотреть со стороны.

Чемпионат длился добрых две недели и привлекал зевак со всего города и даже из окрестных деревень. На Неве на небольшом расстоянии друг от друга были построены две площадки, на которых параллельно проходили состязания по четыре штуки в день. 1/16 прошла за четыре дня потом перерыв, потом два дня ⅛. Четвертьфиналы прошли скопом в один день и вот теперь четыре полуфиналиста выясняли между собой, кому достанутся путевки в финал. Во второй паре, которая пока только ждала своей очереди должны были встретиться преображенцы и сборная Васильевского острова.

Федор Иванович оказался в столице в эти зимние дни совершенно случайно. Он возвращался из командировки в Архангельск, куда сопровождал опасный груз недавно начавшей производиться на Самарском пороховом заводе взрывчатки. Пороховым он, собственно, только назывался, а на деле был большим химическим предприятием, где из обработанной специальным образом целлюлозы и привезенной из Южной Америки селитры производился нитроглицерин и другие, азотные взрывчатые вещества.

Работа над новой продукцией, которая бы сохранила мощь нитроглицерина и при этом стала бы куда более предсказуемой затянулась чуть ли не на пять лет. Потом еще два года ушло на отработку технологии и налаживание производства. И вот наконец в прошлом году производство новой взрывчатки, получившей с лёгкой руки императора название «динамит», наконец вышло на поток. Собственно, будущее вскрытие алмазного карьера, о котором последние месяцы очень много писали газеты, как раз и должно было производиться первой партией произведенного в Самаре динамита. Глобально же область применения очень мощной и при этом ведущей себя относительно стабильно взрывчатки была максимально широка. Горные работы, строительство и конечно же военное дело. Впрочем, с последним пока было еще не совсем понятно.

— Простите, а какой счет? — Федор Иванович повернулся к соседу, который яростно болел за моряков.

— Три-пять, — тот скривился и недовольно шмыгнул носом. — Ай раззява! Крепче крюк держи, это же не хер, чего ты его ласкаешь?

Такое сравнение, выданное в ответ на неудачный бросок нападающего моряков, вызвал в толпе задорный смех. Люди были в отличном настроении, многие уже успели «заправиться» продающимися же здесь горячими калачами и махнуть стопку-другую водки. Исключительно для сугреву, конечно же. Впрочем, стоящие во множестве небольшими группами жандармы, приглядывающие за порядком, одним своим видом давали понять, что непотребств не потерпят. Жандармы из охранных команд были ребятами тертыми, крепко держащимися за свое место — жалование у них было втрое, а то и в четверо от обычного солдатского — а потому службу знали от «а» и до «я».