Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Милость крестной феи (СИ) - Мария Заболотская на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Я уничтожу тебя! Сотру в порошок! — прошелестел ее голос, тихий и оглушающий одновременно. — Готовься к смерти, ничтожная девчонка!

Эли и фея (13)

Гнев феи если и не мог считаться справедливым, то уж точно был естественен: чего ещё ожидать от существа нечеловеческой природы, которому отказывает человек? Эли и сама знала, что такой ответ обрекает её на верную гибель, однако к той задаче, что предложила решить ей фея, на первый взгляд имелось не более двух вариантов ответов, а времени на поиск более хитрых разгадок ей и вовсе не предоставили. «Что ж, если мне надо умереть, то так тому и быть!» — повторяла она самой себе с безрассудством юности, которая ещё не знает истинную цену жизни и не так уж крепко за неё держится. Конечно, ей было жаль родителей, но Эли знала из сказок и песен, что достойная смерть — славное дело, а в славе этой близкие и родные погибшего находят утешение, — и все ещё верила в то, что это правда.

Фея тем временем, упиваясь скорой местью, шептала себе под нос то одно заклинание, то другое, перебирая их точно так же, как палач присматривается к орудиям пытки, про себя решая, с какого именно стоит начать.

— Ох, ты заслужила их все сразу! — наконец вскричала она, хмурясь и усмехаясь попеременно. — Как жаль, что я могу убить тебя только один раз!..

— Уж придётся вам обойтись этой малостью! — ответила ей Эли, невольно закрыв глаза от страха — ей не хотелось видеть торжествующее лицо феи.

Лёгкое касание крошечных коготков заставило её покоситься на свои безвольно опущенные руки — несколько верных мышей незаметно взобрались по одежде так высоко, что сумели юркнуть в рукава.

— Вас ещё только недоставало! — промолвила она тихо, стряхивая мышек. — Уходите! Что за смысл вам погибать вместе со мной?

— Что ты там бормочешь? — недовольно спросила фея, уязвленная тем, что Эли смела думать о чем-то еще, кроме своей скорой и мучительной смерти, но тут же сама отшатнулась точь-в-точь, как это делают обычные смертные: стайка воробьев и синиц, небывалых птиц для ночного времени, пролетела у самого её лица. Не успело смолкнуть их чириканье, как раздались карканье ворон и воронов, треск сорок, хриплые вскрики соек, уханье сов, а затем птичья разноголосица слилась в оглушающий сплошной крик, похожий на шум приближающейся бури. В темноте загорелись глаза — лисьи, волчьи; ревели и переступали с ноги на ногу олени, неразличимые в густой тени, рокотали хрипло старые кабаны.

И мирные домашние звери со всей округи были тут как тут, словно этой ночью невесть по чьему разрешению исчез их извечный страх перед лесными собратьями. Первыми пришли вольные коты и те псы, что не удостоились личной цепи. Их цепные собратья в это время рвались на свободу, завывая и лая на все голоса, так что даже в старом саду были слышно эхо их гневной тревожной песни, и многие из них уже мчались со всех ног, гремя обрывками цепей. За ними следовали лошади и коровы, сломавшие двери своих сараев. Свиньи подрывали загоны и с визгом топтали огороды своих хозяев. Всем они повиновались неслышимому призыву: встать на защиту Эли в старом саду.

— Что это? Почему они здесь? — фея в растерянности озиралась, закрывая свой тёмный лик звёздными руками: видно, тяжкий звериный дух и запахи скотного двора были ей не по нраву.

А голос зверей и птиц становился все громче, все неразделимее — уже не понять было, вой это или рев, карканье или писк. Монотонный, оглушающий — он заставлял гордую фею склониться, зажать уши, пасть на колени. А Эли, словно ничего не слыша и не замечая, стояла, закрыв глаза и опустив руки; могло показаться, будто она внезапно уснула и теперь едва заметно покачивается в такт своим мирным сновидениям. Но вот её губы шевельнулись — и голос зверей и птиц чуть дрогнул, меняясь, приспосабливаясь к несвойственному для него звучанию.

— Уходи, создание туманов и луны, — говорила Эли, а вместе с ней — птицы и звери. — Ты не чужая нам. Леса, реки и поля давно живут в мире с твоим народом, нам нечего делить. И до людей нам дела нет. Но это человеческое дитя умеет говорить с водой и с деревом, с птицей и со зверем. Дитя стало частью наших владений, и мы знаем, что ты желаешь ему смерти несправедливо и беззаконно. Мы не люди. Нас нельзя обмануть или подкупить, и твои покровители не смеют спорить с нашей общей волей. Уходи из старого сада и не возвращайся.

— Вот значит как? — вскинулась фея, враз поумерившая и свой гнев, и рост. — Ну что же, признаю — убивать девчонку я права не имею, хотя в обычных случаях хватает одного только моего желания. Но раз уж за неё заступается лес…

Тут возмущенно заквакали жабы, да и птицы, считавшие своей вотчиной поля, возмущенно захлопали крыльями, так что фея поспешно прибавила:

— Ох, ладно, и болота, и поля, и все здешние помойки…

Тут дружно встопорщились коты, ощерили зубы крысы, многие из которых отличались воистину исполинскими размерами, и фее ничего не оставалось как принести извинения и пообещать, что впредь она будет относиться с уважением к соседним владениям.

— …Но как бы то ни было, — заметила она, с некоторым усилием вернув себе прежнюю высокомерную манеру говорить, — моя милость все ещё в силе! Уж на нее-то я имею право! Не думайте, что спасли вашу драгоценную сопливую девчонку — жить ей все равно недолго. Я уйду, так и быть, и она никогда больше меня не увидит. Но и счастья не обретет! Для вас она, возможно, и особенная, да только в человеческом мире ей этот дар ничего не даст. Слишком проста она для той любви, которую я ей ниспослала. Для неё был заготовлен лучший из моих подарков — ну что ж, она ещё заплачет над его осколками!..

И с этими словами она бросила на землю что-то сверкающее, разбившееся с долгим тонким звоном — так звучит далекий перезвон колоколов туманного королевства, доносящийся иной раз до ушей смертных и оставляющий по себе долгую неясную печаль. А когда он затих, и Эли открыла глаза — на истоптанной поляне не было ни единой живой души, да и сама фея — создание, безусловно, бездушное, — растаяла без следа. Ночь, волшебным образом вместив в себя бесконечно много событий, разговоров и мыслей, отслужила своё и сменялась предрассветными сумерками.

Удивительное и страшное приключение могло показаться дурным сном, но на том самом месте, где стояла разгневанная фея, в грязи что-то ярко сверкали и переливалось всеми цветами радуги.

Эли, хорошо помнившая все, что здесь происходило и говорилось — хоть ей казалось, будто она была всего лишь безмолвным зрителем, окаменевшим от какого-то заклятия, — склонилась, чтобы посмотреть, чем же собиралась одарить её фея.

Она долго вертела в руках странные острые осколки, прикладывая их друг к другу и так, и эдак, а затем с недоумением воскликнула:

— Да это же стеклянные туфли! И они должны были принести мне счастье? Несусветная чушь! Воистину, устройство ума феи непостижимо ровно настолько, насколько и вздорно!..

Часть 3

Эли и принц (1)

…Однако, будем честны, могущество самой слабой в мире феи несравнимо с возможностями простого смертного — даже пользующегося искренней благосклонностью лесных жителей. Оттого победа Эли над феей не могла считаться истинной победой, а дама туманов, хоть и была уязвлена сверх меры произошедшим, не проиграла: хитроумное проклятие ничуть не потеряло в своей силе. Иными словами, ночь эта ничего не изменила, не считая того, что Эли теперь знала куда больше о своей судьбе, а точнее говоря — о ее обреченности.

Некоторое время она стояла, глядя на пригоршню осколков, и на лице ее отражались попеременно то тоска, то страх, то глубокое сожаление — должно быть, за всю свою прежнюю веселую и мирную жизнь ей еще не приходилось раздумывать над столь тягостным решением. Получив ответы на свои вопросы, Эли не получила избавления, но сейчас более всего она волновалась не о себе, а о своих родителях. «Что я им скажу? — шептала она едва слышно. — Если я скажу им правду, то матушка будет винить себя сильнее прежнего, а когда я… я… когда проклятие сведет меня в могилу, то… Ох, нельзя ей знать, какую цену запросила фея! Сколько черной хитрости в ее советах — кто бы ни пожертвовал своей жизнью ради счастья другого, все равно живущий обречен на несчастье. Как я горевала бы всю жизнь, зная, что погубила матушку, так и матушка будет горевать, зная, что могла оплатить своей жизнью мое спасение. Придется мне солгать… Да что толку, если родителям все равно придется смотреть безо всякой надежды на то, как колдовство цедит из меня жизнь по капле? Лучше уж неизвестность, чем такое предопределение!..»

Возможно, в ясном состоянии ума Эли рассуждала бы по-иному, но теперь ею владел только страх: после всего пережитого ночью она боялась посмотреть в глаза своих безутешных родителей. Ее доброе сердце разрывалось от боли при мысли, что им придется страдать — и причиной этих страданий станет она сама. Вконец потеряв голову от этих горьких мыслей, она сделала шаг, затем другой, и побежала прочь в лес, не обращая внимания на хлещущие ее по лицу ветки и колючие побеги ежевики, до крови царапавшие ее ноги. Осколки хрустальных туфелек выпали из ее рук, и только самый большой, с острой зазубриной, впился глубоко в ладонь. Эли не сразу заметила кровь, боли она и вовсе не чувствовала, но горячие темные капли забрызгали ее платье, и она замедлила бег, чтобы разглядеть рану, а затем и вовсе остановилась.

Осколок она отчего-то не выбросила, а положила в карман — смутное желание разгадать замысел феи все еще тревожило ее душу.

Лес, который она иной раз считала более настоящим домом, чем поместье своей семьи, был тих и спокоен в лучах летнего рассвета. Казалось, ничего плохого не может случиться здесь, в тени старых деревьев. «Я поразмыслю, как следует, надо всем, — сказала себе Эли, переводя дух, — а затем вернусь». Воспоминания о доме и ждущих ее там родителях ослабляли ее, мешали дышать, а мысли о том, чтобы спрятаться за стеной деревьев ото всего страшного и тягостного, напротив, успокаивали. В глубине души Эли понимала, что нельзя сбежать от проклятия, которое несешь в своем собственном сердце, но здесь и сейчас что-то властно приказывало ей уходить все глубже в лесную чащу, не оглядываясь и не сомневаясь.

Шаг за шагом она удалялась от своего дома, сама не зная, куда и зачем идет. Но напрасно она ожидала спасения от леса, привычно считая его убежищем: болезнь, на время отступившая, возвращалась, куда более грозная и безжалостная, чем раньше. Лицо Эли горело вовсе не от первых солнечных лучей, а от лихорадки, и вскоре она потеряла счет времени, шагам и каплям крови, сочившимся из глубокого пореза на ладони.

Звери и птицы — притихшие, испуганные, — следовали за ней в отдалении, не понимая, что случилось с их веселой быстроногой подругой и отчего она так переменилась. Лес и его обитатели чистосердечно желали помочь Эли, но не могли — воля проклятия была куда сильнее.

Силы покинули девушку, когда она вышла на прогалину, заросшую высокой сочной травой и папоротником — здесь проходила старая тропа, где давно уж не показывались путники. Ничего не видя и не слыша, Эли беззвучно осела на землю, а лесные травы и цветы скрыли ее тело — легко можно было вообразить, как стебли вскоре оплетут ее исцарапанные руки и ноги, а затем побеги следующих лет прорастут сквозь кости и навсегда спрячут останки бедной проклятой девочки от людских глаз.

Но волшебное проклятие не стоило бы ни гроша, если бы удовлетворилось столь безыскусным исходом. Так или иначе, оно вело Эли навстречу ее судьбе и не позволило бы ей просто умереть. Наступало время новой истории, начало которой положила фея, сама того не желая — но даже феям не положено распоряжаться судьбами людей так дерзко, как это сделала обозленная дама туманов. Она не лгала Эли, когда говорила, что ради своей цели готова была разрушать королевства и низлагать королей, но лгала самой себе: ей не под силу было полновластно управлять столькими судьбами и люди вовсе не были покорными марионетками в ее руках — сама Эли была тому примером!..

Иными словами, магия все еще желала получить свое, но теперь ни фея, ни ее покровители не знали, чем это обернется.

…Солнце только-только достигло полуденной высоты, когда вдали послышался глухой перестук копыт. Несколько всадников — трое немолодых мужчин и статная седовласая женщина приблизительно тех же лет; все в темных дорожных плащах, — безо всякой спешки двигались по заросшей старой дороге. Им приходилось отводить ветви низко склонившихся деревьев, а лошади опасливо ступали по высокой траве, где шуршали быстрые ящерицы и медноглазые лесные змейки. Между собой эти люди вели разговор на наречии, которое в Лесном краю вряд ли понял бы кто-то, кроме нынешних обитателей усадьбы Терновый Шип, но любой бы догадался, что путники чем-то недовольны и не вполне понимают, куда их завел черт, леший или иная капризная сила.

Эли лежала совсем неподалеку от тропинки, и они сразу заметили ее, перекликаясь безо всякого испуга; путники были не из тех людей, что боятся мертвых тел — или же тел, которые могут оказаться мертвыми. Один из них по приказу женщины, главной среди них, спешился, на всякий случай зажимая нос, но затем, не заметив никаких тревожных признаков, опустил руку, а спустя мгновение склонился над девушкой, безо всякой деликатности ощупывая ее шею в поисках биения.

— Эй, очнись! Очнись! — грубовато позвал он, встряхивая Эли. — Ты здешняя? Ты можешь показать нам дорогу?

Не сразу ему удалось добиться ответа — Эли была очень слаба и долго пролежала в беспамятстве, но трясли ее столь безжалостно, что она все-таки пришла в себя и закашлялась. На платье брызнула небольшая капелька крови и добавилась к прежним пятнам, уже подсохшим. Мужчина, державший ее за плечи, выругался на своем наречии и отпрянул, о чем-то громко предупреждая своих товарищей.

— Ты здешняя? — настойчиво повторил он свой вопрос, но руками больше Эли не касался. — Знаешь местные тропы?..

Она кивнула, все еще не понимая, чего от нее хотят незнакомцы. Тем временем ее руки туго связали веревкой, затем дернули, заставляя подняться — путники не хотели лишний раз приближаться к своей пленнице и прикасаться к ее одежде. Однако, когда она жалобно попросила пить — налили ей в ладони воды из фляжки.

— Мы не причиним тебе вреда, нищенка, — сказал первый.

— Если проведешь нас к дому наших друзей, — прибавил второй.

— Нам передали весточку, что видели их здесь, — вступил в разговор третий. — Они недавно прибыли в эти края. Быть может, ты слыхала о них?

— Мальчишка твоих лет, — произнесла пожилая женщина таким голосом, каким говорят обычно о покойниках. — И с ним его опекунша. Мы давно их ищем. Проведи нас в усадьбу Терновый Шип, а мы заплатим тебе золотом! А будешь упрямиться — умрешь быстрее, чем думаешь.

Эли, помедлив, кивнула, взгляд ее понемногу прояснялся.

— Да, тетушка, я знаю эту усадьбу, — тихо промолвила она.

Эли и принц (2)

Конечно же, она сразу догадалась, что чужаки ищут Терновый Шип, чтобы навредить Ашвину и его опекунше — кем бы ни были эти двое на самом деле. Всё в мрачных суровых лицах незнакомцев указывало на злые намерения, да и вообще они нисколько не походили на людей, у которых могут водиться друзья. Эли не понимала ни слова из того, что они говорили друг другу, но видела, как кривятся их губы, как щурятся глаза и думала только об одном: «Это враги Ашвина! Ему грозит опасность!».

И, странное дело, чем чаще и взволнованнее она вспоминала юношу из усадьбы Терновый Шип — тем увереннее ступали ее ноги и тем больше в них прибавлялось сил. Проклятие феи не любило, когда ему сопротивляются, и наказывало за любую попытку сбежать, но теперь-то Эли делала ровно то, что от нее требовалось: думала только об Ашвине и шла к нему, а, следовательно, магия вознаграждала ее за покладистость.

Впрочем, нет — вовсе не к нему она шла, ведь за собой она вела чужаков, желающих навредить Ашвину, а этого Эли допустить не могла. Даже не будь она во власти колдовской влюбленности — ни за что бы не помогла злодеям искать добычу; это претило ее честному и доброму нраву. А в том, что ей повстречались злодеи, она ничуть не сомневалась, хоть до той поры никогда не видела по-настоящему злых людей, и все ее познания о темной стороне жизни сводились к недавнему разговору с феей.

«Они не знают здешних мест, раз согласны на любого проводника, — думала она, изо всех сил надеясь, что лицо ее так же неподвижно и мрачно, как у чужаков, и не выдаст истинных чувств и мыслей. — Что ж, я заведу их так глубоко в лесную чащу, как смогу. А потом… потом сбегу, если получится!».

План этот бы не столь уж изощренным, но действенным: немало путешественников сгинули без вести, понадеявшись на своих проводников, а уж завести обманом врага в болота — и вовсе славное дело, если верить старым песням. Но, надо сказать, затея эта была не из простых: путники оказались людьми подозрительными, и Эли слышала в их голосах недоверие. Особенно недобро повела себя женщина, к которой прочие обращались с почтением и страхом: она, хоть и опасалась притрагиваться к Эли, но не упускала случая стегнуть пленницу длинной розгой безо всякого повода, словно ей в радость было кого-нибудь мучить. Иногда она намеренно дергала за веревку так, чтобы Эли упала, а когда путники остановились, чтобы перекусить, вредная тетушка бросила ей кусок хлеба с тем расчетом, чтобы он упал в грязь. Никогда еще девушке не приходилось иметь дело с такими гадкими людьми, но вместо страха в ней крепло возмущение и желание отомстить за обиду.

«И как только люди могут терпеть такое обращение с собой? — думала она скорее удивленно, чем испуганно. — Разве можно мириться с такой несправедливостью? Ох, я вся горю от злости — никогда в жизни я не была так зла!». Тут Эли вспомнилось, как Маргарета рассказывала, что за судьбу прочила ей фея: долгие годы обид и мучений, бессловесной покорности, прежде чем получилось бы заслужить право на счастье своим долготерпением — вот, стало быть, каково это чувствовать на самом деле!.. Смутное неясное подозрение закралось в ее душу: замысел феи разбился на сотни осколков, как те самые хрустальные туфельки, но разве не могло быть такого, что из тех же самых кусочков сложилось что-то новое?..

Мысль об осколках заставила ее нахмуриться от смутного беспокойства — ранка на руке засаднила, словно что-то кольнуло изнутри. Впрочем, запястья, в которые врезалась веревка, саднили еще сильнее — на время привала ее привязали к дереву, как это делают с домашним скотом.

— Далеко ли еще? — окликнули ее похитители.

— Вдоль берега реки вниз по течению до захода солнца, — солгала она, стараясь, чтобы голос дрожал словно от испуга, а не от волнения. — Там будет мост, и сразу за ним — нужная вам усадьба.

Правда заключалась в том, что Эли пыталась увести их от моста как можно дальше — русло реки вниз по течению расширялось, делилось на множество стариков, а те, в свою очередь, уходили в болота. О том, что будет с ней самой, когда обман обнаружится, она старалась не думать. «И проклятие феи не сбудется, как ей хотелось, и злодеи не получат Ашвина!» — утешала она себя как могла.

Маленькая лесная мышка, безошибочно почуяв в Эли друга больших и малых зверей, показалась из травы и быстро взобралась по ее изорванной юбке. Но, как ни странно, ее не заинтересовали крошки хлеба — мышка пыталась забраться в карман, желая составить компанию пленнице.

— Ох, да ты же порежешься! — прошептала Эли, пытаясь незаметно ее прогнать. — Там лежит кое-что очень острое!

Мышка, словно поняв ее слова, серым шариком скатилась обратно в траву, напоследок что-то пискнув, а Эли, если бы могла, хлопнула бы себя ладонью по лбу от досады: отчего же она до этой самой минуты не вспомнила про осколок? Хоть на что-то сгодился бы подарок феи! И она незаметно сунула связанные руки в карман, пытаясь нащупать онемевшими пальцами острые грани.

Эли и принц (3)

Хорошо бы злодеи всегда оказывались глупы и доверчивы!.. Насколько проще добру было бы их побеждать! Но, увы, голоса путников-чужестранцев звучали все сердитее и тревожнее, а взгляды, которые они бросали на Эли — подозрительнее. Они негромко переговаривались друг с другом, то и дело косясь на свою маленькую измученную проводницу, но больше не спрашивали, далеко ли до моста и где усадьба Терновый Шип — ответы Эли перестали казаться им сколько-нибудь полезными. «Они догадались, что я могу их обманывать!» — подумала девушка, дрожа от усталости и страха.

Ее больше не стегали розгой и не понукали идти быстрее, но затишье это пугало куда больше прежних гневных окриков.

Когда ослепительно-золотые краски знойного дня начали уступать медовым, тягучим оттенкам вечера, путники остановились у обрывистого берега. Здесь лес отступал от реки, и ее излучины были хорошо видны.

Предводительница, недобро усмехаясь, бросила пару отрывистых приказов своим спутникам и те неторопливо спешились. Эли стояла перед ними, угрюмо глядя в землю.

— Так что же, девочка, — сказала женщина, с трудом подбирая слова на чужом для нее языке. — Где твой мост? Я не вижу его!

— Он дальше, за поворотом, — ответила Эли, уже не надеясь, что ей кто-то поверит.

— Она лжет, — женщина тряхнула головой, словно прогоняя надоедливое насекомое; в голосе ее звучали и досада из-за заминки, и удовлетворение собственной проницательностью. — Необходимо узнать — отчего. Ты защищаешь людей из Тернового Шипа. Они знакомы тебе? Отвечай!..

И так как Эли молчала, не поднимая взгляд на своих похитителей, всем видом показывая, что не собирается оправдываться или просить пощады, пожилая госпожа вновь отдала короткий приказ, резко взмахнув рукой. Наверняка, это означало что-то вроде: «Схватить и пытать, пока не скажет правду!» — для того, чтобы это понять, не требовалось знать множество наречий.

…Им все еще не хотелось прикасаться к Эли — все-таки подол ее юбки был усеян брызгами крови, а на пересохших губах запеклась темная корка. Но приказ есть приказ, и, к тому же, обрывать жизнь, которой и без того не суждено быть долгой, кажется делом не столь уж злодейским — все эти рассуждения легко читались на темных, суровых лицах. Один из мужчин дернул за веревку, которой были связаны руки девушки, чтобы подтащить ее к себе. Но она, вместо того, чтобы подчиниться, упрямо попятилась, прижимая руки к груди.

— Иди сюда! — крикнул он, нахмурившись, и дернул за веревку сильнее: кому понравится, когда и без того неприятное дело затягивается из-за несговорчивости жертвы?..

— Тебе никуда не деться от нас! Ты думала, что за обман не придется платить⁈ — вспыльчиво выкрикнула и недобрая тетушка, вне себя от гнева — непокорность была ей не по душе. В руках ее тут же появился хлыст, который она держала привычно и ловко; любой бы догадался, что даме не раз приходилось хлестать тех, кто вызвал ее недовольство. Она привыкла, что стоило ей только замахнуться, как в глазах жертвы появляется страх, а спина жалко горбится, ожидая удара. Но Эли, напротив, расправила плечи и вскинула голову, глядя прямо и смело.

— Не смейте поднимать на меня руку! — воскликнула она так яростно, что пожилая мучительница на мгновение растерялась, приняв непривычное ей бесстрашие за безумие. А Эли, не раздумывая, дернула веревку так сильно, что мужчина, удерживавший ее, от неожиданности разжал пальцы, невольно выругавшись.

— Держи ее! — крикнула тетушка, замахиваясь во второй раз. Но Эли уже сорвалась с места и в два прыжка оказалась у края обрыва. Берег над рекой был высок и крут, а вода в лесной реке — глубока и черна, оттого чужестранцам и в голову не пришло, что пленница может броситься вниз; не у каждого хватило бы мужества прыгнуть в воду с такой высоты даже со свободными руками. А руки Эли были все еще связаны, и из-под туго намотанной веревки при каждом шаге летели темные брызги.

…Она постаралась оттолкнуться от края как можно сильнее, чтобы уйти в воду с головой. Ее пытались схватить, но она оказалась быстрее и храбрее, чем можно было бы ожидать от бледной невзрачной девчонки, кашлявшей кровью. У обрывистых берегов всегда таится множество омутов, и темная вода поглотила Эли с жадным глухим плеском.

Мужчины сердито закричали что-то друг другу, указывая вниз — течение здесь было быстрым, блики солнца играли на струящейся воде. Предводительница маленького отряда тоже говорила громко и недовольно, от злости рассекая воздух хлыстом. Если бы Эли слышала их, то догадалась бы, что они уверены: глупая пакостливая девчонка утонула, туда ей и дорога! Кой черт дернул довериться какой-то мелкой полоумной нищенке!

— Должно быть, у нее от болезни помутился рассудок, — сказала, в конце концов, недобрая тетушка на своем родном наречии, качая головой. — Не стоило ее брать с собой! Мы шли за ней, а ее вела лихорадка. Непохоже, чтобы эта дорога вела к человеческому жилью. Пустая трата времени! Возвращаемся!..

И чужестранцы, раздосадованные своей ошибкой, повернули обратно, подгоняя лошадей — солнце клонилось к закату.

А чуть ниже по течению, у почти отвесного берега, где старые искривленные ивы клонились к самой воде, тяжело дышащая Эли цеплялась изрезанными руками за ветви, стараясь не выдать себя ни единым звуком. Даже ей, привыкшей нырять в самые холодные и глубокие озера лесного края, пришлось нелегко — осколок фейского хрусталя был острее самого острого ножа, но и он не мог как по волшебству мгновенно разрезать веревки, врезавшиеся в запястья. По пути Эли потихоньку пыталась перерезать веревки — оттого и летели брызги крови на подол ее юбки — но к тому времени, как она с головой ушла под воду, путы еще были крепки.

До сих пор ей не верилось, что побег удался. В ушах шумело, ноги и руки сводило судорогой от холода, но она все прислушивалась, не дрожит ли земля от стука копыт, не звучит ли чужая злая речь. Никогда еще ей не приходилось чувствовать себя добычей, однако она не позволяла себе подчиниться животному страху, чтобы ни в чем не уступить ненавистной старой госпоже, недавно замахнувшейся на нее хлыстом.

— Они ушли, — сказала Эли тихонько самой себе, клацая зубами от холода. — Здесь никого нет, кроме меня.

И тут же, словно желая поспорить с этим утверждением, из воды неподалеку высунулось сразу несколько хитрых мордочек — речные выдры смотрели на нее глазами-бусинками, шевелили усами, принюхиваясь к человечьему запаху.

— Не вы ли помогли мне спастись? — спросила Эли, рассматривая свои руки: порезы на них чередовались с ранками, ничуть не похожими на те, что остаются от осколков стекла. Кто знает, что произошло в глубинах темной речной воды? Девушка помнила только холод и удушье, от которого легкие готовы были разорваться. Сама ли она разрезала веревки или вновь на помощь пришли бессловесные обитатели леса?.. Воспоминания о чудесных событиях прошлой ночи казались сном — но проясняли разум и придавали сил. Эли неловко взобралась на толстую ивовую ветвь, после речной воды показавшуюся ей теплой, словно шершавый бок какого-то диковинного зверя. Там она неподвижно лежала несколько минут, хрипло дыша и содрогаясь всем телом. Вода стекала с мокрой одежды, не давая согреться, и, конечно же, не окажи магия очередную любезность — Эли непременно бы простудилась до смерти. Но волшебству было угодно хранить ее для другой смерти — чуть менее милостивой, — и потому вскоре девушка ощутила прилив сил, как будто ее согревали лучи полуденного солнца.

Страх понемногу уходил, боль в израненных руках стихала, мысли вновь чинно шли одна за другой, как им и полагалось, а не бурлили в голове, словно ведьминское варево, выкипающее и переливающееся через край котла.

— Я спаслась, — вновь заговорила с собой Эли, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и рассудительно, как будто рядом есть кто-то взрослый и мудрый, способный утешить и дать совет. — Но какой в этом смысл, если я сейчас вернусь домой? Или останусь в лесу?.. Колдовство не отпустит меня. Так пусть же остаток моей жизни будет употреблен с пользой. Я должна предупредить Ашвина об опасности!

Тут она нахмурилась: означало ли это, что она подчинилась замыслу феи, утверждавшей, что весь смысл жизни Эли — в любви принца… или в попытках ее заслужить?

— Но если я не помогу ему, то победа и вовсе останется за злой госпожой! — воскликнула она в конце концов, и от воспоминаний о свисте розги в воздухе щеки ее начали пылать. Проклятие феи было жестоким и страшным, но и вполовину не таким унизительным, как обращение чужестранцев. О, Эли не могла допустить, чтобы им сошло все это с рук! «Если им нужен Ашвин — я сделаю все, чтобы они его не получили!» — подумала она, чувствуя, как быстро — от ярости и любви, — бьется сердце. Никогда она еще не чувствовала себя столь живой и сильной.

Привстав, она окинула взглядом реку, виднеющуюся сквозь ветви ивы — течение здесь было быстрым, но разве не переплывала она озера вдвое шире?

— Проклятие не даст мне умереть, не так ли? — насмешливо и дерзко воскликнула она, обращаясь к сгущающимся теням, где прятались те невидимые существа, что выступали свидетелями и поручителями сделок с дочерями звезд и туманов. — А если всей недоброй магии иного мира не хватит, чтобы удержать меня над водой… что ж, эта сила еще бесполезнее, чем я думала! Положусь, как и прежде, на помощь леса и его созданий — они куда честнее фей!

И она, не раздумывая больше ни мгновения, нырнула в воду, проделав это так же ловко, как и выдры, последовавшие за ней.

Эли и принц (4)

Воды лесных рек всегда холодны и опасны — даже в самый знойный летний день солнце не может согреть их. К вечеру, когда тени деревьев смыкаются над водной гладью, дыхание реки становится еще прохладнее. Даже дикие звери неохотно заходят в студеную воду по грудь и только опасность заставляет их переплывать реку — куда милее им спокойные заилившиеся озера и верховые болота.

Эли, нырнув в реку с головой, почувствовала, как у нее перехватило дух. «Быстрее, быстрее! — прокричала мысленно она самой себе. — Я не выдержу долго такого холода!». Быстрое течение сносило ее вниз, и девушка знала, что коварные водовороты могут затянуть ее в глубину навсегда. Холодная вода быстро забирает силу у человека, а судороги лишают его последней возможности держаться на плаву. Нельзя теряться и поддаваться страху, нельзя беспорядочно бить руками по воде — движения должны оставаться размеренными и спокойными, иначе пловца убьет его собственная паника. Все это Эли знала, однако лесная река была широка — куда шире, чем ей казалось, когда она смотрела на нее с обрывистого берега.

«Ох и разозлится же фея, если я попросту утону!» — невольно подумала она, чувствуя, как руки все хуже повинуются, а мышцы ног сводит от холода.

Выдры, почуяв неладное, поднырнули ей под руки, толкая изо всех сил — но их помощи не хватало. Эли дернулась, хлебнув воды, и, потеряв самообладание, забилась в испуге, уходя под воду. Она чувствовала, что сил у нее не хватит для того, чтобы еще раз вынырнуть и удержаться над водой — а берег был еще далеко. «Я попыталась! Я сделала все, что смогла!» — думала она, сожалея, что сознает происходящее так ясно — ей, как и прежде, совершенно не хотелось умирать. Выдры суетились вокруг нее, царапая когтями онемевшую от холода кожу — она даже под водой слышала, как они отчаянно стрекочут, выныривая на поверхность.

Из-за холода она не сразу поняла, что некая сила выталкивает ее на поверхность — тело полностью окоченело, — и только провалившись на мгновение обратно в глубину, словно сорвавшись с некой опоры, она догадалась, что под нее поднырнуло что-то сильное и скользкое, пытающееся помочь. Огромная речная рыба? Водный дух?.. Она не могла ни обхватить его, ни опереться — руки и ноги не слушались, превратившись в заледеневшие бесполезные подпорки. Но таинственный речной житель, стремительно поднявшись из глубины, снова вытолкнул ее на поверхность, чтобы она могла глотнуть воздуха — и в голове чуть прояснилось. Рядом радостно верещали выдры, а берег оказался чуть ближе, чем казалось перед тем, как Эли пошла ко дну.

Снова и снова она уходила под воду, а ее рывком поднимали наверх, как неуклюжую отяжелевшую колоду — пока наконец она не коснулась однажды ногами илистого дна: берег был совсем рядом. Но Эли, честно сказать, не смогла бы в одиночку преодолеть и столь жалкое расстояние — ни рук, ни ног она не чувствовала. Ее безо всякой деликатности вытолкали на песчаную отмель, где она с трудом, перекатываясь с боку на бок, падая лицом в ил, барахтаясь и неловко изворачиваясь всем своим одеревеневшим телом, выбралась из реки. В вечерних сумерках она не смогла разглядеть, кто на прощание громко плеснул хвостом о воду — огромный сом или же иное чудовище, прячущееся от глаз людских в самых глубоких омутах. Но кем бы ни был речной житель — только что он спас Эли жизнь. Лес продолжал хранить от бед девочку, обделенную особой судьбой.

Обессилев, она лежала на берегу, думая, что ей никак не согреться — вся магия мира не способна прогнать ледяной холод, поселившийся внутри костей, в каждой жилке и даже в самом сердце, отчего оно билось все медленнее и тише.

Затем она услышала острожное ворчание, ее лица что-то коснулось, и в темноте засветились хищные звериные глаза: волки окружили ее, обнюхивая и глухо рыча. Но Эли не испугалась — она знала, что их, как и выдр, как и водяное чудище, тоже послал лес. Звери, потоптавшись рядом, один за другим ложились на песок, неохотно делясь с Эли теплом своих тел. Кто-то забрался ей на ноги, кто-то свернулся клубком у груди, а у самого ее лица злобно горели точки зрачков. Она слышала дыхание, биение сердец, лязганье зубов и утробное рычание, не смолкавшее ни на миг — вольные волки были недовольны приказом, который получили, однако не смели ослушаться и срывали злость друг на друге, огрызаясь и скалясь.

Под этим живым меховым покрывалом она лежала неподвижно, то проваливаясь в беспамятство, то приходя в себя — пока не почувствовала, что начинает согреваться. Помогала ли ей в этом магия — кто знает. Но к тому времени, когда на небе появились первые яркие звезды, Эли смогла пошевелиться, согнуть ноги, а затем и руки; поскрести пальцами влажный песок; приподнять голову и сморгнуть прилипшие к векам песчинки. Потревоженные звери с рычанием вскакивали с мест, кто-то даже сжал зубами ее руку — но не до крови, лишь чтобы напомнить, как не по душе волкам живые люди. Эли не вскрикнула — слишком много боли ей пришлось вынести за последнее время, чтобы удивиться какой-то новой ее разновидности. Ей хотелось поблагодарить волков, но они черными тенями метнулись в глубь леса, не дожидаясь, пока человек сумеет что-то прохрипеть; в их волчьем мире не слишком-то ценилась вежливость.



Поделиться книгой:

На главную
Назад