Помоги проекту - поделись книгой:
У меня заколотилось сердце. Вот кто это в жёлтом купальнике! Тайна раскрылась. Ура! Они просто родственники.
– Да-а? Откуда такие сведения?
– Он меня с ней познакомил. Вчера, на пляже. Лилькой зовут.
– Лилей, значит.
– Ну, конечно. Лилей Георгиновной Ноготковой.
– Правда? Так и зовут?
– Ветка, ты что?
– Ну вот… а было бы здорово. Поэтично так – Лилия Георгиновна. Слушай, Аня, как ты думаешь – в кузину можно влюбиться?
– Сейчас это не принято, а в прошлых веках за кузенов выходили замуж.
– Ужас!
– Согласна. Лилька – твоя соперница. Но она из другого города и, может, уже уехала.
– Понятно. Спасибо за информацию.
– Пожалуйста. Ты в долгу и должна рассказать про своего соседа.
– О’кей, расскажу, когда что-нибудь узнаю. О’кей?
Лёва вышел с телефоном и стал фотографировать с балкона виды. А у нас очень красиво. Во-первых, дуб, видевший печенегов. Во-вторых, мелкие живые домики – как игрушки на ладони. Вдали виднеется сосновый бор. А слева – купола новой церкви. Сейчас солнце шло на закат и по пути присело отдохнуть на купола. Сидело сразу на всех пяти.
Лёва всё это снял, а потом – раз – перевёл камеру на меня. Щёлк, щёлк. И ещё раз щёлк.
– Эй, вообще-то предупреждать на-до, я бы хоть мордаху приготовила.
– Когда готовят – пресно.
– Ты любишь заставать врасплох?
– Не врасплох, но чтобы было естественно, не люблю я деланные девчачьи улыбки.
– Почему это они деланные?
– А разве нет? Приготовил улыбку. Сказал: «чи-из»…
– Можно и сы-ыр сказать, эффект тот же… Слушай, Лёв, а пошли сейчас искупаемся?
– Ветка, стемнеет скоро.
– Да мы быстренько! Я тебе нашу речку покажу! Она славная!
– Ладно, давай! Через минуту буду готов.
Солнце уже совсем скатывалось к горизонту, и песок был розовый. На пляже почти никого не осталось, только вдалеке тусовалась кучка парней с голыми торсами да рядом парень с девушкой сворачивали резиновый матрац. Чуть позади стояла их машина – маленький «Пежо» с открытой дверцей.
– Хорошая машинка, – кивнул на неё Лёва и прищёлкнул языком, – просто игрушка. Скажу отцу, пусть такую же покупает. Только большую. Этот «Пыжик» всё-таки мелковат.
– Да что ты на машину уставился? Ты на речку глянь! Эй!
Речка со светлой водой, до дна прозрачная. Мальки резвятся у берега. Здесь, у ног, берег песчаный, противоположный – обрывистый, в зелёных кущах. Под обрывом всегда замершие фигуры рыбаков, лиц не различишь – далеко, поэтому их можно принять за одних и тех же – стоят как памятники.
– Отлично тут, – Лёвка, завертел башкой. – Всё у вас отлично. Никак не могу привыкнуть, выйдешь из дома – и деревья рядом. За ветку тряхнёшь, поздороваешься.
– Да, этого добра – навалом. Ну что – догоняй, если плавать умеешь!
И я поплыла так же, как днём – залихватски весело, и мне совсем не было страшно, потому что за мной, а потом рядом, а потом – чуть впереди плыл парень. Красивый парень, с классной фигурой, широкоплечий мачо, он был внешне привлекательнее Захара. И я не могла понять, почему же я всё равно думала о дурацком своём Захаре, вот ведь прописался в сердце, никакая полиция его оттуда не выгонит.
Над нами пролетели чайки. Туда-сюда, опять туда. Они вечером променад над рекой совершают. Кричат пронзительными противными голосами. Тоже парами летают. И мы – пара, поэтому никакой истерики, никакой паники сейчас и быть не могло.
Мы вышли из воды и стали вытираться полотенцами – засиживаться на пляже до темноты не было никакого резона. Солнце чиркнуло по горизонту. Кучка тех же самых парней вдалеке баловалась стрельбой из пневматической винтовки. Мы уже оделись, и тут я заметила, что Лёвка озирается и щупает ветки ближайшего шиповника.
– Ты что, Лёв? Потерял что-то?
– Ты понимаешь, мне показалось, я оцарапался сильно, но не понял – как? Вроде кусты не так уж близко.
– О шиповник запросто можно поцарапаться, он же колючий.
– Да, наверное, об него. Ладно, пошли.
Лёвка потёр место пониже спины.
– Чёрт, даже не заметил. Болит, зараза.
– Сильно болит?
– Ничего, пройдёт.
– Странно…
В трамвае я кивнула на свободные места:
– Сядем?
– Ты садись, – сказал Лёва и тихонько потёр место, которое оцарапал о кустарник.
Я села и пододвинулась к окну.
– Ты тоже садись.
– Нет, я постою.
Я поняла, почему он не садится и тоже встала. Стояли у окна оба. На улице вечерело, начинали зажигаться фонари. Они зажигались не сразу, а по очереди, словно передавали друг другу невидимую эстафетную палочку.
– Как резко у вас темнеет, – заметил Лёва. Голос совсем невесёлый.
– Что, всё ещё больно? – спросила я.
– Да. И даже не знаю, почему.
– Просто они в тебя стреляли.
Лёва изумлённо уставился на меня.
– Кто? – спросил он, нахмурившись.
– Да те, с пневматикой.
– А что же ты молчала? – Лёва посмотрел на меня с возмущением.
– Слушай, я только сейчас это поняла. Я не видела, что они стреляли в тебя, но видела, что они смотрели в нашу сторону. Все. Так смотрят, когда хотят понять, попали ли в цель.
– Чёрт, наверное, так и было. У меня там круглое красное пятнышко – как от пневматической пульки.
– Если бы оцарапался, была бы царапина.
– Вот именно.
– А ты что, пошёл бы отношения выяснять?
– Не знаю.
– Хорошо, что я тебе только сейчас сказала. Пошёл бы выяснять чего доброго, а их там… много их там было.
– Ладно, – сказал Лёва, – замяли.
Настроение у него резко испортилось. Мы больше ни слова друг другу не сказали. Молча разошлись по квартирам, и за целый вечер он больше не показался на балконе.
Вечером открыла компьютер, и в файле «стихи» дописала четверостишье.
Однако, как он на меня сегодня посмотрел! Я вспомнила его взгляд, и он прожёг меня даже в воспоминании. Он так посмотрел: на меня, на Лёву и снова на меня, словно глядел на меня глазами новенького: что Капитонов нашёл в Виолетте Покровской? Что он увидел в этих зелёных узких глазах, чёрных бровях вразлёт и в пухлом чувственном рте? Ну, это я так о себе воображаю – пухлый, чувственный. Может, он вовсе и не чувственный или не кажется таким Захару Кислицину.
Я вышла на балкон и даже стул вынесла. Посидела на нём, почитала книжку, освещая страницы фонариком, ожидая, что выйдет Лёва. А звать мне его не хотелось – да ну, вот, скажет, назойливая девица. Он не вышел, наверное, здорово разочаровался в нашем классе, и вообще в нашем городе, а значит, и во мне, я ведь тоже «наш класс» и «наш город».
Листья всё так же летели с дуба, и один раз мне показалось, что под деревом прошёлся Захар. Но я знала, что это глюки, потому что мне он чудится буквально во всём, даже в ветре.
Всё началось прошлой осенью. У наших родителей дачные участки в одном проезде. Обычные деревянные дома. Это сейчас дачи строят с размахом. А наши избушки родители построили лет пятнадцать назад. Взрослые рассказывали, что большие дома на участках тогда строить просто-напросто не разрешали, а кто строил, у того рушили. Вот такая была глупость всемирного масштаба. В доме Захара ещё мансарда, там его личная комната. С балкона он плюёт в кусты малины. Ну, может, и не плюёт, не видела, но мог бы. Мы тут с ним не шибко встречаемся, все же на машинах приезжают и каждый в свою калитку – шмыг, как заяц. И уезжаем так же – из калитки в машину шмыгаем. У наших родителей машины-близнецы – КIA, и даже одного цвета – белого, наши родители ведь не бизнесмены. Мой батя работает в лесничестве, а Захаров – то ли столяр, то ли слесарь в библиотеке. В библиотеке, оказывается, не только библиотекари работают. Летом у нас каникулы. Родители утром в понедельник уезжают на работу, а ребячий народец остаётся. Меня мать-отец с удовольствием оставляют – огурцы-то кому поливать? Мои родители вообще полукрестьяне, я уже говорила: картошка у них на участке за городом, огурцы, помидоры и другая зелёная дребедень – на даче. Вот я и пашу, как мама Карло, – поливаю, дёргаю мокрицу и читаю, конечно. С Милкой Каслиной болтаем, она на соседнем участке живёт вместе с бабушкой, которой на работу не надо. Я у них и обедаю, Милкина бабуля славная, она меня прямо за руку к себе обедать приводит. С Захаром почти не общалась, он у нас шибко гордый и шибко занятой. Ходит рыбачить на речку-вонючку, не ту, в которой в городе купаемся, тут другая малюсенькая речка-быстринка, воробей её по колено вброд переходит. Но в омутах, как говорил Захар, водится рыба. Если он не рыбачил, то собирал грибы или что-то мастерил на участке, стучал молотком, колол дрова, ну, хозяин вообще образцовый. Собственноручно, без помощи отца начал строить беседку.
Изредка – не знаю, что на него нападало – тоже приходил на конечную остановку автобуса, где вечером собиралась школьная молодёжь. Ну, и мелочь школьная, вроде шестиклашек, тоже под ногами путалась. На остановке две длинные скамейки друг против друга, вот там все и тусовались. В карты дулись, в телефоны глазели, фильмы гоняли. Кто-то прямо на дороге в бадминтон играл, пропуская редкие вечерние машины, на великах катались. У Димки Метёлкина – скутер, давал ребятам километр-другой проехаться, не жадничал. Но Захару играть в карты скучно. Велика у него нет. На скутере два раза прокатился, сказал про него:
– Велик с хилым мотором, наш мопед реально круче.
Придёт изредка, поскучает-позевает, двумя фразами с парнями перекинется и уходит на свой огород молотком стучать. Или киношку по телефону гоняет, боевики со стрельбой и погонями. В конце лета так получилось, что все уехали, даже Милка со своей доброй бабушкой, а мы остались. Я увидела Захара, когда он возвращался с рыбалки: он всегда мимо нашего дома с речки проходит.
– Эй, Захарыч! Привет!
– А, это ты, Покровская. Чё не уехала? К школе пора готовится, ручки-тетрадки закупать.
– Да вот, не уехала. Что к ней готовиться? Что поймал?
– Да так. Селявок коту Филе на ужин. Чем занимаешься?
– Саван вяжу.
– Уже? Не рано?
– Да я пошутила. Какой саван? Я не собираюсь ещё умирать. А что ты вообще делаешь?
– Заготавливаю для дачи дрова.
– Ух, ты. А как это?
– Очень просто. Таскаю из леса сухостой.
– Это что – сухие брёвна, что ли?
– Точно, брёвна, Покровская, брёвна.
– Молодец. Очистка леса. Мой отец тебя бы похвалил.
– Я тоже себя хвалю. Ну, пока.
– А ты торопишься? Тебя в лесу ждёт не дождётся очередное бревно?
– Точно. Реально ждёт.
И побрёл себе, солнцем палимый. Дурак такой, даже поболтать просто так не хочет.
Поделиться книгой: