Лета Триглава

Вот. Блеснуло.

Подставив склянку, Беса плашмя надавила ножом, и соль потекла — белая, студенистая, как лягушачья икра. На дне склянки быстро твердела.

Говорят, за одну бутылочку людовой соли до сорока червонцев дают — это ж до самых заморозков прожить можно! Выписать к маменьке лекаря из Моравска, брату накупить леденцы и теплые валенки к зиме, самой Бесе обновить поношенное гимназистское платье.

Боясь вызвать гнев предков, Беса сцедила остаток в землю. Пусть это будет благодарностью младшим богам Яви — от него, глядишь, трава пойдет в рост, и можно будет прокормиться крапивной кашей.

— Благодарю, тятка… — Беса поклонилась и обвела лицо кругом благодати.

Теперь можно и похоронить по-людски.

Она подобрала заступ, подняла за волосы изуродованную упырову голову, тело едва оттащила к ближайшей яме. Грязь хлюпала под сапогами. Где-то перекликивались-переругивались шишиги. Из-за облака вынырнула остроносая серп-ладья да так и повисла, студенисто поблескивая. По могильнику катились навьи огоньки. Один — ярче и крупнее прочих, — плясал у надгробий на уровне люденова роста. Беса замерла, прислушиваясь.

— …все равно размоет…

— …не велика печаль! Завтра нас тут не будет…

— …этого туда же?

— …куды еще! Ыэх!

Чавкнул заступ о сырую глину. Беса поняла: душегубы.

Говорили, сперва объявились на Моравском могильнике: все чаще надзиратели натыкались на разрытые ямы, а в иных не только украшений — серебряных лунниц, железных амулетов, золотых височных колец и наручей, — самих тел не было. Теперь настал черед Поворова. Правда, здесь надзирателей не дозовешься, заступники у поворовских мертвых — только Мехра да семья Стрижей. Значит, Бесе теперь на правах хозяйки с душегубами разбираться.

С заступом в одной руке и головой в другой, Беса прокралась вдоль елей.

Лампа, подвешенная на могильном столбе, брызгала искрами. Две черные фигуры копошились у неглубокой ямы, лопатами взрывая землю. Третья, сгорбленная, сидела, спрятав за спину руки.

— Околел, штоле? — спросил простуженный голос.

Вторая фигура разогнулась, почесала в затылке:

— Не. Болтал много его благородие. Я им маленько в лоб заехал, теперь, вишь, отдыхать изволят.

Оба глухо загоготали.

— Ну так и кончай его, — донесся голос первого. — Самострел взял?

— Обижаешь!

Одна из фигур распрямилась и завела руку за пазуху. Тот, сгорбленный, запрокинул голову, и в отблесках лампы Беса увидела на щеке несчастного косой порез.

Решение пришло мгновенно.

— Ну, тятка, помогай в последний раз, — шепнула Беса и, присвистнув, швырнула упырову голову под ноги душегубам.

— Тьха!

— Навье семя!

С руганью отскочили. И Беса, воспользовавшись замешательством, с гиканьем вылетела из укрытия.

— Н-на!

Размахнувшись, плашмя обрушила заступ на затылок первого. Фигура рухнула, как подкошенная мехровым серпом. Второй повернулся — и получил заступом по шее. Хрустнули позвонки. Булькнув горлом, душегуб скатился в только что выкопанную яму.

А третий, завозившись у надгробного столба, сбивчиво забормотал:

— Руки, голубчик… Окажите любезность… Нож есть?

Беса вытащила свой. Склонившись над незнакомцем, в два замаха взрезала разлохмаченные веревки.

— Благодарю покорнейше, — прохрипел освобожденный.

И поднялся на ноги. Прихрамывая, проковылял к первому душегубу и процедил бранчливое:

— Негораздок!

Склонившись, выдернул из его рук самострел и нацелил Бесе в лицо.

— Лопату и нож бросьте.

Беса подчинилась, заголосив:

— Не губите, дяденька! Я не душегуб! Помочь хотела!

Незнакомец вскинул брови и опустил оружие.

— Никак, девица? Не трону вас, сударыня, не дрожите. Сами кто, позвольте полюбопытствовать?

— Дочь гробовщика, — ответила Беса, силясь разглядеть лицо незнакомца. — Обход делала. Дома у меня мать больная и брат малый… Едва навьих прогнала, а тут вы.

— Хозяйка, значит, — подобрав брошенный Бесин нож, незнакомец присел над ближайшим телом. — Какая-нибудь тара при вас имеется?

— Что?

— Соль будем добывать, говорю, — ответил незнакомец и принялся взрезать одежду с мертвого. — Впрочем, у меня своя. Поможете — поделюсь.

Беса переступила с ноги на ногу, облизала потрескавшиеся губы. Нутро еще обжимало страхом, но уверенный и спокойный голос незнакомца располагал к себе. Конечно, с одной-то стороны — нехорошо вот так, без Мехровых благословений людена жизни лишать. С другой — душегубы ведь, никаким богам не служат, и поступать с ними нужно не по божьим законам, а по совести.

— Кто они? — спросила Беса, подступая ближе.

Орудовал незнакомец на удивление ловко, сама Беса бы так не смогла. Даже под налипшей грязью видно, что пальцы у незнакомца — холеные, длинные, барские. А у этих, мертвых — руки мужичьи, обветренные и в заусенцах.

— Подручные Сыпа, — последовал ответ. — Знаете?

— Не.

— Ваше счастье. Так что ж, сударыня? Помогайте!

И, крякнув, вспорол покойнику брюхо.

В печени знакомо блеснуло. Людова соль потекла в подставленную склянку, наполнила до краев. Незнакомец заткнул ее пробкой, спрятал за пазуху, достал новую и спрыгнул в яму.

Подумав немного — об умершем тятке, об оставленной дома больной маменьке, о малом братце, — Беса сползла по грязи следом.

Вдвоем дело сладилось быстрее. На всякий случай Беса шептала под нос молитвы Мехре, прося быть милостивой к покойным и к ней самой. Ведь не корысть ее руками движет, а только нужда. А, может, и сама Мехра вывели ее на душегубов, чтоб наградить за верную службу.

— Славься, темная владычица! — бормотала Беса, наполняя вторую склянку. — Многая лета тебе и твоим детям! Упокой в Нави души убиенных!

Вздохнув, наглухо запечатала горлышко.

— А вот и ваша доля, голубушка. Оставьте при себе, — с улыбкой проговорил незнакомец. Ухватившись за основание могильного столба, ловко выкарабкался из ямы. — Уж не серчайте, что в ваших владениях так напачкали. Приберите во славу Мехры. А это, — он указал на склянку, — никому не показывайте. За контрабанду сами знаете, что бывает. Прощайте же теперь!

Незнакомец скользнул в сумрак. А Беса спрятала склянку в карман, поближе к первой, тяткиной.

В прошлую кресу была она на ярмарке в Моравске. Там видела, как на площади колесовали лиходеев-перекупщиков. Кости ломались с поганым хрустом. Толпа гудела, выдыхая смрад тысячами ртов. Блестели возбужденные глаза. Публичная казнь — она всегда людей привлекает. Есть в этом что-то темное, сладострастное, благословенное Матерью Гаддаш. И хочешь отвернуться — а все равно смотришь.

За перепродажу людовой соли особенно страшно казнили. Ведь она — что душа. Богами вкладывается в тело и ими же забирается, поэтому нельзя простому людену к запретному прикасаться. Нельзя ни покупать, ни продавать, ни использовать на свои нужды для исцеления, ни для обогрева жилища, ни как топливо для самоходных колясок.

А у Бесы теперь — два пузырька. И вместе с надеждами на лучшую жизнь — зябкая дрожь на сердце.

— А чего бояться? Не поймают, — убеждала она себя, быстро закидывая яму землей и утрамбовывая ее сапогами. — Я теперь поворовского кладбища хозяйка. Кто меня здесь тронет? Никто не тронет, а Мехра сбережет. Завтра же надо с Гомолом о деле переговорить…

Суеверно умолкла, оглянулась через плечо — как бы не услышали. И сейчас же могильную тишину вспорола пронзительная трель свистка.

— Ст… ой! Кому говорю! — донеслось со стороны парадных ворот.

Надзиратели!

Сердце захолодело.

Беса до боли в суставах сжала заступ. Бежать? Да куда здесь убежишь — дождь опять припустил, лупил по ельнику, сбивая старую хвою и превращая землю в вязкую кашу. Месячная ладья утонула в ельнике. Навьи огоньки приникли к могилам, и Бесе казалось, будто погост тысячью глаз выжидающе наблюдает за ней.

Неужто Мехра потешается? Одной рукой дает, другой — отбирает?

Засвистели снова. И после из ельника, из дождевой мороси выскочил спасенный Бесой господин.

— Попались мы, голубушка! — выдохнул он. — Есть тут другие ходы?

Беса мотнула мокрыми кудряшками.

— Не. Тятка в свое время крепкую ограду сладил. Вы-то сами как сюда пробрались? Через ворота?

— Разумеется.

— Видать, проскочили, пока я упыра ловила. А бежать сейчас нельзя. Побежишь — себе же хуже сделаешь.

— Так что прикажете?

В голове у Бесы щелкнуло. Мысли закрутились, точно в колесе.

— Тряпица какая есть?

— Имеется, — незнакомец вытащил из нагрудного кармана белейший кружевной платок. Беса сразу же вымарала его нечистыми пальцами, принялась лихорадочно заворачивать склянки с людовой солью.

Незнакомец понял сразу.

Отдал свою долю, и Беса, закрутив платок в узел, погрузила его в раскисшую почву возле надгробного столба. Забросала грязью, выровнял насыпь, чтобы не так бросалось в глаза. И только успела снять с надгробья лампу, как, пыхтя и раздвигая ветки мощными плечами, из ельника выбрался околоточный надзиратель.

— Стой, аспид! — прохрипел он, оттирая лоб рукавом. — Уф! Резвый какой. Я сейчас резвости-то поубавлю!

И загрозил самострелом. Незнакомец распрямил плечи.

— Милостивый государь! Соблаговолите пояснить, на каком таком основании…

— Я тебе, выгузок, основание отстрелю! А ну, кругом! Руки за голову! И ты, малой, тоже!

Беса развернулась. Сердце прыгало в грудной клетке. Прыгали отблески лампы. Лицо незнакомца, выхваченное огнем — породистое, тонкокостное, с аккуратными смоляными усиками над разбитой губой, — было смугло и сумрачно.

Надзиратель приблизился, увязая в грязи и поругиваясь. Ткнул незнакомого господина в спину.

— Хто таков будешь? Местный?

— Из Червена, — с достоинством ответил господин. — Доктор медицины.

Держа в одной руке самострел, надзиратель зашарил по плечам и груди незнакомца, рванул за лацканы сюртука, выуживая коричневый пузырек.

— Ага! Лекарь, говоришь? А это что? Никак тайно солью промышляешь?!

У Бесы упало сердце. Как же? Ведь спрятали все? Она шмыгнула носом и искоса глянула на господина. Тот презрительно искривил губы и ответил холодно:

— Чудов порошок это. Рецепт в левом кармане. Извольте посмотреть.

И умолк, нарочито отвернувшись, пока надзиратель, отдуваясь, подносил к свету мятые бумажки.

— Угу… ага… что ж, верно выходит, — крякнув, оскалил желтые зубы. — Ох, и не люблю я вас, волхвов да умников, Гаддашевых холуев. Все хитрите, вынюхиваете, где бы кусок послаще отхватить. Скользкие, что гады!

— Земные удовольствия есть неотъемлемая часть Яви, — солидно ответствовал лекарь. — Матерь Гаддаш милостью своей дарует жизнь каждому людену и каждой твари земной. И мы с благодарностью принимаем сей дар, и за столь короткий миг должны вкусить все прелести жизни. Иначе как насладиться ею, не зная ни страстей, ни соблазнов? Не хуже ли похоронить себя в Нави, еще не будучи мертвым, но уже сделав свою жизнь подобием могильника?

— Помолчи-ка! — прикрикнул надзиратель, и самострел в его руке вильнул в сторону. — Уф, ну и закружил трепотней… Голова теперь что колокол. В Поворово какая нелегкая принесла, лекарь?

Уловив заминку, Беса подала голос:

— По моей просьбе приехал, ваше благородие. Маменька у меня захворала…

— А ты хто? Почему с лопатой?