Помоги проекту - поделись книгой:
Может быть, правильнее всего думать о тевтонских рыцарях как о современной профессиональной спортивной команде. Их одержимость физическим здоровьем, верность предназначению, их гордость своими свершениями, земное чувство юмора, безудержность в праздниках – все это отделяло их от обычных людей так же, как это делает течение времени.
Одним словом, если уж рыцари и их собратья не были святыми, то никто из них не был и воплощением дьявола. В них отражались все качества благородного сословия той эпохи. И чем больше изучаешь их врагов, тем менее правдоподобным кажется стереотип, представляющий тевтонских рыцарей необычайно высокомерными или жадными до земель, лишь чуть менее ужасными, чем сам дьявол.
Глава Третья
Война в Святой Земле
Мы очень мало знаем о первых десятилетиях существования Тевтонского ордена. Самым важным событием явилась земельная сделка в 1200 года, когда король Иерусалимский Амальрик II продал рыцарям небольшой участок земли к северу от Акры. Кроме этого участка и госпиталя в порту Акры у тевтонских рыцарей было несколько разбросанных по побережью владений – у Яффы, Аскалона и Газы, а также несколько поместий на Кипре. Лишь позднее, став наследником Джоселина, Тевтонский орден приобрел заметные владения в Святой земле, кстати, именно это вызвало судебную тяжбу длиной в двадцать четыре года. Подозрительность и зависть уже существовавших орденов, вместе с их престижем и влиянием, делали сложным для нового ордена обретение твердых позиций в Палестине.
Владения тевтонских рыцарей были так малы и столь незначителен вклад в военные операции в те ранние годы, что мы не знаем о первых трех магистрах ничего, кроме имен. Они наверняка заслужили среди крестоносцев хорошую репутацию и обрели немало влиятельных друзей, потому что орден начал быстро расти после избрания Германа фон Зальца магистром в 1210 году. Этот человек был блестящей личностью, но сделал бы очень мало, если бы его предшественники не передали ему крепкую и уважаемую организацию, со строгой дисциплиной и числом воинов даже большим, чем нужно было для защиты владений ордена вокруг Акры.
Герман фон Зальца, подобно Генри Форду или Джону Д. Рокфеллеру, был создателем империи, он умел находить благоприятные возможности там, где другие видели только трудности, он знал, как сотворить в рамках существующей системы новый тип империи, используя способности и деньги других людей, достигая цели, о которой кто-нибудь другой и мечтать не осмеливался. Именно потому, что он сделал это, история Тевтонского ордена на самом деле начинается не Третьим крестовым походом, а избранием Германа фон Зальца магистром в 1210 году.
Герман фон Зальца был выходцем из Тюрингии, из семьи министериалов, которые считались рыцарями, но были не вполне благородного происхождения. Поколение назад некий простолюдин изменил свой социальный статус к лучшему благодаря отваге, талантам и верности, и его красная кровь изменилась настолько, что превратилась в голубую. В эпоху, когда мирской успех зависел от удачной женитьбы и влиятельных родственников в церкви, родители Германа не обладали ни богатством, ни высоким происхождением. И сам Герман, следовательно, не мог рассчитывать далеко продвинуться, если пойдет по стопам своего отца и станет светским рыцарем. Максимум, на что мог надеяться министериал, это добиться чуть более высокого поста и вступить в чуть более выгодный, чем обычно, брак; если же выберет религиозную жизнь, то станет приором, или, возможно, епископом, или аббатом в каком-нибудь диоцезе; а еще он мог двинуться на восток, где польские князья привечали способных воинов и управителей. Герман фон Зальца использовал все эти возможности, чтобы вымостить для своего ордена дорогу к славе. Вступив в Тевтонский орден, он соединил военную и религиозную карьеру, а позднее направил свой орден в Среднюю и Восточную Европу.
К счастью для него, он вступил в маленький военный орден. Ведь в ордене более старом или более уважаемом он не смог бы добиться высокого поста. Хотя он был яркой личностью и обладал дипломатическими талантами и везде эти его качества производили впечатление, но этого было недостаточно, чтобы обойти препятствие, которым являлось его происхождение из министериалов. А как раз в малочисленном тогда Тевтонском ордене его дарования стали заметны, и он был избран магистром в молодом возрасте – ему было около тридцати лет. Он был одним из тех редких людей, что моментально внушают веру в свою честь и дарования. Без этого он не смог бы стать доверенным лицом папы и императора, и уж тем более служить посредником в ожесточенном споре между врагами, казавшимися непримиримыми.
В его ранней карьере мало что предвещало грядущее возвышение. Он, возможно, принимал участие в Четвертом Латеранском соборе в 1215 году, но определенно не выступал там публично; в декабре 1216 года сопровождал юного императора Фридриха II в Нюрнберг и также смог устроить отправку небольшой группы рыцарей, чтобы оборонять границу Венгерского королевства от набегов кочевых половцев. Эта безвестность обернулась славой в ходе Пятого крестового похода.
Герман фон Зальца присоединился к экспедиции, в 1217 году отправившейся с Кипра и высадившейся в Дамиетте, египетском порте, защищавшем дельту реки Нила и путь к Каиру. Этот крестовый поход обещал тот решительный успех, что ускользал от крестоносцев так долго. На успех можно было надеяться, учитывая уязвимость цели похода – Египта – и то, что значительную долю в экспедиции составляли рыцари из военных орденов. Среди участников похода была достигнута предварительная договоренность о стратегии и тактике, чего так недоставало в предыдущих походах, особенно в роковом Четвертом крестовом походе, когда крестоносцы оказались у стен Константинополя, к вечному позору и поношению христиан. Но даже и теперь, в отсутствие единственного, доминирующего лидера, что было главной слабостью крестоносцев, Герман выделялся среди великих магистров. Не столько тем, что его способности бросались в глаза или так велико было число рыцарей под его командованием. Скорее всего, потому, что Герман собрал так много денег и людей в поход и был человеком, к которому обращались за советом и руководством. К тому же ему удавалось постоянно добиваться для своего ордена привилегий и пожертвований.
Герман фон Зальца лично воевал под Дамиеттой все четыре года, когда христианский и мусульманский миры сошлись в отчаянном столкновении, когда каждая сторона призывала помощь из все более отдаленных мест и стало казаться, что уже некого звать для подкрепления. Наконец крепость пала, и крестоносцы отправились вверх по Нилу к Каиру. Это наступление в итоге обернулось неудачей. Хотя все призывали императора прийти на помощь, Фридрих II нашел благовидные причины отсрочить свой отъезд. Пока тянулись переговоры, крестоносцы один за другим возвращались домой. Хотя христианские вожди и могли получить доступ в Иерусалим, в обмен на уступку Дамиетты, папский легат упрямо отказывался успокоиться на чем-либо меньшем, чем полная победа. Ссылаясь на пророчества мифического царя Давида и Иоанна Крестителя, он пытался связать оба пророчества со слухами о великом царе (возможно, имелся в виду Чингисхан, который возглавлял монгольские орды, разорявшие соседние земли).
Он обещал легкую победу над дезорганизованными египтянами и убеждал великих магистров тамплиеров, госпитальеров и тевтонских рыцарей предпринять финальное наступление в 1221 году, попавшее в ловушку в дельте Нила. Результатом было полное поражение, потеря почти всей армии и утрата Дамиетты. Герман оказался среди пленных. Его вскоре выкупили, но он имел причины решить, что будущее его ордена не лежит исключительно в Святой земле.
Хотя многие порицали Фридриха II за то, что он пренебрег честью, нарушив обещания привести армию в Египет, и обвиняли его в бедствии, постигшем армию крестоносцев, Герман фон Зальца не был в их числе. Он оставался преданным династии Гогенштауфенов, по крайней мере пока это не противоречило его обязательствам перед церковью. Он приезжал в Германию в 1223 и 1224 гг. по делам империи, договариваясь об освобождении датского короля Вальдемара II, который был захвачен графом Генрихом Шверинским, что поставило государства северной Европы на грань всеобщей гражданской войны. Герман, который, без сомнения, знал графа с Пятого крестового похода, договорился о выкупе короля. Частью достигнутого сложного соглашения было обещание датского монарха участвовать в предстоящем походе Фридриха И. Хотя император и не отправился в Дамиетту, когда папа умолял его спасти крестоносцев, теперь Фридрих II набирал добровольцев в поход, в котором отомстил бы за все прошлые поражения христиан. В качестве видного представителя империи фон Зальца был способен утвердить в общественном сознании роль тевтонских рыцарей в качестве ведущей силы в немецком движении крестоносцев. Хотя раньше он посылал воинов, чтобы защитить Карпатские перевалы в Венгрии от набегов кочевников, он не хотел отвлекаться на эти мелочи, так же как и на интригующее предложение князя Конрада Мазовецкого (1187-1247) – послать войска для защиты северных границ Польши от прусских язычников.
Герман фон Зальца чувствовал острую необходимость полностью и без колебаний поддержать крестовый поход в Святую землю. Пятый крестовый поход практически провалился из-за неудачного наступления в Дельте, но это было уже в прошлом. Гроссмейстер понимал, что имперские интересы не позволяли Фридриху оставить Италию на милость его врагов в столь критический момент. Теперь Сицилия была усмирена. Более важным оказалось то, что Фридрих устроил свадьбу с наследницей королевства Иерусалимского, чьи земли могли перейти под его руку, только если он придет в Святую землю и войдет во владение ими. Когда император объявил, что исполнит свой обет крестоносца в 1226 или 1227 году, тевтонские рыцари осознали, что, предоставив большое число рыцарей для крестового похода императора, они получат известные преимущества от благодарности Фридриха[6].
В делах, касающихся крестового похода, не было человека ближе к императору как друг или как советчик, чем Герман фон Зальца. И он знал, что Фридрих вознаградит его, скорее, за то, что они смогут для него сделать в будущем, чем за их прошлую преданность и службу. Так что фон Зальца сделал очевидным для императора, что он может полностью рассчитывать на поддержку ордена. Поэтому Герман ясно дал понять, что император может ожидать всеобъемлющего сотрудничества с Тевтонским орденом. Члены ордена тем не менее предвкушали участие в великой победе христианства над исламскими недругами, и не в их интересах было отвлекать значительные силы на восточноевропейскую авантюру.
Имперский флот, который в 1227 году отплыл из Бриндизи, почти немедленно вернулся в порт, поскольку эпидемия унесла жизнь Людовика, графа Тюрингского, и поразила множество прочих крестоносцев. Хотя император был отлучен папой Григорием IX за провал наступления в Святой земле, Фридрих II не торопился в Рим в поисках примирения – он знал престарелого папу достаточно хорошо и понимал, что достигнет этого, лишь заплатив непомерную цену. Наоборот, он вновь посадил свои войска на корабли, как только позволило их состояние, очевидно не опасаясь, что отлучение папы даст его врагам в Святой земле основание отказать ему в помощи. Фридрих просчитался. Его отказ разрешить спор с папой быстро предопределил неудачу этого крестового похода. Везде он встречал недружелюбный прием, и практически каждый представитель знати и каждый клирик в Святой земле отказывались принимать участие в любом походе под руководством человека, отлученного от церкви. В таких обстоятельствах Фридрих становился еще ближе к Тевтонскому ордену, даже ближе, чем диктовали обстоятельства. Поскольку орден Германа фон Зальца сохранял верность Фридриху и помогал ему при любых обстоятельствах, он наделил орден особыми правами в Иерусалиме, после того как город был возвращен христианам, согласно последовавшему мирному договору, и он, что важно, вверил им сбор пошлин в Акре.
Пока Фридрих оставался со своей армией в Святой земле, то мог делать все что ему заблагорассудится, но он не мог оставаться там долго. Понимая это, Великий магистр избегал конфликтов с местной знатью и другими орденами. Следуя такому курсу, он спас орден от гонений, которые последовали, когда Фридрих II покинул Акру в 1229 году под градом гнилых фруктов и овощей. Он добился снятия отлучения от церкви, которому подвергся орден за поддержку Фридриха в крестовом походе. Но не все было благополучно в Святой земле. Там, где имперские гарнизоны были слабыми или изолированными, они подвергались нападениям со стороны местной христианской знати и прелатов, которые ненавидели Фридриха. Ненавидели за то, что он не помог им в прошлом, за его политику в Сицилии, за его ссору с папой, считая императора не более чем авантюристом и безбожником.
Герман фон Зальца сопровождал невезучего императора обратно в Италию и содействовал его примирению с папой Григорием IX. Он расстался с надеждой утвердить свой орден в Святой земле на прочном основании и вскоре выслал первый отряд рыцарей в Пруссию. Его оценка ситуации в Святой земле оказалась верной. К 1231 году большинство имперских гарнизонов было изгнано, и еще через тринадцать лет Иерусалим вновь оказался в руках мусульман. После этого христиане в Святой земле уже только оборонялись, ожидая неминуемого нападения, которое лишит их последней точки опоры.
Тевтонские рыцари не пренебрегали своими интересами в Средиземноморье. Их рыцари стали еще более необходимыми для обеспечения гарнизона в Акре, чем раньше. Но Акра была портовым городом, жарким, сырым и переполненным, совсем неподходящим местом, чтобы жить там год за годам. Рыцари расположились в окрестностях города, в стороне от него, там, где климат был здоровее, где была возможность ездить верхом и охотиться, где были поля и корм для лошадей. Кроме того, рыцари в значительной мере зависели от местного продовольствия. В 1220 году они приобрели заброшенный замок в Галилее у семьи Хенненбергов и начали отстраивать его на средства, получаемые в виде пошлин в Акре. Новую большую крепость назвали Монфор: возможно, и название, и архитектура крепости были заимствованы у замка, построенного когда-то братьями-рыцарями в Трансильвании. По-немецки крепость называлась Штаркенберг (Крепкая гора), и она действительно располагалась так, что ее штурм был крайне затруднителен. Впрочем, в сравнении с другими замками крестоносцев это был не настолько устрашающий оборонительный пост. Он был, возможно, более ценим за его возможности для приема гостей и за удивительный вид вокруг – лесистые холмы, с одной стороны, и вид Акры – с другой, чем за вклад в оборону Святой земли. Окружающие Монфор земли были самыми богатыми в северной Галилее, и орден округлял здесь свой владения в 1234-1249 годах, однако замок находился слишком далеко, чтобы гарнизон мог защищать местных земледельцев от набегов. В 1227 году крестоносцы получили помощь пилигримов в дополнительном финансировании строительства фортификационных сооружений, а в 1228 году им пожертвовал деньги Фридрих II. Второй замок был построен тремя милями южнее и тоже прилепился на краю скалы. Устройство обоих замков было типично германским при небольшом влиянии архитектуры соседних замков: доминирующий массивный донжон и башни, связанные крепкой стеной с куртинами. Существенной слабостью замков крестоносцев в Святой земле была неспособность защитить окружающие сельские общины, снабжавшие гарнизоны продовольствием и работниками. Как только мусульманская армия уводила в плен или убивала местных жителей и сжигала их поселения, замок превращался в изолированный остров в пустынной стране. Без сена или пастбищ рыцари не могли содержать своих коней, а без коней они теряли свою боеспособность.
Хотя тевтонские рыцари потеряли Монфор в 1271 году, они сохраняли значительные силы в Акре вплоть до 1291 года, когда даже соединенные силы всех военных орденов не смогли удержать эту цитадель. Великий магистр перенес свою ставку в Венецию, откуда мог руководить крестовыми походами против мусульман. Только в 1309 году он перебрался в Пруссию, оставив другим войну на Востоке.
Один из длительных споров внутри Тевтонского ордена заключался в следующем: нужно ли концентрировать ресурсы на обороне Святой земли, или использовать их в Прибалтике, или оставаться в Священной Римской империи. Весь XIII век рыцари в Святой земле ревностно защищали свои приоритеты, отвергая Великих магистров, которые проводили слишком много времени «за морем» (вне Святой земли) либо колебались в своей верности династии Гогенштауфенов; впрочем, магистр Германии, магистр Пруссии и магистр Ливонии также защищали интересы своих командорств. Один за другим Великие магистры подвергались критике и испытывали разочарование, пытаясь примирить требования региональных «лобби» и избежать скандального раскола. Этот пост был не для слабых или нетерпеливых.
Медленно и постепенно тевтонские рыцари перенацелили свое внимание и силы на иные крестовые походы – в прибалтийских землях. Иерусалим долго оставался городом, которому посвящали в первую очередь свои помыслы и силы, и лишь потеря Акры в 1291 году заставила орден медленно и неохотно распроститься с надеждой на возвращение Святого города. У военного ордена были цели более важные, чем земли или власть, но мотивы людей часто прихотливо переплетаются.
Религиозный идеализм, предрассудки, амбиции и долг спутались в сложный клубок, мешавший рыцарям ясно увидеть, что свой долг они должны выполнять в Северо-Восточной Европе, в войне против язычников.
Глава четвертая
Трансильванский эксперимент
Как иногда происходит в жизни, лишь случайность дала повод тевтонским рыцарям задуматься над изменением своей миссии. Герман фон Зальца был представлен королю Венгрии и через короткое время повел свой орден навстречу его первому великому приключению в Восточной Европе. Центральной фигурой этих событий был граф Герман Тюрингский, сюзерен семьи Зальца. Зальца были верными вассалами, которые, возможно, нарекли Германа в честь их могущественного патрона, покровителя, который был известен своим блестящим двором, где он всячески поощрял поэзию и рыцарский дух. Предками графа были известные крестоносцы – его отец участвовал в Третьем крестовом походе, а он сам принимал участие в превращении Тевтонского ордена из госпитального в военный. Вполне возможно, что Герман фон Зальца сопровождал графа в крестовом походе и вступил в орден в это время. Несомненно, граф следил за карьерой своего вассала с большим интересом. Ко времени, когда новость про избрание фон Зальца Великим магистром Тевтонского ордена могла дойти до Тюрингского двора, граф договорился с Андреем II Венгерским, получив руку четырехлетней принцессы Елизаветы для своего сына Людовика. Андрей давно серьезно обдумывал поход в Святую землю: предмет, который очаровывал в равной степени и его, и графа. Но король не мог оставить Венгрию, пока она подвергалась опасности нападений язычников-половцев.
Венгерское королевство располагалось на необозримой равнине, которая лежала к югу от Карпатских гор и тянулась через Дунай к холмам, которые граничили с Сербией. В юго-восточной части его крутые горные цепи становились неприступными и переходили в холмистую, заросшую лесами местность, называемую Трансильванией, или Зибенбурген (Семиградье). Этот дикий край никогда полностью не был заселен венграми, которые сами были потомками кочевников и предпочитали равнины, потому здесь жили редкими селами потомки римских переселенцев в Дакию. Перевалы в Трансильвании служили не столько торговыми путями, сколько воротами для вторжений половцев в равнинную Венгрию. Король Андрей пытался бороться с кочевниками, расселяя в этой местности своих вассалов, но у тех либо не хватало опытных воинов, чтобы надежно удерживать край, либо они предпочитали спокойную жизнь во внутренних областях страны. Когда Андрей упомянул об этой проблеме графу Герману или его послам, он, всего вероятнее, сказал, что военный орден, такой как Тевтонский, смог бы позаботиться о защите границы и сделать возможным для короля отправиться в крестовый поход со спокойной душой. Хотя существует и другая возможность, как мог Андрей услышать о Германе фон Зальца и его ордене. Королева была родом из Тироля, места прежней дислокации ордена. Кажется более чем совпадением, что король пригласил тевтонских рыцарей в Трансильванию вскоре после заключения брачного контракта с Германом Тюрингским.
Король обещал ордену земли и освобождение от налогов и повинностей. Это подразумевало, что те смогут приводить на эти земли поселенцев, строиться и жить на доходы с их трудов, не делясь ими с монархом. Земля, которую Андрей дарил рыцарям в Трансильвании, называлась Бурзенлянд. Король оставлял за собой право чеканить монету и право на половину любого золота или серебра, которое могло быть найдено на этих землях, но отказывался от права основывать ярмарки и вершить правосудие. Это казалось щедрым предложением, и потому, имея мало опыта в подобных делах, Герман фон Зальца принял его, предполагая, что король и в дальнейшем будет следовать своим обещаниям.
Почти немедленно отряд рыцарей в сопровождении добровольцев – крестьян из Германии – выступил в незаселенные земли и построил несколько укреплений из земли и бревен. Крестьяне строили свои фермы и деревни, обеспечивая продовольствием и рабочей силой эти военные форпосты. Такие поселения, устраиваемые духовными орденами, были обычными в ту эпоху, и этническое происхождение крестьян обычно ничего не значило для знати и духовенства, которые пользовались плодами их труда. Поселенцы вскоре стали получать обильные урожаи, что помогало привлекать новых крестьян из Германии. Лишь когда закончился период первоначального обустройства на землях, выяснилось, что обещание короля было крайне туманным и неопределенным. Но к этому времени мало что можно было сделать, так как он отправился в Пятый крестовый поход.
Андрей Венгерский отправился в Святую землю в 1217 году с большой армией, сопровождаемый Германом фон Зальца и отрядом тевтонских рыцарей. На Кипре, где собирались войска крестоносцев, обнаружилось отсутствие энтузиазма в отношении решительного похода на Иерусалим. Тогда король и фон Зальца собрали всех вождей похода и предложили им идти на Египет. Если бы удалось захватить Каир, который казался слабо защищенным, они могли бы обменять его на Иерусалим и окружающие крепости.
Но в первую очередь им нужно было захватить Дамиетту. Когда же осада города стала затягиваться, король вернулся домой, заключив с тюрками в Малой Азии договор о том, что те пропустят его армию обратно в Венгрию.
Тем временем тевтонские рыцари в Трансильвании не довольствовались ролью послушных вассалов, пассивно защищавших границу. Они были амбициозны и агрессивны, вели наступление против половцев и легко завоевывали новые территории, так как у кочевников не было постоянных поселений, которые могли бы стать центрами сопротивления. К 1220 году рыцари построили пять замков, часть из них была построена из камня, и дали им имена, которыми позднее были названы замки в Пруссии. Мариенбург, Шварценбург, Розенау и Кройцбург располагались вокруг Кронштадта на расстоянии в двадцать миль друг от друга. Эти замки стали плацдармом для завоевания практически незаселенных половецких земель. Завоевание велось такими поразительными темпами, что венгерские знать и духовенство, до того не заинтересованные в этих землях, воспылали завистью и подозрениями.
Еще десяток лет, и тевтонские рыцари, возможно, прошли бы вдоль Дуная, заняв всю его долину до самого Черного моря, что ослабило бы натиск кочевников на Венгрию и Латинское королевство в Константинополе. Построив замки в нижнем течении Дуная, орден смог бы вновь открыть сухопутный маршрут на Константинополь, который стал небезопасным для крестоносцев в последние десятилетия. Венгерская знать начала сомневаться, что половцы все еще представляют угрозу. Они могли бы припомнить, как эти дикие всадники громили византийцев и Латинское королевство и даже вторгались в их собственную страну. Но это было в прошлом. Теперь же казалось, что горстка чужеземных рыцарей сумела отогнать их прочь. Знать не понимала особую организацию и целеустремленность, что сделали возможным для ордена преуспеть там, где другие потерпели неудачу. Со своей стороны орден игнорировал права местного епископа и отказался поделиться добычей с влиятельными людьми из знати, которые ранее предъявляли права на эти земли.
Казалось естественным, что тевтонские рыцари не желали отказываться от того, что было завоевано или построено их усилиями и на их деньги. Особенно когда они нуждались в каждом клочке земли и в каждой деревне, дававших им припасы, средства, людей, наконец, для будущих кампаний по продвижению к Черному морю. Кроме того, руководители ордена в Трансильвании, очевидно, не имели дипломатических талантов Германа фон Зальца, который умел завоевывать друзей и успокаивать подозрения возможных врагов. К тому же, находясь в Святой земле и в Египте, Великий магистр не мог даже дать совет своим братьям-рыцарям. Орден в Трансильвании действовал практически независимо – и нажил немало недругов.
Результатом стало столкновение амбиций и острой зависти. Местная знать утверждала, что король неосмотрительно пригласил кучку проходимцев, что те укрепились в пограничном княжестве и скоро перестанут вообще обращать внимание на королевскую власть, обвиняли рыцарей ордена в том, что те вышли за рамки своих обязательств защищать границу и собираются создать королевство внутри королевства.
К этому времени, даже если бы фон Зальца и не был в Дамиетте, он вряд ли смог бы что-то поделать со сложившейся ситуацией. Если уж папа не был в состоянии убедить равнодушную знать поддержать движение крестоносцев, то какие шансы были у незнатного рыцаря, на чьем попечении был мелкий военный орден?
Король Андрей возвратился в Венгрию расстроенный потерями и убытками от похода. Его репутация жестоко пострадала, а в стране царила смута из-за отсутствия твердой власти. В 1222 году знать добилась от него подписания документа, названного Золотой буллой, весьма похожего на Великую хартию, которую английские бароны буквально вырвали у своего невезучего короля за несколько лет до этого. Впрочем, даже теперь, когда от него потребовали отобрать у ордена то, что было подарено ему, король Андрей отказался. Он изучил жалобы и решил, что орден действительно вышел за рамки своих «полномочий» и что в грамоты, данные ему, следует внести поправки, но закончилось тем, что в новую грамоту были вписаны еще более широкие права ордена. Он позволил рыцарям строить каменные замки. Хотя грамота запрещала им вербовать венгерских или румынских поселенцев, негласно было одобрено переселение немецких крестьян. Несомненно, для такого исхода потребовалось влияние Германа фон Зальца на папу Гонория III (1216-1227) и графа Людовика Тюрингского, которые повлияли на решение короля в этом вопросе, но Великий магистр уже ничего не мог сделать с мнением венгерской знати. Не мог он повлиять и на наследника короны – принца Белу, который был на стороне знати. Жалобы на орден продолжались, как продолжались и попытки подчинить орден власти местного епископа. Фон Зальца рассудил, что орден может не опасаться крупных неприятностей в Венгрии – но только до поры, пока принц Бела не займет трон. Этого, казалось, можно избежать, если сделать орден независимым от короля. Когда Великий магистр вернулся в Италию, он затронул эту проблему в разговоре с Гонорием III, который взял земли ордена в Трансильвании под папскую защиту, в результате чего Бурзенлянд стал феодом Святого престола.
Эта акция была фатальной ошибкой. Вместо проблем в некотором неопределенном будущем Герман фон Зальца получил их незамедлительно и во множестве. Андрей приказал тевтонским рыцарям оставить Венгрию немедленно. При всем его расположении к ним, он не желал потерять для королевства ценную провинцию, украденную с помощью юридической казуистики. Папа пытался вмешаться, а фон Зальца старался доказать королю, что его действия были неверно истолкованы, но все уже было бесполезно. Король объединился со знатью в этом вопросе, и, когда рыцари отказались покинуть свои земли без спора, принцу Беле было поручено вести против них войско. Так орден был с позором изгнан со своих земель и из королевства. На землях остались только поселенцы, составив заметную немецкую прослойку, существовавшую вплоть до 1945 года, когда уже их потомки были изгнаны румынским правительством.
Венгры не заменили тевтонских рыцарей адекватными гарнизонами и не продолжили наступление на половцев, позволив степным воинам вновь обрести уверенность в себе и восстановить силы. И вскоре половцы вновь представляли угрозу для королевства.
Венгерское фиаско поколебало статус ордена. Многие люди отдали свои жизни и средства, чтобы с великими трудностями построить укрепления и сделать новые поселения безопасными. И все эти усилия пошли прахом. Репутация ордена была подорвана. В прошлом он получил множество даров от императора и князей – владения в Бари, Палермо и Праге. Сколько возможных донатов поверили историям, которые они услышали об ордене, и сделали свои пожертвования другим орденам? Ответ не вполне ясен, хотя пример графа Тирольского Ленгмуса был обнадеживающим. В разгар конфликта он вступил в орден и принес в дар все свои владения. Этот рыцарь, воспитанный в краях, где процветала германская поэзия и культ рыцарства, вблизи от богатых и оживленных итальянских городов, был живым примером проблемы, с которой сталкивались тевтонские рыцари. Орден мог процветать в немецких областях, набирая подкрепления и собирая пожертвования от набожных рыцарей и горожан. Но чтобы иметь цель существования, рыцари должны были сражаться с неверными или язычниками, а таковые обитали только на границах уже негерманских земель. К несчастью, знать и народ этих земель обычно имели мало общего с орденом, поэтому их отношение к крестоносцам обычно становилось враждебным, а не сочувственным, как только проходила непосредственная опасность.
Уже к тому времени, когда венгерский король изгнал орден из его бастионов в Карпатских горах, до него должны были дойти вести о битве на Калке в 1223 году в Юго-Восточной Руси[7].
Монголы выиграли свою первую битву, затем ушли обратно в свои степи; но в 1237-1239 годах стало ясно, что они пришли завоевывать Русь[8].
Но прошло еще пятнадцать лет, прежде чем стала понятна величина ошибки венгерского короля. Монголы выиграли свою первую битву, затем вернулись домой, однако в 1237-1239 годах стало ясно, что они появились на Руси, чтобы остаться. Тем временем польские и венгерские короли распространяли свое влияние на Галицию и Волынь, самые западные из русских княжеств. Повсюду ходили слухи о планах монголов вторгнуться в Польшу и Венгрию,– слухи, основанные прежде всего на предупреждениях от татар и на предположении, что Великий хан желает властвовать над Русью и всеми степными народами. Как бы неточны и запутанны не были эти предположения, они указывают на тот значительный сдвиг в расстановке сил, который произошел в это время. Король Бела Венгерский (1235-1270) надеялся преуспеть от этой смуты, но его выигрыш был только временным.
Половцы, от которых монголы требовали дань и воинов для своих армий, откочевали в Венгрию, где и составили важную и разрушительную силу в течение всего века. Язычники и кочевники, они имели мало общего с христианской знатью и крестьянами долины Дуная. Но они, как и монголы, представляли собой силу, претендующую на преобладающее влияние в южной Руси. Поэтому Великий хан приказал Бату, внуку Чингисхана, уничтожить их. Это, впрочем, было нелегкой задачей, потому что сначала ему предстояло сокрушить сопротивление русичей в Галиции, где он предполагал встретиться также с войсками поляков и венгров, а затем прорваться через укрепленные перевалы Карпатских гор. Хан, располагавший большими силами, замыслил дерзкий план, согласно которому второе войско монголов направлялось в тыл королевским войскам, располагавшимся на перевалах. Стремительно передвигающаяся монгольская конница должна была пройти через Галицию и Польшу, затем пройти горы к западу от Кракова, прорваться сквозь Моравию, Словакию и Австрию, двигаясь по широкой дуге вдоль подножия гор, и вторгнуться в Венгрию с запада. Как оказалось, этот маневр был излишним – король Бела не смог убедить знать в достаточной степени укрепить перевалы. Татары одержали победу над королевской армией летом 1241 года и преследовали Белу до самого побережья Адриатики[9].
Современники не сохранили воспоминаний, сожалел ли Бела об изгнании Тевтонского ордена с карпатских перевалов. Возможно, что и нет. Бела редко сомневался в своих способностях и обычно умел перекладывать на других вину за свои поражения. В этом случае ему было удобно обвинить поляков, которые не смогли защитить Галицию. Впрочем, в этом случае он был не совсем неправ.
Когда монголы вторглись в Галицию весной 1241 года, Конрад Мазовецкий возглавил польские войска и выиграл сражение под Сандомиром. Но хотя в этой битве погиб монгольский военачальник, эта победа не оказалась решающей. Поляки, понеся тяжелые потери, дали возможность уйти тысячам вражеских воинов, хотя могли бы истребить их, а некоторые из польских отрядов были полностью уничтожены. В результате польское войско не было настроено на дальнейшую войну, кроме того, многие вассалы исполнили на тот год свои военные обязательства. Второе вторжение, предположительно нового монголо-татарского войска, застало князей Мазовии и Волыни врасплох. У них не было возможности встретить врага в Галиции и даже на границе своих земель. Пясты[10] бросили все силы на защиту своих наследных земель, и монголы прорвались сначала к Кракову, а затем в Силезию. Под Лигницем татарская конница разбила армию герцога Силезии, возможно поддержанную отрядами тевтонских рыцарей, затем татары повернули и прошли сквозь Моравию в Венгрию, где соединилась с победоносной армией, уничтожившей войска короля Белы.
Татары недолго пробыли в Центральной Европе. В 1243 году, получив сведения о смерти Великого хана, Бату увел их, ему нужен был каждый воин для поддержки при избрании нового Великого хана. Христиане возвращались из укрытий, чтобы найти свои земли опустошенными, при этом не находя иных следов противника. Монголы пришли и ушли, подобно библейской чуме. Возможно, чтобы вернуться однажды без предупреждения, снова наказывая людей за их грехи. Немногие понимали, что их главным грехом была политическая раздробленность, а те, кто понимал это, не видели путей ее преодолеть.
Русь лежала повергнутая и истощенная. Один лишь Новгород оставался независимым, но и его судьба была неопределенной. Тот, кто видел великолепный фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» с прекрасной музыкой Прокофьева, может вспомнить начальную сцену, когда монгольский даруга[11] приезжает в Переяславль за данью и рабами. Александр Невский гордо встает перед азиатским гостем – в действительности же он не раз нес службу в войске хана и в конце концов был убит по его приказу.
Польские земли также жестоко пострадали. Многие годы после монгольского вторжения власть короля оставалась номинальной и никто из некогда могущественных Пястов не мог возглавить нацию. Это не только сделало невозможным защиту Галиции от вторжений кочевников, но и уменьшило способность Мазовии вести войны против прусских язычников. Теперь уже язычники перешли в наступление, уводя польских пленников в рабство.
Для Венгрии последствия монгольского вторжения были еще более значительными. Во время вторжения погибло столько венгерских крестьян, что несколько областей можно было вновь заселить, только привлекая переселенцев из соседних земель. Хотя этническая принадлежность этих крестьян не играла роли в то время, наличие румынских, сербских, словацких и немецких поселенцев на венгерской равнине в будущем вылилось в серьезное препятствие для создания нации.
От сложившейся ситуации более всех выиграл Тевтонский орден. Только у него оставалась возможность получать провиант, надежный источник переселяемых крестьян и торговцев, добровольцев для пополнения воинской силы, чтобы продолжать войну против врагов христианства. Более того, пока орден сражался с пруссами и литовцами, защищая собственные земли, Венгрия и Польша могли не бояться набегов с этой стороны. На многие годы вперед присутствие немецких крестоносцев в Пруссии стало желательным.
Противостояние между императором и папой все усугублялось вплоть до смерти императора в 1250 году. Главной жертвой этого конфликта стала Священная Римская империя, которая была расколота и осталась без единого вождя на пятьдесят лет, а ослабленной – навсегда. В эти годы внутри ордена велась жесткая полемика: кому – папе или императору – отдать свою лояльность, но в итоге орден сумел сохранить статус политической силы, не примкнувшей окончательно ни к одной из сторон. До конца XIII века Великие магистры ордена оставались близкими друзьями и союзниками папы, в следующем веке они склонялись к императору, но в эти десятилетия и лагерь императора, и лагерь папы были представлены слабыми личностями. В эти годы Римская церковь потеряла значительную часть своей власти и репутации, в то время как Священная Римская империя восстановила свои силы при правлении Карла IV. История ордена отражает эти процессы. Если в XIII веке главный интерес ордена был в защите Святой земли, то в следующем веке это уже было ведение войны в Пруссии.
Тем временем немецкая и богемская знать и рыцарство стали основными источниками сил ордена: от них он получал пожертвования и людей поколение за поколением. Их дары – госпитали, церкви и поместья – не только приносили ордену значительные доходы, но и поставляли в его ряды рыцарей, капелланов и воинов, а также добровольцев для военных походов.
Глава пятая
Война с язычеством в Пруссии
Хотя культура племен, обитавших западнее Кульма, испытала воздействие польской, тем не менее Пруссия никогда не была частью или вассалом королевства Польского. Пожалуй, только у датчан были некоторые, хотя и очень слабые, основания для притязаний на прусские земли. В начале XIII века Вальдемар II пытался придать весомость этим притязаниям, послав экспедицию в Самландию (Самбию) – этот выступающий полуостров, ограниченный заливами Фришес-Хафф («Свежей воды») и Куришес-Хафф (Куршским) и другими прибрежными провинциями. Однако Вальдемар был захвачен в плен Генрихом Шверингским в 1223 году, что и положило быстрый конец надеждам датчан.
Князь Конрад Мазовецкий притязал на южные пограничные земли Пруссии, потому что он был их ближайшим соседом-католиком. Он опасался только князя Свентопелка (Святополка) из Помереллии (1212-1266), чьи земли лежали на западном берегу Вислы. Таким образом, именно Конрад и Святополк, по географическому расположению своих владений, должны были возобновить польские крестовые походы, которые в середине XII века не достигли своей цели – завоевать и обратить в христианство пруссов. Хотя Конрад пытался продвинуться вниз по восточному берегу Вислы, он существенно так и не преуспел в этом, ему удавалось лишь ненадолго занимать Кульм. Земли Кульма, подобно владениям самого князя, лежавшим вверх по течению,– Плоцк и Добрин (Добжин), вынесли так много войн, что совсем обезлюдели.
Пруссы в этническом и языковом отношении отличались от поляков, скандинавов и русичей. Они не были ни германцами, ни славянами. Подобно своим соседям на востоке – литовцам и некоторым племенам из Ливонии,– они были балтами, потомками индоевропейцев, которые не мигрировали дальше в течение великого переселения народов и сохранили свой собственный язык и обычаи, мало изменившиеся в течение столетий.
Прусский язык был частью языковой группы, в которую входят литовский и латышский, а также некоторые языки маленьких народов, таких как ятвинги (йотвинги, ятвяги) и семгалийцы (земгаллы). Эта языковая группа когда-то занимала территорию от Москвы до Балтийского моря, но под натиском славянских пришельцев уменьшилась во много раз. Современные исследования языка, делающие упор на исконных словах, сохранившихся, несмотря на многовековое влияние более крупных языковых семей, многое рассказывают о носителях дохристианской культуры. Слова, связанные с тремя важнейшими видами экономической деятельности – пчелами, лошадьми и повозками,– показывают, что прибалтийская культура вовсе не была примитивной, хотя, бесспорно, недостаточная плотность населения ограничивала способность пруссов развивать и специализировать свой потенциал производства материальных ценностей. Но изучение других областей деятельности показывает также, что пруссы отставали от соседних народов в экономическом и политическом развитии. Практически отсутствовали феодальные общественные институты, поэтому у пруссов было мало возможностей для объединения, столь необходимого для эффективной защиты нации, для развития сельского хозяйства и торговли и для того, чтобы найти свое место в общеевропейской культуре.
Земли пруссов простирались вдоль балтийского побережья от реки Неман (Мемель) на северо-востоке до Вислы на юго-западе и граничили с Литвой, русской Волынью, Мазовией и Помереллией. Это означало, что их соседи разговаривали на четырех совершенно различных языках. Сама Пруссия делилась на одиннадцать областей, каждая из которых представляла территорию крупного племени: Кульм, Помезания, Погезания, Вармия, Натангия, Самбия, Надровия, Скаловия, Судавия, Галимбия и Бартия. Согласно сведениям летописца XIV века Петера из Дусбурга, одного из самых осведомленных писателей ордена, наиболее сильными племенами были самландцы, которые могли выставить четыре тысячи человек конницы и сорок тысяч пехоты, и судавийцы – шесть тысяч конницы и «почти бесчисленное множество других воинов» соответственно. По его подсчетам, каждое из остальных племен также могло собрать около двух тысяч всадников и соответственное количество пехотинцев, за исключением племен Кульма и Галимбии, население которых было крайне малочисленно, особенно Галимбии – внутренней области, которую обычно описывали как дикую пущу. Это была сильно пересеченная, заросшая лесами местность, с огромным количеством озер и рек, которую старались обойти любые войска. По современным оценкам, общее население пруссов было порядка ста семидесяти тысяч – это намного меньше, чем упоминал Петер фон Дусбург. Менее многочисленные, чем их литовские и ливонские соседи, пруссы более густо селились на своих землях и были лучше организованы. У них были многочисленные укрепления, служившие убежищами в военное время, и, хотя эти укрепления нельзя сравнивать с лучшими западными замками, они вполне отвечали своему назначению.
Петер фон Дусбург описывал прусские верования так:
«Пруссы не знали Господа нашего. Они были неразвиты и не понимали Его по рассказам. Они не знали букв и поэтому не могли познать Его из Писаний. Они были неописуемо примитивны и поражались, когда кто-то сообщал кому-нибудь свои мысли письмом. Так как они не знали Бога, они ошибочно принимали за богов все творения – солнце, луну и звезды, гром, птиц и даже животных и грибы. У них были священные леса, поля и источники, в которых никому не позволялось рубить деревья, пахать или ловить рыбу. В центре земель этого извращенного народа, очевидно в Надровии, есть место, называемое Ромов, своим именем обязанное Риму, и там жил человек по имени Криве, которого они чтили, словно папу. Ибо как папа правит всеми верными Церкви, так и он правил не только собственным народом, но и литовцами, и многими народами Ливонии. Такова была его власть, что не только его или кого-либо его крови, но даже посланцев его с посохом или иным знаком, что проходили по землям неверных, чтили даже прочие правители, и знать, и простые люди. Этот Криве, как пишут в старых летописях, охранял вечный огонь. Пруссы верили в жизнь после смерти, но не так, как следует верить. Они верили, что человек, будь он в жизни благородного или простого происхождения, богатый или бедный, могущественный или слабый, остается таким же после воскресения в будущей жизни. Поэтому знатные люди, умирая, забирали с собой свое оружие, лошадей, слуг и жен, одежды, охотничьих собак и ястребов и все остальное, что полагается воину. С простыми людьми сжигали их инструменты, служившие им при жизни. Пруссы верили, что сожженные вещи воскреснут вместе с ними и они смогут ими пользоваться. После каждой смерти происходила следующая дьявольская потеха: родственники умершего приходили к папе Криве и спрашивали, не видел ли он в такой-то день или ночь кого-нибудь, проходящего мимо его дома; Криве без колебаний описывал внешность умершего, его одежды и оружие, коня и свиту и добавлял, как будто желая усилить свои слова, что умерший оставил на его доме знак копьем или чем иным. Одержав победу, пруссы приносили дары своим богам, а треть военной добычи отдавали Криве, который сжигал ее».[12]
Хотя Петер фон Дусбург увлечен мыслью о языческом папе (он называет его антипапа), однако другие источники ясно показывают, что религия пруссов вовсе не была зеркальным отражением христианства и что язычники не поклонялись темному богу – Сатане и его присным. Языческие верования, скорее всего, были результатом развития почитания природы у индоевропейцев, знакомое нам из греческой, римской, кельтской и германской мифологий. В прусских верованиях присутствует заметный элемент скандинавских религиозных культов, что, видимо, вызвано многовековым влиянием викингов на эти земли. Можно также отметить и христианские мотивы, которые проникли из католической Европы и православной Руси. Западные миссионеры начали появляться в Пруссии с X века, хотя сумели обратить в христианство немногих.
Обычаи пруссов напоминали обычаи их прибалтийских соседей – ливонских и литовских племен. Правящим классом были знатные воины, которые жили военной добычей, охотой и тем, что производили их рабы. Свободные люди жили охотой и земледелием, что давало им опыт во владении оружием и ощущение границ племенной территории. Существовали немногочисленные жрецы, ремесленники и купцы, а также рабы, занимавшиеся земледелием. Родовые общины организовывали общественную жизнь, собирали войска и следили за правосудием. Таким образом, положение человека в обществе определялось в основном его происхождением.
В течение долгого времени пруссы были известны своим дружелюбием и гостеприимством, но нападения скандинавов и поляков изменили их. Подобным образом простое почитание природы, которое было в прошлом, эволюционировало в нечто сходное с христианством, с упором на почитании личности отдельных богов, таких как Перкунас, который обладал некоторыми качествами бога войны.
В отличие от курляндцев и эстонцев пруссы, кажется, не занимались пиратством. Они постепенно увеличивали границы своей территории в западном направлении, в сторону бассейна Вислы, хотя эта местность была значительно опустошена набегами викингов еще до их появления. Почти нет свидетельств, что в это время совершались набеги пруссов на соседей за скотом или рабами, хотя это было в порядке вещей в Ливонии и Литве; с другой стороны, почти нет свидетельств о политической активности или войнах в эти годы[13].
Судавийцы, безусловно, были воинственны, но их земли граничили с литовскими, а этот народ был еще более воинственным, так что, возможно, судавийцам пришлось научиться военному искусству, хотя бы для того, чтобы защитить себя. Военная ситуация в этой области значительно отличалась от ситуации в других областях Пруссии. В то же время воинственность племен Кульма и Погезании могла быть вызвана одним только военным натиском со стороны Польши и Помереллии.
Клан правил сурово и дальновидно, а общественное положение человека и его сила были, наверное, более важны для того, чтобы поддерживать «справедливость», чем рассмотрение жалоб. В этом смысле прусская система правосудия была столь же несовершенной, как у поляков или немцев. У них система правосудия в то время основывалась на личной силе и поддержке родственников и зависимых людей. Кланы защищали своих людей от несправедливости, угрожая отомстить их врагам. Если клан терял своего человека в бою, его родственники должны были убить того, от чьей руки он погиб, или, что более вероятно, кого-нибудь из его родни. За меньшее преступление требовалась компенсация. Совет племени отвечал за решение споров, и, так как он состоял из старейшин кланов, его решения обычно признавались. Совет встречался регулярно, чтобы обсудить вопросы правосудия, совместных действий и проведения религиозных праздников. Он располагал определенной властью, чтобы призывать к порядку непослушные кланы, но, по-видимому, применялась она нечасто.
Нравы пруссов были столь же странными для тех, кто писал о них, как и христианские обычаи – для пруссов. Выпивка была таким же национальным развлечением, как и у соседей – славян, скандинавов и германцев. Пиршествами отмечались свадьбы, похороны, рождение детей, религиозные праздники и встречи почитаемых гостей. Хозяин передавал чашу с хмельным питьем по кругу гостям, женщинам, сыновьям и дочерям и даже слугам, пока все не напивались допьяна. Этим подчеркивалось обоюдное доверие и дружба. Из алкогольных напитков пруссы знали только медовуху, изготовляемую из меда, и кумыс, который делали из молока кобылиц. Так как девочек часто убивали вскоре после рождения, женщин у пруссов было мало, и отцы могли запрашивать за своих дочерей большой выкуп. Тем не менее практиковалась полигамия, и знатному человеку полагалось иметь несколько жен и наложниц. Из этого возникала потребность набегов на соседние земли за пленницами. Такое сочетание покупки невест и охоты за пленницами, вероятно, снижало статус женщин в прусском обществе. С другой стороны, это могло и повышать роль жен из родного племени. Существуют свидетельства о том, что иногда женщины играли важную роль во всех слоях общества, но об этом не говорилось открыто.
Местные ярмарки вряд ли можно было назвать торговыми центрами или даже маленькими городками, но все же пруссы не были полностью изолированы от остального мира. Они располагали очень ценным природным богатством – у них был янтарь. Известный еще в Древнем Риме, Вавилоне и Египте, гладкий и блестящий, он был желанным товаром для купцов с незапамятных времен. Эта окаменелая смола хвойных деревьев в любой форме, обработанная или нет, служила материалом для украшений. Кусочки дерева или насекомые, заключенные в ней, делали янтарь даже более привлекательным, чем обычные драгоценные камни. Кроме того, янтарь находят лишь в нескольких местах в мире, но ни одна из его разновидностей не может сравниться с балтийской по своему качеству. Таким образом, за прусским янтарем сохранялась слава редкого, таинственного и дорогого товара.
О жизни пруссов сохранилось множество любопытных историй. Знатные люди регулярно мылись в специальных строениях, чем-то похожих на сауны, в то время как простолюдины совершенно избегали мытья. Одни пруссы считали, что белые лошади приносят несчастье, другие приписывали такую особенность черным лошадям. У пруссов не было календаря: всякий раз, когда им нужно было созвать собрание, они рассылали палки с зарубками по числу дней, оставшихся до собрания. Германцы отмечали, что у пруссов в обиходе отсутствуют специи и мягкие постели. Жилища пруссов были рассеяны в лесах, окруженные полями, но всегда невдалеке от убежища – бревенчатого укрепления. Эти люди существовали в условиях примитивной цивилизации, но их нельзя причислять к тем, кого, вслед за Ж. Руссо, называют «благородными дикарями». Простая и воинственная природа этих людей наряду с непроходимыми лесами и болотами, где они обитали, позволили им сохранять независимость и своеобразные обычаи еще долгое время после того, как их польские и русские соседи приняли христианство и основали великие королевства.
Размер территории, заселенный пруссами, ограничивался главным образом тем, насколько клан мог обеспечить защиту своих людей. Главные крепости были центрами хозяйственной деятельности племен и самыми надежными убежищами в случае нужды. Меньшие крепости отдельных кланов были способны защитить людей от незначительных набегов, но могли и быстро пасть под натиском крупного нападающего войска, вот отчего в минуты серьезной опасности люди оставляли эти небольшие укрепления и спешили в потайные укрытия в лесах. Конечно, бросать дома, урожай и скот было в высшей степени нежелательно. Если крепость клана была слишком далеко от остальных кланов, чтобы быстро получить помощь, клан мог при необходимости отказаться от нее или перейти в безопасное место; если же клан становился достаточно многочисленным, чтобы не нуждаться в поддержке, он мог превратиться в новое племя. Кажется, не существовало каких-либо предписаний для заключения брака внутри или за пределами групп, а также для исполнения каких-нибудь функций, помимо военных и религиозных. Отдельные знатные люди клана и его старейшины, по-видимому, не были связаны с какой-то особой ответственностью за клан.
Независимость действий была настолько характерна для этого народа, что путешественник раннего Средневековья Ибрагим ибн Якуб отмечал, что в бою прусский воин не ждет помощи от своих товарищей, но бросается в битву, размахивая мечом, пока враги его не повергнут. Это бесстрашное поведение, сходное с поведением берсерка, было, по-видимому, свойственно лишь представителям знати. Существуют многочисленные свидетельства, что простой прусский воин, сталкиваясь с превосходящим противником, ускользал в лес, покидая своих соратников, чтобы самому как-нибудь спастись и уцелеть для битвы на следующий день.
Вооружение обычного воина было крайне бедным, так что можно считать, что он был практически безоружным. Дубины и камни, которыми были вооружены простые ополченцы, были хороши для засад и при обороне укреплений, но не давали воину достаточной уверенности, чтобы участвовать в ожесточенной схватке с врагом, у которого был и конь, и доспехи, и меч. Такой бой был уделом знатного воина из легкой конницы, который располагал мечом, копьем и был защищен шлемом и кольчугой. Его вооружение было немного легче, чем снаряжение западных рыцарей, и лучше подходило для болотистых, лесистых низин и заросших густым лесом холмов их родных земель. Скорее всего, прусская знать не стала бы пользоваться западным вооружением, даже если им было бы легче его добывать.
Знатные пруссы были во многих отношениях похожи на знатных людей в других краях. Они жили охотой и войной, а также трудами своих рабов. Женщины и дети, захваченные ими в набегах, становились домашними слугами и наложницами, но часто их также продавали на местных рынках рабов. Существуют свидетельства торгового пути на юг через Польшу, и неудивительно, если многих пленников продавали на рынках, расположенных на традиционном пути работорговли, идущем через Русь на Восток и в Византию. Хотя век расцвета этого восточного пути остался в прошлом, да и частые вторжения кочевников прерывали эту деятельность, она была по-прежнему прибыльна. От мужчины, захваченного во время набегов, было мало пользы, был ли он пленником или рабом, если его не продать незамедлительно, потому что он слишком легко мог убежать во время сельскохозяйственных работ на маленьких делянках, расчищенных в лесу. Дети ценились еще меньше, потому что их было слишком дорого растить, пока они смогут работать на полях. Для несложного ухода за посевами и для сбора съедобных ягод и грибов в лесах женщины были более подходящими во всех отношениях.
Знатные люди в Пруссии не работали, при этом их право на собственность базировалось на традициях, которые проводили грань между ними и простолюдинами. Знатные люди в Германии и Польше также не работали, но они и не жили на доходы от труда рабов или на прибыль от продажи пленных, захваченных на войне. Именно традиция захвата рабов и своеобразная концепция чести, которые лежали в основе благополучия социально-религиозной системы пруссов, приводились христианами Польши и Помереллии в качестве главных причин войны с язычниками. Циничный современный наблюдатель может говорить, что гораздо более важным было желание христианских вождей увеличить свои владения. Неважно. В любом случае дело выглядит так, что религия сама по себе не была самой значительной причиной войны между христианами и язычниками в бассейне Вислы. Конечно, потом религиозные вопросы стали важными для обеих сторон. Естественно, однажды спровоцированные на войну пруссы уже не соглашались мирно оставаться дома, к тому же развитие их обычаев вынуждало пруссов продолжать свои набеги на соседей-христиан уже и после того, как прежние обиды были отомщены. Ясно, что именно это агрессивное поведение, вне зависимости от того, чем оно было вызвано – простой жаждой войны или вторжениями поляков, втянуло в войну с пруссами не только поляков и померелльцев, но и немцев из далекой Священной Римской империи.
Говорить о прусской независимости или свободе – значит четко видеть отличия между прусскими воинами XIII века и либералами XIX века, которые прославляли первых за сопротивление иноземным захватчикам. Такая постановка вопроса ошибочна, потому что у христиан не было выбора, кроме как защищать себя, ведь невозможно было существовать рядом с такой варварской системой. Более того, современная концепция национализма не соотносится со средневековой концепцией этнической идентификации. Тем не менее эта проблема все еще иногда обсуждается, часто в контексте проблем империализма и неоимпериализма, причем западные нации почти всегда считаются неправыми[14].
В XIII веке также, должно быть, существовали философы, которые обсуждали те же вопросы, что волнуют нас сегодня. Без сомнения, такие споры велись и между старейшинами и жрецами прусских кланов с христианскими диалектиками, когда миссионеры пытались крестить эти племена. С одной стороны – похвалы традиционным ценностям и свободе выбора, воинской доблести и свободе от налогов, с другой – порицание суеверий, невежества и варварских обычаев. Христианские церковники, которые ценили свободу мысли и духа, делали все возможное, чтобы убедить этих простых, но проницательных земледельцев, что путь цивилизации и спасения предпочтительнее древних воинственных обычаев, но не преуспели в этом. Их попытки сталкивались с многими препятствиями – их собственные предрассудки, то, что они несли идеи, применимые к рабству, то, что структура феодального устройства власти отвращала местную знать, видевшую в миссионерах предшественников иноземных правителей, наконец, они просто-напросто плохо говорили на прусском языке. Но живучесть прусского язычества основывалась не только на неудаче миссионеров, в корне ее лежала процветающая военная культура.
Военные успехи вызвали появление в рядах знати жестоких и честолюбивых людей, которые обогащались от набегов за рабами в христианские земли. Столкнувшись с мирными миссионерами, они не прекратили своих нападений и временами убивали этих храбрых пришельцев. Для того чтобы прусская знать приняла христианство, ее надо было убедить в том, что бог войны не на их стороне. Лишь после этого миссионеры постепенно могли бы претворять в жизнь изменения, которые сломили бы традиции, питающие языческую философию.
Пруссы отнюдь не всегда пользовались полной независимостью. Каждое их поколение было вынуждено защищать свою свободу и образ жизни. Викинги были самыми удачливыми в подчинении Пруссии, а приходили и уходили они так часто, что пруссы начали воспринимать всех чужеземцев врагами. Первые миссионеры, пришедшие в эти земли, Адальберт Пражский (997) и Бруно Кверфуртский (1009), приняли здесь мученическую смерть. Враждебное отношение пруссов к христианам, выразившееся в их набегах, заставило польского короля Болеслава III (1146-1173) возглавить крестовые походы на прусские земли[15]. Архиепископы Гнезно поддерживали культ святого Венцеслава, изображая на вратах своих кафедральных соборов мученическую смерть Венцеслава, принятую им от пруссов.
И когда во время вендского крестового похода жители окрестностей Мекленбурга и в Померании были обращены в христианство, лишь пруссы и племена, жившие к востоку и северо-востоку, сохраняли верность старой религии. Но даже и в этих краях христианству удалось достичь значительных успехов – между 1194 и 1206 годами многие обитатели Кульма были обращены в христианство, одних убеждением, других – подкупом, третьих – грубой силой. Поляки становились все сильнее и подбирались все ближе. Кое-кто из пруссов-язычников уже понимал, что их время уходит.
В 1206 году аббат польского цистерцианского монастыря в Лекно отправился в Пруссию для переговоров об освобождении некоторых пленников, захваченных в недавних набегах. К своему удивлению, он встретил дружелюбный прием, настолько дружелюбный, что поверил, что сможет обратить многих язычников в свою веру, если останется там надолго. Он написал Папе Иннокентию III, прося разрешения вести там миссионерскую деятельность с помощью других цистерцианских монастырей в Польше. Папа ответил следующим посланием:
«Приветствуя его набожную просьбу, мы даем разрешение ему проповедовать Евангелие и действовать как посланнику Божьему, взывая к Господу, дабы обратить народ сей ко Христу. Но урожай сей велик будет, и мало будет одного работника. Посему апостольской властью мы позволяем ему взять с собой братьев из цистерцианского ордена и прочих, что пожелают присоединиться к нему в служении его, проповедовать Евангелие и крестить тех, кто примет слово Божие…»
Усердие аббата было еще более подогрето известиями, принесенными из Ливонии монахами, которые встречались там с Теодориком, цистерцианским монахом, обеспечившим успех миссии, организованной епископом Риги. Если уж Теодорик и его братья-монахи смогли обратить язычников в Ливонии и Эстонии, то почему он не может свершить то же и в Пруссии?
Но мирное обращение осложнялось периодическими попытками польских королей и князей расширить пределы своих владений. Хотя их продвижение на восток бывало успешным, в Пруссии оно лишь сводило на нет достижения миссионеров и вызывало месть язычников. Но сокрушаться о своих прошлых ошибках было не в духе христианских правителей. Поскольку Пясты, особенно Конрад Мазовецкий, и их епископы и аббаты знали о том, что их подданных угоняли и продавали на рынках торговцам рабами из мусульманских и православных земель, то они просто обязаны были действовать. Не в силах одни защитить свои границы, они обратились за помощью к рыцарским орденам[16]. Среди тех, кто был готов выслушать их просьбу, был и Тевтонский орден.
Конрад фон Ландсберг, уроженец Мейсена, расположенного неподалеку от Пруссии, был хорошо знаком с обычаями Польши и с ее географией. Он командовал небольшим отрядом, который первым вступил в Пруссию. Эта крошечная армия вошла в Пруссию с намерением основать опорный пункт на землях, обещанных князем Конрадом
Поделиться книгой: