ДЕТИ ДЬЯВОЛА

– Да… О чем я еще должен сказать? – начал мэтр. – Да… докончу о нашей политической ситуации данного момента. Вы понимаете, г. Липман, что когда два таких могущественнейших жизненных фактора, как капиталы и мировая пресса со всеми бесчисленными разрушительными политическими партиями у нас в руках, то третий фактор – правительства народов в силу тех обстоятельств, которые в предыдущих беседах схематически я осветил перед вами, волей-неволей наши покорные рабы. Попробуй-ка кто-нибудь из них пойти против нас, наперекор нашим интересам? Тот должен распроститься и с призрачной властью, и со своим видным положением, а, особенно, упорные в своем непослушании и со своим имуществом, и с добрым именем. А если и все это такого господина не образумит, то может преждевременно и вдруг исчезнуть с земной поверхности. Такова наша всепобеждающая сила! Кто сокрушил троны царей, королей и императоров? Мы. Нашей энергичной и умелой пропагандой, нашими целесообразными действиями мы в глазах гоев дискредитировали, уронили, свалили в яму и закопали монархический принцип. Между тем, с глаза на глаз мы должны сознаться, что, при всех недочетах монархической власти, она одна была благотворна и спасительна для гоев и на протяжении многих и многих веков неодолимым препятствием для достижения наших целей. Мировая война, в числе множества других великих плюсов, принесла нам еще подарки ценности неизмеримой: она ниспровергла три самых могущественнейших императорских трона и четвертый султанский. Остальные нашими же усилиями совершенно обезличены, сведены на нет, и если еще маячат на этом свете, то как бледные призраки прошлого или как непохороненные еще мертвецы. И с этими нам не предстоит больших хлопот: в свои времена и сроки они падут один за другим…

И вдруг неожиданно, как в первый день беседы, послышались странные звуки, точно в курятнике раскудахтались куры: то мэтр, отвалившись на спинку кресла, схватившись руками за живот, смеялся заразительно, до слез.

Липман взглянул на него с недоумением.

– Слушьте… слушьте, Липман… слушьте… – с перерывами, спеша и с захлебыванием говорил он. – В какое положение… положение… поставили… мы… мы… отставных монархов и… и претендентов там… на различные престолы… Я… я… до страсти люблю читать в газетах о… обо всяких таких собраниях высоких особ… и… и… до колик в моем животе смеюсь… смеюсь… Читаешь эти… строчки… строчки о том, как на свадьбах или… или на похоронах там… какого-нибудь там бывшего короля или… или принца присутствовали… присутствовали король такой-то… -Дикис указательным пальцем правой руки загнул на своей левой один палец, – королева такая-то… – он загнул второй палец, – претендент на давно уже не существующий престол такой-то… – И продолжая смеяться и загибать пальцы, мэтр перечислял: – принц и принцесса такие-то… И все, Липман, с титулами… с полными титулами… Мы уже дали распоряжение по всей нашей прессе, чтобы такие события печатались с подробностями… Оно, знаете, и импозантно, и почтительно, и тонкая насмешке… И вот… один из таких высоких гостей был одет в безукоризненный фрак… непременно в безукоризненный… И на нем такие-то ленты, банты, звезды… другой в таком-то мундире и с такими-то и такими-то орденами, аксельбантами и еще я там не знаю, что король такой-то и шел в церемонии под руку с королевой или там с принцессой такой-то… И была она одета в такое-то платье и в такие-то меха… А принцессы такие-то и такие-то в других платьях… и в других мехах… На такой-то были такие-то и такие-то фамильные парюры и с брильянтами, и с рубинами, и с сапфирами и т.п. и т.п. О-ой… Мне вредно смеяться, Липман, а… а… я не могу… О-ой… колики в моем животе…

– Что же прикажете им делать, мэтр? Пусть от скуки хоть чем-нибудь забавляются…, – с усмешкой вставил Липман.

– А я разве возражаю или препятствую, Липман?! Мэтр понемногу оправился от смеха, а через минуту лицо его приняло чрезвычайно серьезное, даже озабоченное выражение.

– Впрочем, Липман, нам ещё рано торжествовать, рано смеяться. Впереди ещё так много важной и ответственной работы. Пока сила Предвечного и Его распятого Сына ещё ощущается на земле, мы не должны и не можем почивать на лаврах. Нам предстоит стереть Их имена не только из сердец, но и из памяти гоев. А до этого ещё далеко, ох, как далеко! Но когда мы этого достигнем, о, тогда мы повеселимся и посмеемся всласть. Впрочем… – со смиренным добродушием и со вздохом заметил он, – этого-то нам с вами не дождаться. Повеселимся не мы, а наши потомки. На нашем длинном, победоносном пути мы срушили уже много крепких преград и тормозов. Но остался ещё один, серьезный… очень серьезный, Липман…

– Какой, мэтр?

– Попы! – с особо подчеркнутой значительностью заявил Дикис. – Вообще, христианское священство. С ним надо покончить… непременно…

– Я не вполне постигаю, мэтр, какими способами и методами вы хотите достигнуть уничтожения среди человечества имен Бога и Христа и… – на мгновение Липман запнулся, – и для меня не совсем ясно и… даже совсем темно и непонятно, для чего это нужно? Мне кажется, что вся цель Израиля исчерпывается в достижении диктаторства над всеми народами. Но раз эта цель будет достигнута, раз народы преклонят свои колени перед Израилем и власть наша утвердится незыблемо, то не все ли нам равно, в кого они будут веровать, кому молиться и чему это помешает?

Мэтр во весь рот саркастически осклабился.

– Э-э… В вас, Липман, все ещё властно заявляет о себе русская интеллигентская закваска, и смотришь, нет-нет и отрыгнется. Гуманизм, либерализм, равенство, терпимость, свобода совести и веры, прогресс, конституция и севрюжина с хреном и черт в ступе и т.д. и т.д. Э-э-э…

– А как же иначе, мэтр? На этих китах вся культурная жизнь мира стоит…

Дикис насмешливо хмыкнул.

– Как вы до сего времени не понимаете, Липман, что все это были переходные ступеньки одной высокой-высокой лестницы. Только. Ну, а раз вы достигли по ней уже предельной вершины, то, что делают с лестницей?

– Как когда… обычно убирают ее…

– А вам надо сбросить ее, т.е. со всем этим ненужным уже хламом разом покончить и покончить навсегда, попросту вышвырнуть его из вашего умственного обихода, забыть о нем, точно его не существовало, иначе с таким неудобоносимым и тяжелым мертвым грузом вы не годитесь для той работы и для той высокой роли, какая выпала на вашу долю по вашему счастливому жребию. Повторяю и утверждаю, что сейчас нам больше всего мешает и тормозит завершение нашего дела христианское священство. И чего бы это ни стоило, во чтобы это ни стало, нам надо раздавить его и чем скорее, тем для нас лучше. С мусульманами, буддистами, ламаистами, конфуцианцами и прочая и прочая мы и не намерены считаться. Это аморфные, некультурные массы, неподвижные залежи человечества, которые нам ничуть не страшны. Нам необходимо не только опрокинуть, но и стереть с лица земли алтари и престолы. С великим восточным православием нами покончено. В ближайшие два-три десятилетия мы ликвидируем и остатки его. Мы их растопчем, смешав кровь их с прахом. Что нам было важно? Важно переломить хребет основной силе православия, главному столпу его. И мы в этом преуспели. Задача выполнена блестяще. Остальные православные церкви: сербская, греческая, болгарская, румынская и всякие восточные вселенские – мелкие сошки, с которыми мы расправимся на самый последок, после того, как будет сыгран заключительный акт европейской драмы. Автоматически они попадут под наш сокрушительный пресс. С протестантством возиться много не придется. То не есть религия и в политическом смысле равна нулю. В чем заключаются наши главные шансы и преимущества перед римским первосвященником? Во-первых, мы несравненно богаче его, во-вторых, мы так же, как и в России, через нашу прессу купили и воспитали в нашем духе легионы пишущей братии, через нее произвели сумбур в умах и морально разложили все культурные народы и увлекли в социализм низы, а интеллигенцию и даже часть священства в наши масонские ложи. Так же, как и в России, в европейской и американской прессе, на сценах, в кино, на художественных выставках, мы заставили писать, изображать, представлять и выставлять на всеобщее обозрение такие бесстыдные, соблазнительные, а подчас и кощунственные сцены, от которых у не совсем благочестивых предков современного человечества, я думаю, кости переворачиваются в гробах. Интеллигентная и полуинтеллигентная публика, читающая печатное бесстыдство, посещающая постановки столь же "высоконравственных" пьес в театрах и кино, выставки картин с демонстрацией во всевозможных позах женского оголения, мало-помалу прониклась смердяковским "все дозволено" и совершенно деморализировалась. Она уже почти не различает разницы между добром и злом, между моральным и безнравственным. Грани стерлись. Ещё немножечко и от них не останется и следа. Стыд пропал, совесть умолкла. Там же, где нет стыда и совесть как бы в бегах обретается, т.е. не заявляет о себе, Бог отсутствует. Он уступает место дьяволу. Христианские народы в лице своих верхних и средних слоев стали обезверенными, в лучших случаях индифферентными к религии и морали. Их религией и смыслом жизни явились обладание благами земными и погоня за наслаждениями. Остальное понятно: где пропала мораль, там гибнет семья, хворает общество. А при больном населении хиреет и разлагается государство. Но… как в древности во Израиле, так и теперь среди гоевских народов, даже в их развращенных интеллигентных слоях, приходится считаться с наследственными верованиями, привычками и навыками. Папа и его духовенство, почти утратившие свой прежний, высокий престиж в культурных классах, все-таки кое-что в их глазах ещё значат, в гуще же невежественных народных масс, инстинктивно и атавистически верующих в Предвечного и Его Сына, их обаяние и влияние чрезвычайно велико. Мы пока вынуждены довольствоваться небольшими ударами и только иногда удавалось нам наносить ему чувствительные удары, как, например, разгром католических конгрегаций во Франции во времена правительств Вальдек-Руссо и Комба. Это были наши верные слуги – масоны. Лобовые атаки на папский престол при настоящих обстоятельствах были бы просто безрассудны и ничего, кроме большого вреда, не принесли бы нашему делу. Тут надо действовать хитрее, изнутри! И мы усиленно, всеми способами разлагая христианские массы, т.е. ослабляя престиж папы изнутри, обходим его с флангов и с тыла, бьем по гоевским правительствам.

Дикис, разволновавшийся от своих собственных слов, шумно сопя, замолчал, видимо, о чем-то раздумывая. Его ученик воспользовался этим перерывом и задал ему один вопрос.

– Из предыдущих ваших поучений, мэтр, поучений значения чрезвычайного и по важности своей ни с чем тем, что я до сего времени знал, несравнимого, для меня многое, прежде непонятное и гадательное, стало определенный и ясным. Но, извиняюсь, мэтр, я все-таки ещё во всей исчерпывающей полноте и в конкретных формах не могу представить себе дальнейший ход мировых событий, который приведет Израиль к владычеству над человечеством…

– Т.е., короче говоря, вам хочется поскорее познакомиться с планом наших дальнейших действий?

– Именно, мэтр.

– Извольте. Мы как раз подошли к этому почти вплотную. Из предыдущих наших бесед вы могли уже убедиться, что все главнейшие нити мировой политики в наших руках. Согласно потребности и строго согласуясь с обстоятельствами, мы дергаем их, знаете, как забавляющиеся дети дергают веревочки у картонных солдатиков, заставляя их разбрасывать в стороны руки, дрыгать ногами, шевелить головой и ушами, поводить глазами и высовывать языки. В настоящее время, пользуясь повсеместной дезорганизацией и разрухой, наступивших как следствие Великой войны и революций, мы закрепляем за собой захваченные позиции и бесшумно завоевываем новые. Одна из первых наших задач – затемнить перед ошалевшим от бед и напастей человечеством русский вопрос и этим маневром на возможно больший срок развязать руки для операций наших агентов в Совдепии…

– Значит, III -ий интернационал…

– III -ий интернационал, как и все прочие интернационалы, партия не самостоятельная, а через наших тайных агентов всецело работает только на нас, в качестве одного из наших бесчисленных филиалов. В финансовом отношении он в полной зависимости от головки нашего правительства. Достаточно ему на один только момент выйти из повиновения, как тотчас же по всему мировому фронту ему закрываются все кредиты, и он садится на мель. В этом наша неограниченная и нерушимая власть над ним. Такие мулы, как Ленин-Ульянов, Троцкий-Бронштейн, Зиновьев-Апфельбаум и все прочие советские главари – масоны невысоких степей, все такие же непоколебимые атеисты, как и вы, Липман, – с насмешкой продолжал Дикис, – и при этом твердо убеждены, что они – самодовлеющие сатрапы, "увенчание" коммунистической пирамиды, что в России только они одни -неограниченные диктаторы, творящие только свою волю и никого выше себя не признающие. – Мэтр усмехнулся. – Ну, отчего же людям и не почваниться?! Не велика беда! Тем более, что заслуги их, действительно, велики. Наоборот, мы такое чванство поощряем и в наши расчеты ни в малейшей мере не входит выводить этих самообольщенных слепцов из их приятного заблуждения. Такова наша тактика. Мы играем на человеческой психике, как иной артист на своем фортепьяно. В человеческой натуре имеется одно прирожденное свойство: люди в тех только случаях работают с максимальной производительностью и тогда только в высшей мере проявляют свои способности и таланты, когда работают на себя и для себя. Но мы держим этих самовлюбленных и "самодовлеющих" господ на их высоких "постах" ровно только до тех пор, пока они производят полезную для нас работу. Как только кто-либо из них дает сбой, т.е. выпрыгивает из пределов нашей программы, мы немедленно и беспощадно вышвыриваем такого зарвавшегося голубчика за дверь и ставим на его место другого из "наших". Однако, не думайте, Липман, что правило это нерушимое. Нет. Мы в интересах нашего дела не редко от него отступаем. Даже на очень ответственные места мы допускаем гоев, но только особенно испытанных. Например, глупый и мстительный поляк Дзержинский по кровожадности стоит целого стада гиен. Это не человек, а вампир. Где же нам найти лучшего палача?! Не палач, а мечта. Пальчики оближешь. И пусть себе проявляет свои таланты, при заведовании всероссийской мясорубкой. И вообще, на такие слишком броские посты во избежание излишне-яркой наглядности мы предпочитаем ставить не евреев. От этого наше дело не только не страдает, а наоборот, значительно выигрывает. За то сейчас в советах наберется свыше 90 % "наших", занимающих высшие государственные места. Некоторые комиссариаты, как, например, юстиции и военный, в своем составе не имеют ни одного русского и на все 100 % заполнены евреями. Комиссариат финансов на 92 % наш и во всех остальных комиссариатах процент евреев колеблется между 92 и 95-тью. Но, кроме того, вся Россия вдоль и поперек пронизана комиссарами и комиссарчиками всех степеней сплошь из "наших". При такой ситуации кто же в Совдепии хозяин? Чья там власть? На этот вопрос не может быть двух ответов. Мы же эту истину с негодованием отрицаем, называя ее гнусной ложью и злонамеренной клеветой на наше безобидное и несчастное племя. Мы вынуждены до поры до времени истинное положение вещей в Совдепии всячески затушевывать, чего мы при посредстве нашей всемирной прессы и достигли. Разве не так?

– Несомненно, так. Конечно, иностранцы истины не знают, ну, а русские-то беженцы знают…

– Ну и что ж с того? Кто этим презренным и голодным нищим поверит? А главное, где же они будут "обличать" нас? Не наши же печатные органы откроют для их разоблачений свои столбцы. В Белградском "Новом Времени" [1], которое умирает от худосочия и, мы добьемся, что оно таки подохнет. У нас с ним длинные счета еще по России с мирных времен. А никаких обид мы не забываем. Или в берлинском "Двуглавом Орле" Маркова II -го ли, может быть, в мюнхенском "Луче Света" Винберга? Пхе! Но вы также хорошо знаете, как и я, что еще там, в России, в царские времена, наша "прогрессивная" пресса настолько артистически "разрисовала" этих погромщиков-черносотенцев, что по крайней мере, девять десятых беженской массы если не с отвращением, то с недоверчивым предубеждением относится и ко всей их монархической партии, и особенно к их оплеванным нами именам. Ведь они в наших слюнях плавают. Их имена одиозны. Кто их писания читает? Кто им верит? Одни свои же полегоньку вымирающие старички. Но какой же от них прок? "Всякому овощу свое время". А для них оно прошло. Мы же чихать на них хотели. Люди средних лет и беженская молодежь с ними не считаются. Подавляющее большинство беженской массы в погоне за куском хлеба совершенно равнодушно к судьбам своей Родины. К тому же что из себя представляет наша беженская масса? Ведь это чуть ли не сплошь либеральствующие, республиканствующие, конституционалисты, демократы, т.е. не националисты русские, какими бы они быть должны, а все вскормленные и обработаны нашей прессой, ее духовные питомцы. Ещё до Великой войны, там, в России, мы нашими "прогрессивными" идеями так густо и плотно "засидели" их и без того тускленькие мозги, как вон по летам в заброшенных помещениях мухи засиживают пыльные окна. Через них не рассмотришь, что за стеной делается. – Мэтр ухмыльнулся. – Ведь и до сего времени они спят и во сне видят либо республику, либо хоть конституцию. Ведь это та самая наша слепая шпана, которая всю жизнь ходила на наших помочах. И если сама персонально не творила в собственном отечестве революции, то уж, наверное, мечтала о ней, как о сладком запретном яблочке и сознательно, а чаще безотчетно, по своей непролазной, как дремучий лес, глупости подготовляла ей почву. В прошлом они являлись нашими незаметными, но верными сотрудниками, в настоящем и будущем они тот тяжеловесный балласт, который погрузит на дно утлый челнок живого эмигрантского экипажа, который мог бы нанести нам не мало вреда. Вы подумаете, Липман, что невиданный по бедствию и размерам от начала времен разгром их несчастной Родины хоть сколько-нибудь отрезвил и образумил их? К нашему большому счастью, ничуть. Про них можно сказать, что "они ничему не научились и ничего не забыли". Как бессмысленный вол, годами привыкший ходить по одной борозде, ни за что не хочет свернуть в сторону, так и они гуртом прут по проторенной для них стезе. Приглядитесь, что они читают и откуда поучаются.

– Зачем же мне приглядываться, мэтр? Это моя специальность. На том стою…

– Ну и что же? Липман осклабился.

– Что же? Читают исключительно одни наши зарубежные, "прогрессивные" газеты, издающиеся нами, евреями.

– Этим все сказано. И тогда мы с вами, Липман, можем спать спокойно. Эти люди самостоятельно мыслить не могут. Нет. Они и на свое-то несчастие, на разгром и на потерю Родины смотрят через те очки, которые ежедневно втирает им наша зарубежная пресса. Кто же ещё остается из наших обличителей? Не корифеи же от литературы?

Липман прыснул от смеха.

– Ну, вот этого еще не доставало! Никогда никто из них и пикнуть не посмеет…

– Я тоже так думаю. Еще бы! Да разве они, эти самовлюбленные заячьи души, решатся на обличение своих благодетелей и хозяев? Они кругом обязаны нам. В России мы дали им славу, платили им жирные гонорары, носили их на наших руках, нянчились с ними, как с избалованными, капризными детьми, купали их во всяческом благополучии. А здесь? Мы великодушны и благородны, – с насмешкой презрения продолжал Дикис. – Мы своих верных, заслуженных рабов не забываем и в тяжелые для них времена спешим им на помощь. Без нас в беженстве они все с голоду подохли бы. А мы их всех попристроили, правда, не на жирные российские гонорары, а на "чечевичную похлебку". Но по сравнению с рядовой беженской массой они живут крезами, получают себе хорошие денежки в виде единовременных и регулярных пособий от различных славянских демократических правительств и разных обществ. Кто все это для них устроил? Мы, благодаря нашему неограниченному влиянию и связям во всем демократическом мире. И мы же изо всех сил рекламируем их произведения в нашей всесветной печати. И это дает им и деньги, и славу. Небось, неугодные нам писатели такими прерогативами не пользуются, будь они по дарованию хоть Шекспиры и Гомеры. Это ли еще не забота о наших корифеях с нашей стороны?!

Взглянув друг на друга, как могут переглядываться два понимающие один другого мошенники, оба одновременно расхохотались.

– Теперь попробуй кто-нибудь из них возвысить против нас свой голос. О большевиках пиши, что хочешь, клейми их, сколько твоей душе угодно. Мы позволяем. Но нас не тронь. Наши действия не подлежат суду гоевской толпы. Знаете, о нас "не сметь свое суждение иметь". Мы уже добились таких привилегий среди всего человечества и ими не поступимся. А хочешь обличать, тогда простись и со славой, и с почетным именем, и с "похлебкой", за которую продал нам свое отечество, выбрасывайся со всеми твоими бебехами на мостовую, а если не угомонишься, то почитай дни жизни твоей значительно сокращенными. Тут не до шуток… Затрагиваются интересы планетарного масштаба и угроза великому делу через непослушание продавшегося раба должна караться жестоко и беспощадно.

– Это они все знают… И с этой стороны никаких неприятных эксцессов быть не может…

– Еще бы! Полагаю. Вопрос исчерпан. Мы слишком много зря потратили на него времени. Теперь вот что… Когда мы закрепим власть советов в России, то оттуда, с этого нашего колоссального плацдарма, мы будем уже грозить всему миру и там ковать ему "свободу", нашу еврейскую "свободу". В этом направлении и к данному времени сделано уже много, но остается сделать ещё больше. Нашей интенсивной, упорной и умелой работой за многие годы, предшествовавшие Великой войне, мы сумели в таких ярких красках и тонах размалевать Россию, ее самодержавный режим, ее грубый, темный народ, что культурное человечество не иначе, как без крайнего омерзения и презрения не могло относиться к этой стране. И когда разразилась революция и стали зверствовать большевики, все народы облегченно вздохнули и никто из бывших союзников царской России, которым на войне, надо быть справедливыми, она оказала колоссальные и неисчислимые услуги, не захотел помогать белой армии и когда она, истекающая кровью, несколько раз уже была близка к осуществлению своей заветной цели, каждый раз ее бывшие "верные" соратники или не оказывали ей последней, иногда пустячной, помощи или обманывали и предавали ее или даже вооруженной рукой поворачивали ее вспять. А тайные рычаги такой политики победоносной Европы кто держал тогда в своих руках? Мы, евреи.

VII

– В данное время главное наше внимание обращено на красную армию. Сейчас она – палка о двух концах. Если не быть достаточно благоразумными и осторожными, то советы в один далеко не прекрасный день могут и сесть на красные штыки. Следовательно, прежде, чем пустить эту опасную машину в большое дело, придется перебрать все ее части и произвести ей капитальный ремонт. Ее надо совершенно перевоспитать и переменить весь ее состав. Для этого необходимо удалить из армии всех царских офицеров от самых высших и до низших и заменить их "нашими". Чистка настолько должна быть радикальна, чтобы в армии и следов царского духа не осталось. Конечно, мы даром времени не теряем и попутно ведем интенсивнейшую коммунистическую пропаганду во всех державах земного шара и всеми нашими силами надавливаем на все правительства о скорейшем признании Советов законной национальной властью в России…

Липман сомнительно покрутил головой.

– Что, вы не верите в успех?

– Трудновато.

– Трудновато даже блох ловить. А в больших и сложных политических делах препятствия и трудности неизбежны. Но для нас нет ничего непреодолимого, и в великих европейских державах мы же провели к власти представителей тех подчиненных нам партий, которые обязались выполнить эти акты. И они выполнят. [2]

В Северо-Американских Штатах, насквозь пронизанных нашим масонством и где мы особенно сильны, как это ни странно, едва ли удастся в ближайшие годы это осуществить. Почему? Воспрепятствует нетерпимость населения, как к коммунизму, так и к еврейству. Но для нас это не так страшно. И без этого обойдемся. Благодаря признанию, а с ним и повсеместному внедрению советских, представительных гнезд, мы зальем волнами коммунистической пропаганды всю западную Европу. Конечно, в первую голову мы поставим в наши ряды всю рабочую среду и те массы обездоленных войной и ее бедствиями, которых так много накопилось в современных капиталистических странах. Что касается лопающихся от благополучия, кичливых своими богатствами американцев, то и им в свою пору мы нанесем удар в их ахиллесову пяту, в безгранично-разбухшую индустрию их. Они забыли одно маленькое такое обстоятельство, заключающееся в том, что индустрию питает капитал. И он настоящий хозяин индустрии, а он весь в наших руках. В подходящий момент мы и ударим в эту пяту. И вся их индустрия, на созидание которой положено ими столько труда и затрачено денег, путем наших несложных биржевых комбинаций чуть ли не вся целиком за жалкие гроши перейдет в наши руки. Тогда мы сократим производство, т.е. остановим множество фабрик и заводов и таким образом выбросим на улицы миллионы рабочих. Вследствие сокращения производства очень быстро почувствуется острая нужда во всевозможного рода фабрикатах. К тому времени мы проведем закон о покровительственных пошлинах. [3] Мы попридержим товары в наших складах, а потом будем продавать их втридорога. В стране воцарится нужда. Мы хорошо наживем на ней, а безработные с их семьями образуют многомиллионные оравы голодных ртов и, конечно, значительно увеличат собою численность наших революционных армий. Что касается принятия советской России, как равноправного члена, в среду держав, то к этому принудит сама жизнь…

– Каким образом, мэтр? Не понимаю. Ведь до сего времени мир обходился без нее…

– Обходился до поры, но вечно обходиться не может. Ведь, Липман, нельзя безнаказанно вышвыривать из экономического и даже политического мирового обихода целую шестую часть земной суши, с богатейшими природными ресурсами, с сотнями миллионов населения, которое ведь потребляет и производит всевозможнейшие товары. В живом организме утрата одного члена нарушает полноту функций всего целого. Совершенно аналогичный процесс произошел в жизни человечества от отсечения от него такого важного члена, каковым была Россия. Ее выбросили за борт. Но позвольте вас спросить, где же эквивалент ее? По крайней мере, по моим сведениям, на земном шаре его, сколько ни ищи, не найдешь. Разве попробовать занять у ближайшей небесной соседки – луны! – Мэтр усмехнулся. – Так, что ли? Мы, умные евреи, это обстоятельство отлично учитываем. И в свои сроки эти кретины-гои вынуждены будут самой неумолимой логикой жизни и торговать, и вступить в дипломатические сношения с Советами, потому что даже если бы мы не заставили их это сделать, то властно прикажет катастрофическое нарушение хозяйственного равновесия, которое через небольшое количество лет почувствует и больно почувствует весь мир и поймет, что произошла эта катастрофа не от чего иного, а только от выпада России из общемирового обихода. Ну, что ж? До этого времени мы вынуждены питать советскую власть нашими деньгами, конечно, не в убыток себе. С ними можно делать не безвыгодные гешефты. Под видом немецких, американских, английских, французских и иных частных капиталов мы завели уже торговые операции с Совдепией, потом их разовьем. Если нам не пойти на такой риск, то советы обанкротятся в миг один, т.к. колоссальные государственные, церковные и частные имущества и капиталы бывшей царской России, доставшиеся в наследие большевикам, уже размотаны ими частью на борьбу с белыми, частью на всемирную пропаганду, а частью… что греха таить? раскрадены самими большевиками. Публика аховая. Вор на воре сидит и вором погоняет, преступник на преступнике…

– Вы, мэтр, не боитесь по хохлацкой поговорке: "пока солнце взойдет, роса очи выест"?

– Т.е., вы хотите сказать, срыва советской власти?

– Да.

– Нет, не боимся, Липман, – уверенно заявил Дикис. – потому что мы несоизмеримо сильны и все шансы на нашей стороне. Но, конечно, не дай Бог, ежели бы это случилось, то такое несчастие приведет всю нашу политику к величайшему краху, т.к. тогда еврейству на неопределенное время и, во всяком случае, очень продолжительное, придется отказаться от своих грандиозных задач, к осуществлению которых после Великой войны и русской революции мы так близко, почти вплотную, придвинулись. А самое ужасное было бы то, что все наше дело, на которое затрачено столько наших денег и нашего труда, принесено столько наших неисчислимых жертв, придется начинать с начала и завершение его отодвинуть в даль веков…

– Само собой разумеется, не дай Бог, чтобы это случилось… Но… ведь при таком несчастливом обороте может пострадать и наше тайное правительство? – в виде полувопроса робко обронил Липман.

– Каким образом?

– Я не знаю… Может статься, что нападут на его следы…

– Никогда! – решительно и даже торжественно заявил Дикис. – Никаких следов отыскать невозможно.

Это абсолютно исключено. Оно так мастерски, прямо, артистически законспирировано, что, существуя уже почти тысячу лет, никаких подозрительных следов не оставило, никогда ничем себя не выдало и выдать не может. Всякие утверждения о его существовании повиснут в воздухе, как не опирающиеся на реальных данных. Предположений можно высказывать, сколько угодно. И гои высказывают их. Но где доказательства? Они носятся там с какой-то средневековой перепиской евреев г. Арля с еврейским тайным правительством в Константинополе, указывают еще на предложение Гуго Браутона английской короле Елизавете о союзе между Англией и еврейским государством. Такие доказательства не только не серьезны, а просто, смешны. Выкопали бы еще что-нибудь, что имело место при царе Горохе. Ученые гебраисты указывают на человеконенавистничество нашего талмудического учения. Это посерьезнее, если бы гои были умнее и могли мыслить самостоятельно. Но так как мы приучили их, как дрессированных лошадей, смотреть под тем углом, под каким мы им прикажем, то и этим опасным для нас оружием они не сумеют воспользоваться. Следовательно, беспокоиться о нашем тайном правительстве нечего. В случае даже краха оно останется в стороне. Пострадают, конечно, больше всех наши верные слуги, наше отточенное оружие коммунисты и отчасти социалисты. Это горестно. Но мы всей силой нашего авторитета встанем на защиту их. Впрочем, что вы, Липман, – взглянув на часы -браслет, спохватился Дикис и добродушно – ворчливо продолжал, – "наводите тень на ясный день" и вашими неоправданными мрачными предположениями отнимаете у меня драгоценное время. А нам ещё далеко до конца беседы. Да! на чем мы остановились?

– О финансовой поддержке нашим тайным правительством советов…

– Об этом я уже кончил. Дальше что же?… Да. Само собой разумеется, что внутренняя и внешняя политика советов останется прежней…

– Но мне кажется, мэтр, что массовые расстрелы, засаживание людей в эти ужасные тюрьмы, ссылки в концентрационные лагеря и в отдаленные, мерзлые края должны же, в конце концов, если не совсем прекратиться, то, по крайней мере, значительно уменьшиться…

Ножки кресла подозрительно затрещали под мэтром, так резко он повернулся и сердито хмыкнул. Свирепый огонь блеснул из несколько шире раскрывшихся узких, красных разрезов его глаз.

– Вы так полагаете? – быстро и явно неприязненно спросил он.

– Да. Я так полагаю… – Почему же?

– Потому что, мне кажется, за годы беспощадного террора успели убить и, тем или иным способом, обезвредить всех опасных врагов советской власти. Помилуйте, мэтр, миллионы людей расстреляли, другие миллионы сгноили в тюрьмах, третьих уморили голодом и каторжным режимом… Да неужели все виноваты?

– И ещё другие миллионы будут расстреляны, умрут от каторжного режима в тюрьмах, будут загнаны на гибель в мерзлые края. Вы полагаете, вам кажется, что это много. А мне совсем так не кажется! – с пеной у рта прохрипел Дикис. – Кто же из нас двоих больше в курсе дел?

– Конечно, вы, мэтр. Об этом не может быть и речи… – весь съежившись, в душе кляня себя за свой смелый выпад, с робкой улыбкой пробормотал Липман. – Ведь я только спрашиваю у вас, чтобы быть основательно осведомленным…

Мэтр как неожиданно вспылил, так неожиданно и смягчился.

– Не говорил ли я вам, Липман, что или я никуда негодный учитель, которого надо гнать палкой за дверь или вы неисправимый идеолог и непонятливый ученик? Ну, ничего. Не сердитесь. Я пошутил. Ведь я же знаю, что кто до конца не посвящен в наши высочайшие планы и не впитал в себя целиком сущность их, в том они по мере развертывания их возбуждают недоумение и даже ужас. Но ничего. Привыкнете. Пройдет. Привычка – великое дело. Надо только до конца понять нашу идею, насквозь проникнуться и пропитаться ею. Тогда она перестанет быть пугающей и дикой, а будет только строго последовательной и, как математическая формула, чисто логичной. Мы и не думаем оставить в покое русскую интеллигенцию до самой той минуты, пока не истребим ее всю без остатка.

– Что вы, мэтр? – невольно, в ужасе, подняв руки к лицу, точно от кого-то защищаясь, проговорил Липман.

И в первый раз у него мелькнула мысль, не сидит ли перед ним субъект, вырвавшийся из отделения душевно-помешанных какого-нибудь желтого дома.

– Да. Слово мое – сама истина. Не думайте себе, что я обмолвился или с ума спятил. Нам необходимо обезглавить этот подлый русский народ. Мы должны срезать с него головку и растоптать его мозги, дабы он остался совершенно и навсегда безнадежно безмозглым. Что вы себе думаете, разве это шуточка?

Дикис вопросительно уставился на Липмана.

– Что, мэтр? Я вас не понимаю…

– А то, что мы собственными глазами видели и сами, а не с чужих слов, убедились, насколько этот народ дик, свиреп и страшен. Мы знаем, с каким адским садизмом расправлялся он со своими барами. Сейчас пафос к истреблению своих единокровных у него погас. Теперь он досыта насосался этой крови. Он одумывается и почесывает у себя в затылке. А этот невинный жест ох, как многознаменателен и, к несчастью, ничего доброго, нам, евреям, не предвещает! Хотите, чтобы у него остались мозги и повели его против советской власти? Чем это запахнет? Помимо того, что рухнет все дело Израиля, но что будет с еврейской массой, которой в одной только Москве наберется немножечко меньше миллиона, да во всей остальной Совдепии не меньше пяти миллионов. Ведь это около трети всего еврейского народа. Что с ними будет?

– Да. За все побитые горшки, в конце концов, всегда евреи расплачиваются. Так учит история.

– Именно. И на этот раз евреи будут в Совдепии истреблены поголовно. Но как? Вы думаете, просто, взяли и убили, повесили там или расстреляли? Нет. Они захотят упиться еврейской кровью, захотят отомстить за все несчастия, за всю свою пролитую кровь и за все свое разорение. И уж если так свирепо они расправлялись со своими единокровными, то что же они сделают со своими смертельными врагами, которых они ненавидят всеми силами своей дикой души и которых считают единственными виновниками всех свалившихся на их головы ужасов и бед?! И они разделаются, Липман, разделаются по-русски, расплатятся своим полным золотым царским рубликом, т.е. так, что каждому еврею лучше бы и на свет не родиться или лучше попасть прямо в пасть к крокодилу или в когти тигру, чем в лапы русского мужлана. Там, по крайней мере, один конец. А мужик прежде, чем лишить жизни, выдумает такие ужасные пытки, такие ужасные, что самому дьяволу впору у него поучиться… И будет тогда Рахиль плакать о детях своих, которых ей не воскресить…

– Но позвольте, мэтр, ведь среди русской интеллигенции много, т.е. подавляющее большинство, людей гуманных и которые не только не питают к нам, евреям, ни малейшей вражды, а наоборот, по духу своему совсем наши и всей душой служат нашим интересам, конечно, не подозревая этого. Неужели и к таким людям мы должны быть беспощадны?

Мэтр снисходительно усмехнулся.

– Слушайте, Липман. Помните из Библии, как праотец наш Авраам торговался из-за праведников с Богом, когда Тот шел истреблять нечестивые города Содом и Гоморру?

– Помню.

– Ну, вот, – с прежней снисходительной усмешкой продолжал Дикис, – вы ведь не праотец наш Авраам, а я не Бог. Зачем мы будем торговаться?! Вы говорите, что мы беспощадны. Нет. Повторяю вам, мы только строго последовательны и логичны. Неужели вы не понимаете, Липман, что все эти интеллигентные русские левого крыла, начиная, скажем, от либералов, продолжая конституционалистами, кадетами и кончая социалистами, служа делу Израиля, вовсе не подозревали и не подозревают, что служат нам, а, прежде всего, самим себе, а потом своему народу? Ведь если бы эти господа узнали, что какую страшную судьбу их же руками им же самим и их народу мы готовим, то они в клочки бы нас растерзали. Политика – игра. "А цель оправдывает средства". Мы, евреи, в международной исторической игре орудуем краплеными картами и наверняка обыгрываем ротозеев-гоев. Мы рискуем головами, потому что вам должно быть хорошо известно, что делают с пойманными шулерами. А "не пойманный – не вор". Русская интеллигенция оказалась сплошь недальновидной и неосторожной, благодаря чему и проиграла нам Россию. Так неужели за их неосмотрительность и глупость мы должны быть им признательны?! Да разве мы виноваты, что они – идиоты?! Царство дьявола обещано на земле и на небе только одному нашему избранному племени за его беззаветную верность своему знамени, за его труды, подвиги и безмерные жертвы на протяжении тысячелетий. Ведь это не шутка! И неужели хозяин должен делиться своим достоянием с нанятым рабом и случайным гостем, по ошибке своей к нему в дом попавшем? Для первого довольно той платы, которую он получил за свой труд, второй пусть удовлетворяется нашим гостеприимством. Но ни раб, ни гость не есть члены семьи. Таким образом, ни один гой равноправным с нами в наше царство не войдет. И здесь, и там, в ином плане, как бы ни были велики его заслуги перед нами, он был, есть и останется на веки вечным рабом. Только. Не больше. Здесь мы из тактических соображений, конечно, поддерживаем их деятельность и жизнь, но постольку, поскольку они совершают полезную нам работу. И как только нужда в них проходит, они неминуемо должны быть подвергнуты той же самой участи, как и все их единоплеменники. Кажется, в нашем талмуде имеется такое мудрое изречение: "между скотами не должно делать больших различий".

– Вот как… – протянул опешенный Липман.

– Да. Так, именно только так, а не иначе. В советской России этот принцип проводится нами в жизнь с неуклонной последовательностью, без малейших изъятий и послаблений. Конечно, того же принципа мы будем держаться и во всем человечестве. Правильность его сейчас я вам докажу наглядным примером: для переформирования, приведения в порядок и насаждения воинской дисциплины в красной армии нам понадобился кадр опытных офицеров и военачальников в те времена, когда мы имели дело с белыми бандами. Ведь толпы красной гвардии, развращенные и потерявшие воинский вид, не выдерживали атак горстки голоштанных и почти безоружных белогвардейцев. Те били их, как "Сидоровых коз", где хотели и как хотели. С такой "народной, храброй" гвардией ещё в 1918 году мы и ног не унесли бы из России. Всем нам была бы там крышке. Что нам оставалось делать? Волей-неволей мы вынуждены были призвать в ряды нашей армии царских генералов, генеральный штаб и офицеров, которые в ожидании расстрелов, жили на заячьем положении и пухли от голода. И нам чертовски везло, потому что талантливые и популярные белые вожди или гибли один за другим или приходили, как, например, Врангель, слишком поздно. Их места заполняли или бездарности или интриганы. А один из них оказал нам даже услугу неоценимую своим "умным" приказом о предании военно-полевому суду и расстрелам всех тех царских офицеров, которые из красной армии попадали к нему в плен. Этот "умник" не сообразил простой вещи, что эти несчастные спали и во сне видели, как бы поскорее передаться белогвардейцам и в их рядах сражаться против нас. После такого приказа царские офицеры, как огня, боялись попадаться в руки своих братьев – белых, дрались с ними с ожесточением. И боеспособность нашей армии сразу значительно повысилась. – Дикис рассмеялся. – Я предлагал своим этому белому "полководцу" навесить орден красной звезды 1-ой степени. Ведь он подарил советам победу над своей армией. Ну, все это с одной стороны, с другой – благодаря нашему тогдашнему неограниченному влиянию в мировой политике, вся утомленная страшной войной и разрухой, Европа, боявшаяся восстановления Российской империи в прежней мощи, да ещё с расширенными границами, всячески помогала нам поскорее покончить с белыми бандами. И, несмотря на столь благоприятные обстоятельства, мы, провоевав три года, едва-едва справились с кучкой этих нищих, слабо вооруженных казаков и белых. И, имейте в виду, что тогда, помимо иностранной помощи, за нас стояла захваченная революционным пафосом многомиллионная рабочая и крестьянская Россия и мы располагали всеми государственными ресурсами богатейшей в мире страны. А казаки и белые имели против нас только свои мужественные сердца, голые руки и беспредельную жертвенность. И при таких чудесно сложившихся в нашу пользу условиях, мы за милую душу могли бы проиграть войну, если бы царских офицеров мы не поставили в такое положение шпионского контроля, которое исключало всякую возможность с их стороны измены. Так неужели вы думаете, что этих наших подневольных и неверных, купленных ландскнехтов – царских офицеров и генеральный штаб мы должны возвысить до себя и дать им равную с нами долю?! Это было бы и нелогично и несправедливо. Или думаете, что мы всегда будем держать в нашей армии этих волков, которые в лес глядят? Мы – не ротозеи. Они будут в рядах нашей красной армии ровно столько времени, сколько понадобится для обучения и выработки кадра офицеров новой революционной формации из наших. А раз "мавр сделал свое дело, мавр должен уйти". Бывших царских офицеров в концентрационные лагеря, в мерзлые края, в тюрьмы, под расстрел. Такова же участь и всех других "спецов" интеллигентных профессий. Когда мы истребим всю прирожденную русскую интеллигенцию, когда всю темную народную громаду обратим в голодную, безверную, безграмотную скотину нашу, тогда только мы успокоимся за незыблемость нашей власти на территории бывшей Российской империи. Но не раньше, Липман, не раньше.

– Нашу многомиллионную, красную армию мы так воспитаем, что по сравнению с ней хищные звери – гиены и леопарды – будут кроткими агнцами. Все роды оружия мы снабдим всеми современными усовершенствованными средствами нападения и защиты вплоть до самых губительных ядов и удушливых газов. Весь командный состав будет из "наших" генералов, высших офицеров, военных комиссаров и низших офицеров гоевского происхождения, но уже нашего обучения и иностранцев-коммунистов, главным образом из немцев, венгров и латышей. "Пушечного же мяса", рядовых, голодная, нищая Россия поставит нам в том количестве, в каком нам понадобится. Вся наша мировая политика, как и теперь, будет направлена к тому, чтобы экономическое положение на земле из года в год становилось тяжелее и безнадежнее. Деньги, кровь экономической жизни, у нас в руках. Кто помешает нам двинуть эту кровь в том или ином выгодном для нас направлении или задержать ее в наших резервуарах?! Всякая такая задержка вызывает приостановку фабрик, заводов, расстройство сельского хозяйства, биржевую тревогу, а вслед за ней панику. Акции всяких гоевских предприятий летят вниз. Вот теперь, во время злостной инфляции немецкой марки, мы в Берлине и во всех городах Германии даром скупили дома, фабрики, заводы, земли… Владельцам нечего есть, и они за что попало продают свои ценные имущества. Как я раньше говорил вам об Америке, также и такой же погром мы создадим и во всей земле. Правительствам придется кормить миллионные оравы рабочих с их семьями, дабы безработные не производили беспорядков, от которых до революций только рукой подать. А что это значит? Это дает нашему делу двойную выгоду: с одной стороны мы обессиливаем финансы властей, вынужденных на государственный счет кормить тунеядцев, которые, разлениваясь на даровых хлебах, потом не хотят трудиться, с другой – эти праздные лентяи подвергаются интенсивной обработке наших социалистов и коммунистов. Благо, свободного времени у них хоть отбавляй! Впоследствии, как показал опыт, они и сами являются великолепными пропагандистами ничегонеделания, возбудителями недовольства и бунта и отравляют и честную рабочую среду. К тому времени, как мы успеем переформировать и воспитать красную армию, наша пропаганда при помощи безработицы, нужды, недовольства образует среди всех народов колоссальные кадры новых коммунистов. А между тем, мы так искусно смешаем все политические карты среди всех государств, положение так всюду осложнится, что, в конце концов, разрубить удушающий все человечество гордиев узел можно будет только мечом. И тогда все народы бросятся друг на друга. Пушки заговорят сами. Будущая война охватит собою, без малого, весь земной шар и будет настолько кровопролитна и бедственна, что минувшая Великая война окажется перед ней, как коротенькая прелюдия перед большой симфонией. Она будет всеобщей, Липман, потому что к тому времени интересы всех народов настолько смешаются и переплетутся между собой, что достаточно одному выстрелу раздаться в какой-либо одной точке, как по закону детонации, от края до края загрохочет вся насыщенная взрывчатыми веществами земля. Удержать бойню народов уже невозможно будет никакими человеческими силами. Города и села потонут в пламени; зарева пожаров обагрят небо, реки и протоки вместо воды потекут кровью; трупами будет завалена земля. К этому присоединятся голод и нужда, и как неизбежные их спутники, эпидемии, которые будут миллионами косить человеческие жизни. По пророчеству талмуда, в эту последнюю битву народов погибнет две трети населения всего земного шара. Ну, может быть, наши равви тут немножечко перехватили через край. Но что погибнет невиданное количество гоевских жизней, это, несомненно, потому что при современном совершенстве орудий истребления воевать будут не только армии, но и все народы целиком во всем своем составе. Военные авторитеты утверждают, что в тылу будет ничуть не безопаснее, чем на полях сражений. Женщины, старики и дети попадут в зону войны. Их будут поражать из дальнобойных пушек, отравлять газами и убивать бомбами с аэропланов. Не только селения и города, но и целые области подвергнутся разрушению и поголовному истреблению…

– Но, мэтр, позвольте заметить, что при такой ужасной бойне и евреи в числе прочих должны также пострадать, как и неевреи, пострадает и их имущество. Ведь оружие не будет разбирать эллина или иудея, а поразит всякого, кто подвернется…

– Я не сказал вам, что евреи не пострадают. К сожалению, пострадают и евреи и многое из их имущества подвергнется уничтожению. Всякое идейное дело требует жертв искупления. И чем грандиознее дело, тем больших жертв и крови оно стоит. Но успокойтесь, Липман, евреи пострадают значительно меньше всех. Принимать непосредственное участие в боях из них будут только ничтожные единицы. Сами евреи веками выработали сноровки искусно уклоняться от опасностей военной службы. Если они участвуют в войне, то непременно устраиваются в тылах на должности докторов, аптекарей, санитаров, писарей в штабах, телеграфистов, сапожников, портных и т.п. В армиях тех стран, в которых допущены офицеры-евреи, они всегда умеют уйти из строя на более безопасные должности. Это было даже тогда, когда наше влияние в мировой политике не являлось столь всемогущим, как теперь. Теперь мы всегда придем нашим на помощь. То же и относительно мирных жителей. О военных тайнах мы всегда были лучше всех осведомлены, а в будущей войне ничто от нас не будет скрыто. Несомненно, что достаточно многочисленные эскадрильи аэропланов, поездов, грузовиков, автобусов, автомобилей особого назначения, в обоих враждующих лагерях специально c наряженных для перевозки мирного населения в безопасные места, будут находиться всецело в нашем ведении. Кто же помешает нам в первую голову спасать наших единоплеменников?!

– Но позвольте напомнить, мэтр, что еврейство во всех странах мира, особенно в значительных городах, имеет столько недвижимой собственности, что ее на поездах и аэропланах в безопасные места не увезешь…

– Что ж из этого следует, Липман? Многое, очень многое, несомненно, погибнет. Мы на это не закрываем наших глаз. Но знаете русскую поговорку: "в драке волос не жалеют". За то, что мы приобретаем? Мы приобретаем всемирное владычество, мы осуществляем страстные тысячелетние мечты и чаяния Израиля, мы ценой уничтожения наших каменных клетушков покупаем весь земной шар со всеми его сокровищами и со всеми тварями, которые родятся, произрастают и обитают на нем. Да разве мы, цари, владыки, располагая по нашему усмотрению даровым трудом всего человечества, вместо наших домов не построим себе дворцов и замков, вместо разрушенных фабрик и заводов не соорудим и не оборудуем еще больших и еще лучших фабрик и заводов, вместо уничтоженных садов, парков и лесов не насадим других?!

Липман на минуту задумался.

– Когда же возникнет такая война?

Дикис усмехнулся.

– Только тогда, когда все шансы на победу будут на нашей стороне.

– Понимаю. Ну, а предположительно? Какие обстоятельства приблизят к войне?

– Какие обстоятельства? Ведь в политике они меняются, как в калейдоскопе. Сейчас у нас ставка на немцев. Побежденная и разоренная Германия в своей слепой ярости к Антанте и, особенно, к Франции помешалась на реванше, во что бы то ни стало. И она, кроме своих врагов, уничтожения их и восстановления победной славы, решительно ничего не видит. Это взбесившийся бык с налитыми кровью глазами. Она первая бросилась в объятия советов, из которых живой не вырвется. Ее погубит ее тевтонская ярость, тупость и слишком неумеренная самоуверенность в политической зрелости, трезвости и патриотизме своего народа. Мы в первую голову "обработаем" ее на свой лад. И когда устроим нашу красную армию для больших предприятий и доведем немцев до восприятия советского строя, тогда только мы решимся возбудить войну. Конечно, она грянет неожиданно, потому что начнется нами без всякого объявления о ней. Это даст нам в руки громадный козырь для победы. Само собой разумеется, что попутно мы приобретем в Европе и других союзников, вероятно, Турцию и, может быть, кого-либо из мелких, например, Болгарию. Когда два таких Левиафана, как Россия с ее неисчерпаемыми ресурсами людей и природных богатств и Германия с ее совершенной техникой соединятся воедино, то я вас спрашиваю, кто же в Европе устоит против них? Коалиция из Франции, Англии, Польши, Югославии и других более мелких славянских стран волей-неволей вынуждена будет принять вызов. А тем временем мы раздуем революционные пожары в английских колониях. Одна Индия и Индокитай свяжут руки наших противников…

– При таком сочетании материальной силы, конечно, на нашей стороне…, – вставил Липман.

– А духовные? Дух повелевает материей. Христианский дух сейчас выветрился и не вдохновит масс. Он в полном упадке, даже больше – если не умер еще, то уже на смертном одре. Патриотизм и национализм почти изжиты народами и покрываются интернационализмом. Не забывайте, Липман, что к данному времени все народы подточены коммунизмом, который не убывает, а растет. Я вас спрашиваю, Липман, почему теперь женщины всего мира носят юбки выше колен и оголяют плечи, спины и груди?

– Потому что такая мода.

– А почему такая мода?

– Право, не знаю… Мода и мода.

– А прежде, если бы какая-нибудь дама так откровенно одетой появилась в салоне, ее нашли бы бесстыдной, оскорбляющей общественную нравственность и потребовали бы удалиться, т.е. попросту, выгнали бы вон. Теперь если бы другая дама надела длинную юбку со шлейфом или окружилась бы кринолином или нацепила бы турнюр и закрыла бы платьем плечи, спину и груди, ее засмеяли бы. Вот нечто подобное и с идеями. Интернационализм и коммунизм – идеи модные и они навязчиво преследуют, прилипают и дурманят слабые и темные головы толпы. От них не отделаешься. Мода есть своего рода зараза, вроде морового поветрия. И коммунизмом, пока он не изжит, мы, как козырем, покроем все масти. Но, конечно, надо спешить его использовать, пока не раскусили подлинную сущность его. Само собой разумеется, что мы не дадим народам опомниться, как затеем кровавую игру. Во время же самой войны на враждебных нам фронтах и в их тылах будут работать целые легионы наших агентов – опытных пропагандистов. Мы уже имеем надежный и многочисленный кадр их во всех странах, но, конечно, на точке замерзания не стоим, неуклонно увеличиваем численность их. Нашим армиям мы позволим грабежи и всевозможные насилия над жителями враждебных стран. Таким образом, мы обеспечим себе неуязвимость ее со стороны неприятельской пропаганды. Чем тогда ее соблазнишь? Правилами нравственности, добродетелью? Старо. От времен Густава Адольфа до наших – дистанция огромного размера. И вот, как я вам говорил, бойня народов будет ужасная, никогда в прежних веках невиданная. Погибнут несчетные миллионы людей, разрушения будут колоссальные. После Европы мало-помалу запылает и вся Азия. Не сразу, но и Северная Америка вмешается в войну. Там, Липман, не все благополучно: только 20 % собственники, остальные 80 % батраки и рабочие. Эти последние жаждут уравнения в распределении собственности и надеются, что только один коммунизм в состоянии удовлетворить их аппетиты…

– Об американских делах я хорошо осведомлен.

– Для каждой страны кадры советского правительства у нас всегда наготове, сидят на местах и каждую минуту в состоянии принять власть. Эти люди опытные, вышколенные, фанатически преданные нашей еврейской идее и в совершенстве знающие свое дело. Они ждут только момента и сигнала, чтобы занять свои места. Произойдут перевороты приблизительно по тому же рецепту, как было в России при Временном правительстве, когда параллельно с ним заседал совет рабочих и солдатских депутатов. Ни солдатами, ни рабочими в них и не запахло: сидели сплошь "наши". И в общей кровавой и бедственной сумятице народы и не заметят, как один за другим очутится каждый под советской властью.